Преподаватель класса баяна-аккордеона высшей квалификационной категории МОУ ДОД "Кировская детская музыкальная школа" (Ленинградская обл.). Отмечена благодарностями главы администрации МО "Кировский муниципальный район" за высокопрофессиональную подготовку учащихся к районным, областным, региональным, международному конкурсам; грамотами учебно-методического центра культуры и искусства Комитета по культуре Ленинградской обл.
Вялых Александр Тимофеевич

Директор МОУ "Волосовская средняя общеобразовательная школа № 1" Ленинградской обл. Учебное заведение заняло 1-е место в рейтинге школ (2006). Школа располагает хорошей материальной базой, компьютерными классами, современными техническими средствами обучения. Учащиеся школы - победители предметных олимпиад и спортивных соревнований.
Воробьева Вера Владимировна

Заслуженный учитель РФ. Отличник народного просвещения. Почётный гражданин района Хорошево-Мневники. Директор ГОУ "Гимназия № 1522" г. Москвы. Учитель истории и обществознания. Учитель-методист. Депутат муниципального собрания Внутригородского муниципального образования Хорошево-Мневники г. Москвы. Кандидат педагогических наук. Лауреат конкурса "Грант Москвы". Награждена медалью "Ветеран труда".
Водолазова Елена Георгиевна

Отличник народного просвещения РСФСР. Учитель английского языка высшей квалификационной категории ГОУ "Гимназия № 1522" г. Москвы. Педагогический стаж - 50 лет. Автор курса "Искусство" на английском языке. Участник городской экспериментальной площадки по языковому образованию. Награждена медалями "Победитель социалистического соревнования", "В память 850-летия Москвы", "Ветеран труда".
Володина Людмила Ивановна

Отличник народного просвещения. Учитель младших классов ГОУ "Специальная (коррекционная) общеобразовательная школа № 102 г. Москвы для детей с проблемами в развитии", где работает в течение 30 лет. Председатель методического объединения. Разработанные ею пособия и дидактический материал по русскому языку и математике способствуют успешному овладению малышами программным материалом. Авторские разработки получили высокую оценку российских и зарубежных специалистов.
Васильева Алевтина Алексеевна

Отличник народного просвещения. Учитель русского языка и литературы ГОУ "Специальная (коррекционная) общеобразовательная школа № 102 г. Москвы для детей с проблемами в развитии", где работает с 1966 г. Руководитель методического отделения учителей-предметников. Автор проекта программы по русскому языку и литературе для 10-12-х классов коррекционных школ VIII вида. Свою главную задачу видит в том, чтобы научить детей с проблемами интеллектуального развития любить родной язык, красиво и ясно излагать свои мысли.
Воробьев Евгений Алексеевич

Отличник народного образования. Учитель высшей квалификационной категории ГОУ "Специальная (коррекционная) общеобразовательная школа № 102 г. Москвы для детей с проблемами в развитии". Автор печатных методических пособий по картонажно-переплётному делу для коррекционных школ VIII вида России. Опыт его работы по социально-трудовой адаптации лиц с ограниченными интеллектуальными способностями обобщён на региональном и федеральном уровнях.
Волохов Александр Юльевич

Учитель физики ГОУ "Московская гимназия на Юго-Западе № 1543" с 1975 г. По окончании института работал учителем на Сахалине. Лауреат конкурса "Грант Москвы" в области наук и технологий в сфере образования. В ходе обучения большое внимание уделяет раскрытию философских вопросов естествознания, истории физики, успешно реализуя тенденцию гуманитаризации естественнонаучного образования. Его ученики - неоднократные призёры окружных и городских олимпиад по физике.
Волжина Елена Дмитриевна

Учитель русского языка и литературы ГОУ "Московская гимназия на Юго-Западе № 1543" с 1980 г. Автор ряда учебных пособий и статей по методике преподавания русского языка и литературы в школе. Лауреат конкурса "Грант Москвы" в области гуманитарных наук, премии Правительства Москвы в области образования. Её ученики - неоднократные призёры городских, всероссийских олимпиад по лингвистике и литературе.
Волчкова Зинаида Анатольевна

Директор ГОУ "Центр образования № 1631" г. Москвы. Образовательное учреждение под её руководством является лауреатом конкурсов "Школа года" (1996-1998), "Трудовая слава России" (2000). Высокопрофессиональный уровень педагогического коллектива позволил центрустать базовым учреждением для прохождения педагогической практики студентами.

Кажется, никто никогда не спорил и не спорит о том, как преподавать в школе химию или геометрию, — споры о школьном курсе литературы ведутся нескончаемо.

Какие учебные часы сократить, а какие добавить, кого из писателей «проходить», а кого не обязательно, на чем делать акценты при разборе тех или иных произведений, а на чем заостряться не стоит — мнения на сей счет то и дело сталкиваются и меняются со сменой погоды на дворе, причем меняются подчас на полную свою противоположность. Хроника этих баталий весьма занимательна и могла бы сама по себе составить предмет изучения в старших классах, хотя это, наверное, непедагогично.

Что преподает учитель словесности, беря в союзники Пушкина, Гоголя, Достоевского? Обсудим тему с учителем литературы и русского языка гимназии N 1543 г. Москвы Еленой Волжиной.

Отсутствие чтения может привести к атрофии воображения

Не сочтите вопрос дурацким или, наоборот, перегруженным философией, мне просто интересно, как на него отвечает учитель словесности: зачем нужно читать книги?

Елена Волжина: Я долго работаю в школе, почти сорок лет. И мне казалось, что ответ на этот вопрос — зачем читать? — из области этики, может быть, эстетики или из сферы формирования личности. А недавно я прочла исследования ученых из Университета Эмори, доказавших, что чтение увеличивает число нервных связей в мозгу человека: происходит резкая смена видов нервной деятельности и характера кровообращения. При чтении кровь поступает в те области мозга, которые не бывают задействованы при просмотре телевизора или компьютера — это уже выводы оксфордских ученых. Итак, чтение влияет на нейроны.

То есть на физиологию?

Елена Волжина: Да. Не читающий книг не задействует ту область коры головного мозга, которая отвечает за превращение значка в образ, образа — в ассоциацию, ассоциации — в собственный эмоциональный опыт и в поведенческую ситуацию. Отсутствие чтения может привести к атрофии воображения. Уже давно замечено, что визуальное сознание последнего поколения детей, воспитанных компьютерной картинкой, вытесняется виртуальным. Не надо будить воображение и рисовать самому мир в картинах и образах — за тебя это сделал любой гаджет, бери и пользуйся. Визуальное сознание из-за этого становится пассивным, лишается постоянного тренинга. В итоге формируется личность, но какая? Нам пока неизвестно, что станет с человеческой породой через два-три поколения после того, как люди разучатся читать книги.

Выживать вместе с Робинзоном, задумываться вместе с ним

Чему, на ваш взгляд, учит литература?

Елена Волжина: Слово «учить» немножко скомпрометировано.

Может, оно вообще здесь неуместно?

Елена Волжина: Оно уместно в смысле формирования эмоционального, интеллектуального опыта. Литература учит языку мышления, языку воображения, языку понятий и таким образом способствует формированию личности. Не могу сказать, что каждый из нас, учителей-словесников, в течение урока ежеминутно думает о формировании личности, — это происходит само собой, исподволь. Но то, что литература влияет на личность, — факт, многократно подтвержденный педагогической практикой, в том числе моей собственной. Один мой ученик ни в какую не хотел читать книги и учить стихи: «Я не могу учить стихи, у меня не работает память, я никогда не запомню ни одного стихотворения, и из книг я читаю словари, мне достаточно». Прошло полтора года. И вот после того, как мы прочли «Путешествия Гулливера», он подошел ко мне потрясенный: «Елена Дмитриевна, вы не представляете, как литература меня изменила!»

Сколько ему лет?

Елена Волжина: Сейчас двенадцать, это шестой класс. Он постоянно спорит со мной. Я ему говорю: «Ох, как ты навострился спорить!» А научился говорить он благодаря чтению, и это еще одна его важная функция. Что литература меняет людей, ты понимаешь не в первый год работы, а лет через пятнадцать, когда вырастают твои ученики, и ты с ними уже в дружеских отношениях, они говорят тебе вещи, которые тебе неловко слышать, потому что это кажется грубой лестью, но ты замечаешь, что и на самом деле в них что-то поменялось. Кто-то стал мягче, тоньше, кто-то, ранее самоуверенный, стал сомневаться в себе, кто-то стал просто интересным человеком, гораздо умнее тебя, и его хочется слушать. Литература меняет сознание. Раскрепощает его, делает свободным. Мы недавно закончили читать Свифта. А перед этим был Дефо. Весь наш шестой класс — это литература путешествий, робинзонад, одиссей. Мы с моими коллегами поставили задачу — открыть детям пространство истории и географии, вытащить ребенка из уютного кресла, где он, жуя бутерброд, читает Гарри Поттера, и кинуть его в мир 37-й параллели Жюля Верна. Или заставить выживать вместе с Робинзоном и задумываться вместе с ним, над вопросом Пятницы: если Господь такой всесильный, то зачем он создал дьявола? И приходить к осознанию, что, задавая себе самые главные вопросы, ты сам часто вместо ответов используешь готовые штампы, клише. А потом был Свифт, и, дойдя до Гулливера в стране лапутян, мы изрядно повеселились, оказавшись среди этих «ученых» и их прожектов. Погружаясь в абсурдный мир романа Свифта, мы учимся иронично относиться к безумным прожектам современности и понимать, что иные из тех, кто выдает себя за деятелей науки, пытаясь получить солнечную энергию из огурцов, есть настоящие лапутяне. И мы хохочем над ними. Это свобода? Это свобода. А потом мы читаем про машину, в произвольном порядке выбрасывающую слова, из которых лапутяне складывают сначала предложения, потом тексты. И Сережа Кузьмин мне говорит: «Елена Дмитриевна, это насмешка восемнадцатого века над будущим абстрактным искусством». Читающие дети — это уже другие дети. Они мыслят ассоциативно и понимают, что литературная классика, рассказывая о прошлом, всегда ведет с нами разговор о настоящем.

Так смешны эти шаманские пляски над школьной программой

Сегодняшняя школьная программа по литературе — она, на ваш взгляд, помогает или препятствует формированию свободного сознания?

Елена Волжина: Мне так смешны эти шаманские пляски над школьной программой. Как бы участники этих плясок ни спорили, какие бы бумажные мечи они ни пытались скрестить, ничего с русской классикой поделать нельзя. Она была и останется НАШЕЙ школьной программой. И вы никогда никем не замените Пушкина, Толстого, Достоевского.

Откуда вообще возник разговор, что «Войну и мир», «Преступление и наказание» не нужно в школе изучать?

Елена Волжина: Вопрос был поставлен несколько по-другому: мол, эти прекрасные произведения достаточно сложны для понимания, нужен умный учитель, который был бы проводником между текстом и учеником, а таких учителей у нас, к сожалению, меньше, чем хотелось бы. А один известный чиновник прямо заявил, что он в свои шестнадцать лет читал «Преступление и наказание» и ощутил скуку, ничего не поняв, поэтому, значит, не обязательно включать этот роман в школьную программу.

В вашей гимназии произошло сокращение учебных часов на уроки литературы?

Елена Волжина: У нас тот же объем часов, какой был прежде.

Это достаточный объем?

Елена Волжина: Достаточный. И в этом огромная заслуга нашей администрации. Почему гимназия N1543, согласно рейтингам, первая в России по филологии? Потому что администрация понимает роль литературы в жизни каждого ребенка, в каком бы профильном классе он ни учился — гуманитарном, математическом или биологическом.

У вас ученик имеет право сказать: а можно я не буду учить…ну, допустим, «Стихи о советском паспорте», а вместо них выучу другое стихотворение?

Елена Волжина: Если вкус позволяет ему выбрать что-то более достойное, я пойду ему навстречу. Просто я никогда не заставляю учить «Стихи о советском паспорте». У меня в младших классах дети раз в месяц читают свои любимые стихи. А с девятого класса регулярно проводятся поэтические зачеты. Закончился Лермонтов — будь добр, десять-пятнадцать его стихотворений выучить наизусть. Любых. Или из Пушкина — шестнадцать-восемнадцать стихотворений постарайся запомнить. На выбор. А в одиннадцатом классе начинается Серебряный век: Гумилев, Ахматова, Мандельштам, Цветаева… Вы не представляете, какими уроками счастья являются для детей эти часы!

Вся русская литература пронизана духом православия

Время от времени звучат предложения ввести в школах предмет «Основы православной культуры». Противники этой новации свою позицию аргументируют так: «Достаточно того, что дети изучают произведения Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Толстого, Тургенева, Гончарова — вся русская литература пронизана духом православия». Вы в этом споре на чьей стороне?

Елена Волжина: Нет ничего дурного в том, чтобы рассказывать детям об основах православия и христианских притчах. Любому словеснику так или иначе приходится заниматься религиозным просвещением, объясняя, например, при чтении романа «Преступление и наказание» смысл притчи о воскрешении Лазаря. Другое дело, что в роли просветителей не всегда выступают умные и образованные люди. И тогда может начаться то, что в царских гимназиях происходило на уроках Закона Божьего — и подкладывание иголок батюшкам, и сочинение оскорбительных частушек… Когда подростку что-то навязывают, он сопротивляется. Поэтому я за то, чтобы православная культура, если кто-то считает, что ее нужно преподавать, входила в школу книгами наших классиков. Русский философ Николай Бердяев писал: «Вся наша литература ранена христианской темой. Соединение муки о Боге с мукой о человеке делает нашу литературу христианской даже тогда, когда русские писатели отступали от веры». И это действительно так. Русская литература является православной по своему духу и способна не только проиллюстрировать, но и раскрыть детям высокие евангельские истины. Как понять повесть Пушкина «Станционный смотритель» в отрыве от деталей, а именно — от тех картинок, что висели в избе Самсона Вырина? Там четыре сюжета, изображающих историю блудного сына. Последняя картинка — покаяние. Он стоит на коленях перед отцом, который принимает его и радуется его возвращению больше, чем постоянству старшего, который всегда ему помогал. Образ Дуни вне этого библейского сюжета многое теряет. А гоголевский мир, где человек всегда объект происков нечисти? Набожный Вакула в «Вечерах на хуторе близ Диканьки», ухватив черта за хвост и перекрестив, подчиняет его себе. А Лермонтов? Вспомним знаменитый пейзаж в «Фаталисте», когда Печорин возвращается из казачьей станицы, смотрит на звездное небо и думает, что были некогда люди премудрые, уверенные, что светила небесные принимают участие в их земных делах, определяя жизнь. А мы, думает герой, их жалкие потомки, скитающиеся по земле без убеждений и гордости, без наслаждения и страха. Печорин остро переживает утрату веры, разрушившую его личность, заставившую тратить свои необъятные силы на ничтожные действия. А Достоевский? Его вне религиозного контекста вообще понять невозможно. «Братья Карамазовы», «Преступление и наказание», «Идиот», «Бедные люди»… Все это и есть основы православной культуры.

Если бы чиновники ходили к нам на уроки, они писали бы другие циркуляры

Насколько сегодня идеологизирована школьная программа по литературе?

Елена Волжина: Она вообще не идеологизирована. Какой такой специальной идеологией можно наполнить, например, «Капитанскую дочку»?

Ну, «духовные скрепы», «воспитание патриотизма»…

Елена Волжина: В «Капитанской дочке» присутствует и то, и другое, и еще много чего полезного для воспитания человека, но эту повесть вовсе не обязательно подавать под таким соусом.

А как же иначе? Идеологическим соусом литературу в школах всегда приправляли: Пушкин — «враг самодержавия», Некрасов — «обличитель крепостничества».

Елена Волжина: Да-да… На эту тему было много анекдотов. Пушкин — первый большевик, потому что он первым сказал: «Октябрь уж наступил…» Все это глупости, над которыми можно посмеяться.

Вы хотите сказать, что и Онегин уже не «лишний человек», и Катерина — не «луч света в темном царстве»?

Елена Волжина: Конечно!

Вы сейчас о своих уроках говорите?

Елена Волжина: А о чьих же еще. Каждый учитель сам решает, как ему трактовать то или иное произведение литературы, на что сегодня нужно и важно сделать акцент. Давно нет обязательных тем сочинений. Даже статьи Белинского можно теперь изучать как пример интересной, немного социологизированной критики, не более того. Поэтому обвинить министерство образования в жестком контроле над учителями-словесниками я не могу.

Чиновники разве не ходят к вам на уроки, не докучают инспекционными проверками?

Елена Волжина: Если бы они ходили к нам на уроки, они писали бы другие циркуляры. По крайней мере не называли бы школу учреждением, которое «оказывает образовательные услуги».

Скажите, вы ощущаете себя свободным человеком в том деле, которым занимаетесь?

Елена Волжина : Я за свою жизнь могла несколько раз поменять профессию. Я даже пробовала что-то другое делать, не уходя из школы, но все равно возвращалась к урокам литературы и русского языка. А уж в нынешние времена важнее и честнее всего — быть в школе.

И все же… Вы свободны как учитель?

Елена Волжина: Внутренне я свободна. Конечно, школьный формат — удавка: учителя часто чувствуют себя зависимыми от рутины, нагрузки, администрации, щупальцев власти, глупых реформ, от участия в идиотских мероприятиях. Но потом ты остаешься с ребенком в классе, и между вами только текст. Вы скажете: 40 лет одни и те же тексты! Но это тоже как любовь и ее химия: тебе открывается глубина этой книжной вселенной. И то, что недоступно молодому неопытному учителю, открывается со временем и опытом.

А с внешней стороны? Я имею в виду контролирующие инстанции.

Елена Волжина: Прийти, просидеть у меня десять уроков подряд — это огромный труд.

Но приходят, сидят?

Елена Волжина: В последнее время все меньше, потому что их это вообще не интересует. Вы знаете, я тоскую по тем замечательным, умным методистам, которые когда-то приходили к тебе на урок, смотрели, слушали, а потом вступали с тобой в серьезный и содержательный разговор.

Были умные методисты?

Елена Волжина: Были. Умному методисту ты всегда объяснишь, почему у тебя ТАКАЯ программа, почему в ТАКОЙ последовательности выстроены произведения. А сегодня умных людей в контролирующих инстанциях я не вижу.

Отбиваться приходится от контролеров?

Елена Волжина: Администрация отбивается. Посмотрите, что делают ревизоры. У меня идет кружок русского языка. Они приходят с журналом и говорят: почему у вас не отмечены отсутствующие? Я: у меня нет времени на это. Они: это финансовый документ, вам за это деньги платят. Человек не вникает ни в содержание наших занятий, ни в то, с каким интересом дети посещают этот кружок. Это самое оскорбительное в деятельности проверяющих — безразличие к процессу обучения и «ловля блох» в бумажных делах.

Мы, словесники, никогда с учителями истории не договоримся

Вы слышали, в Финляндии решили пойти на радикальное изменение в системе школьного образования — отменить разделение на школьные дисциплины и перейти на междисциплинарный формат. То есть изучать «Робинзона Крузо» на стыке литературы, истории, географии, а может, еще и физики, если вспомнить, как он на своем острове огонь добывал. Как вам такая идея?

Елена Волжина: Идея здравая. Ребенку полезно знать, кто был современником Достоевского в Европе и Америке. И почему Достоевский начал свою литературную деятельность с того, что перевел Бальзака. И как соотносится с Достоевским творчество Шиллера: почему в его романах так много шиллеровских цитат, особого идеалистического духа. А дело в том, что Достоевский в детстве посмотрел трагедию Шиллера «Коварство и любовь» с Мочаловым в роли Фердинанда — и был потрясен. Междисциплинарный формат — это способ комплексного изучения всех школьных предметов. Но мы, словесники, никогда с учителями истории не договоримся о том, чтобы синхронно преподавать. Мы читаем «Евгения Онегина» и «Горе от ума» в девятом классе, а они еще не говорят о декабристской трагедии.

Нет, в самом деле, почему бы историю кавказских войн не изучать по «Хаджи-Мурату»?

Елена Волжина: Ни один учитель истории сейчас не касается темы кавказских войн. Чтобы не вызывать нежелательных ассоциаций с нашей современностью. А вот учитель литературы, говоря о лермонтовском «Максиме Максимыче», неминуемо расскажет о войнах на Кавказе. У каждого учителя-предметника своя линия истории.

Как учитель литературы чего вы больше всего хотите сейчас?

Елена Волжина: Я хочу, чтобы самые умные молодые люди пришли в школу за свободой. Хотя она категория недостижимая, как и мечта, но если нет мечты и стремления к ней, то нет смысла ни в чем. Свобода — это то, чего нет здесь и сейчас, но что может оказаться, по воспоминаниям, в прошлом и чего бы хотелось в будущем. Конечно, в молодости мы больше свободны, даже работая в школе: вместо знания — дерзость спонтанной мысли, вместо понимания психологии тех, кто перед тобой сидит, — химия отношений из-за молодости и общего заговора учителя и ребенка против рутины и взрослых. А когда ты повзрослеешь, свобода дерзости может стать свободой смыслов. И в какой-то момент свобода тактики, то есть ТЫ на уроках, покажется не столь важной в сравнении со свободой стратегии: каким станет УЧЕНИК после общения с литературой, откроет ли она в нем личность. Школа — это организм, требующий пузырьков свободы в крови. И я до сих пор уверена: преподавать литературу в школе — это самое честное, а значит, свободное, что мы можем делать здесь и сейчас.

Визитная карточка

Елена Волжина — учитель литературы и русского языка гимназии N 1543 г. Москвы, заслуженный учитель России, дважды лауреат премии Москвы, победитель Всероссийского конкурса «Лучший учитель», автор нескольких книг серии «Русская литература. Произведения школьной программы», ее ученики 10 раз становились победителями и призерами Всероссийской олимпиады по литературе. Всю жизнь работает в школе, 4 года преподавала в США, но вернулась к русским школьникам. Родилась в Москве, окончила МГПИ имени Ленина. Каждые каникулы ездит с классом по России, со старшеклассниками отправляется в гуманитарные экспедиции, предпочитая жизнь в палатках на природе. Ставит спектакли, сочиняет капустники, считает себя счастливой.

Тема: «Кто отвечает за духовность: семья или школа?»

Ведет эфир – Ксения Ларина

Гости эфира – Александр Тубельский, генеральный директор научно-педагогического объединения «Школа самоопределения»,

Елена Волжина, учитель литературы гимназии № 1543.

К.ЛАРИНА: Одиннадцать часов десять минут. Добрый день еще раз. Мы начинаем наше традиционное воскресное «Родительское собрание». И, поскольку мы сегодня встречаемся в такой замечательный праздник, хочется какого-то мирного разговора, не хочется кричать, разбираться, кто виноват, а поговорить о чем-нибудь хорошем, мирном и высоком. И мы выбрали такую тему, не знаю, насколько она будет мирная, посмотрим, как у нас пойдет разговор. Обещаю и клянусь торжественно, что обязательно сегодня в нашем разговоре примут участие наши слушатели и родители, прежде всего, поскольку это «Родительское собрание». А тема у нас такая «Кто отвечает за духовность? Семья или школа?» Вечный, конечно, вопрос, кто должен воспитывать ребенка? Перевожу это на обычный прозаический язык, это высокопарное название нашей сегодняшней передачи. Обычно родители говорят о том, что школа должна этим заниматься, а учителя наоборот сетуют на то, что родители вообще отказываются от процесса воспитания, ни за что не отвечают и дети, Бог знает вообще, на что похожие здесь в школе, особенно нынешние, вообще просто кошмар, безобразие, а не дети. Итак, наши гости: Александр Наумович Тубельский, генеральный директор научно-педагического объединения школы самоопределения, здравствуйте, Александр Наумович!

А.ТУБЕЛЬСКИЙ: Здравствуйте!

К.ЛАРИНА: И Елена Дмитриевна Волжина, учитель литературы гимназии 1543, здравствуйте, Елена Дмитриевна!

Е.ВОЛЖИНА: Здравствуйте!

К.ЛАРИНА: Нашим слушателям напомню, что можно отправлять sms-ки к нам прямо сюда в эфир, номер телефона +7985-970-45-45 и телефоны прямого эфира 783-90-25. Так разделяем: 783-90-25 для родителей, 783-90-26 для учителей, вот так мы сегодня сделаем. 783-90-25 – это линия для родителей, 783-90-26 для учителей. Готовьте ваши соображения и вопросы, а мы начнем наш разговор. Давайте, прямо так и спрошу, уважаемый директор и уважаемый учитель, когда вы встречаетесь с родителями в классе, вы какие претензии им предъявляете? С чего обычно вы начинаете?

Е.ВОЛЖИНА: Не вовремя смотрят в дневники. Это моя самая главная претензия. Во всем остальном благодарим за участие, потому что мы вместе проживаем с ними жизнь и часто вместе ездим, и ходим в поход с папочками. И на всех творческих зачетах родители занимают первые ряды, приводя своих бабушек, братьев, знакомых. Ну, за что я могу их ругать?

К.ЛАРИНА: Т.е. главное, чтобы они все-таки интересовались жизнью ребенка, открывали дневник и смотрели, какие у него оценки?

Е.ВОЛЖИНА: Ну, так как они все остальное делают, то это, пожалуй, единственное, что западает. Ну, я конечно иронизирую. Ну, правда, их не за что ругать. Если ты с пятого класса начинаешь выстраивать отношения и объясняешь, кем вы друг другу приходитесь, в каких вы родственных отношениях (ведь у вас общий ребенок, у учителя и родителя, если ты классный руководитель), то пытаться понять друг друга.

К.ЛАРИНА: А как вы договариваетесь на берегу? Я вас так спрошу. За что отвечает, с вашей точки зрения, мама и папа?

Е.ВОЛЖИНА: У меня нет такого распределения. И вопрос ваш меня немножко завел в тупик. Как это, кто отвечает за духовность? Сам человек. Другое дело, что мы можем создать ему то поле, не зажимающее его, в котором он может, благодаря свободе выбора, свободе воли, широкого включения в контекст национального, европейского, мирового, человеческого, сам заняться вопросами духа, т.е. вопросами веры. На такие высокие темы я предпочитаю не говорить. Нравственная, творческая, да.

К.ЛАРИНА: Ну, мы предполагаем, когда мы говорим про духовность, мы предполагаем, прежде всего, конечно это. Это нравственное, это творческое, это вообще то, что мы вкладываем в понятие «воспитание личности».

Е.ВОЛЖИНА: Ну, мы тут с Александром Наумовичем пытались определить, за что нас сюда позвали. Он, понимаете, где-то в духовности, а я учитель духовности. Мы все-таки договорились, что есть общее понятие «не хлебом единым», а вот что бывает кроме хлеба? Это, наверное, и в арсенале семьи, и школы, и учителя, и ребенка, но, прежде всего, отдельной личности.

К.ЛАРИНА: Александр Наумович.

А.ТУБЕЛЬСКИЙ: Ну, я никогда не говорю с родителями про дневники, потому что в нашей школе нет дневников, и, соответственно, нет оценок до восьмого класса. Поэтому, слава Богу, не о чем с ними говорить. Про то, что надо бы интересоваться жизнью ребенка в школе и тем, чему учиться. И мало того, еще и помогать ему, не в смысле, сидеть и решать задачки, а в смысле того, что вместе с ним делать. Вот, допустим, у нас если ребенок пишет про свои каникулы, то мы просим мам написать, а у них какие каникулы. Потом это обсуждается в классе, рассказывается и т.д. Мамы, правда, пытаются всегда подправить своих детей, как надо правильно рассказать. Но мы давно уже это обсуждаем, вроде как сейчас это исчезло. Потому что то, что ребенок сделал по душе, то, что он написал по душе, это и есть самое ценное, самое главное, это может обсуждаться, а не то, как надо правильно сказать или правильно выразиться. В этом смысле я не могу разделить обязанности семьи по воспитанию личности и обязанности школы. Мы, например, в своей школе не отбираем детей ни по каким качествам, ни по интеллекту, ни по чему, но отбираем родителей. Не по кошельку, а по их отношению к свободе. Ну, некоторые, знаете, как наши люди привыкли: «Надо значит….»

К.ЛАРИНА: А как же дисциплина, ах, а как же отметки, ах, а как же дневников нету!

А.ТУБЕЛЬСКИЙ: Да, да. Школа достаточно известная, поэтому желающих много. Когда говорим: «Ну, вроде бы, по тому, что вы говорите, не подходит нам ваша семья. Потому что у вас авторитарно, у вас заставить ребенка все, а у нас все прямо противоположное, воспитать в нем желание самому собой заниматься». Ну, наши родители по советской привычке говорят: «Ну, это да, да, да, конечно, все будет так, так». Главное им, чтобы ребенок туда попал. А когда он уже попал, начинаются всякие разговоры и расхождения. Я говорю: «Ну как же, мы же с вами договаривались, что вы будите приходить на наши собрания. Мы никогда собрания не посвящаем руганию детей и т.д. Это всегда разные команды, секции родителей и учителей, которые обсуждают вопросы, которые сами родители написали нам в конвертах. Это очень важно». «Да, но вы же обещали, ну подумайте, ну, знаете, что я там подписал, - они говорят договор, - мало ли мы подписываемся». Такая привычка. И эта необязательность, такое отношение к тому, что называется договор, к слову, которое дал, оно во многом идет от семьи. Школе приходиться много работать в этом смысле. А так разделять нельзя, потому что…

К.ЛАРИНА: Ну, разделять - не разделять, оно само разделяется. Когда возникает конфликтная ситуация. Я хочу подчеркнуть еще раз, что мы говори не про вас, не про ваши замечательные коллективы и школы. Те, кто приходят к нам сюда в гости, это лучшие, это лучшие школы, это лучшие учителя, это лучшие директора. Потому что худшие, к сожалению, не приходят. Они никогда не придут на радио, чтобы поговорить о своих проблемах.

А.ТУБЕЛЬСКИЙ: Так же как и родители худшие никогда не придут, хоть ты сто договоров напиши, это понятно.

К.ЛАРИНА: Но с другой стороны, почему я на эту тему заговорила? Оно само делится. Это всегда взаимные претензии, они возникают при первом же конфликте, и вы это прекрасно знаете, не у вас, так у ваших соседей, у ваших близких. У ваших друзей ребенок учится в школе и приходит домой, говорит: «Мама, она дура!», - про учительницу. И мама в крик, прибегает в лучшем случае кричит: «Ах ты, дура!» А в худшем случае говорит ребенку: «Разбирайся сам в своих проблемах, меня не впутывай!» Вот про что мы говорим.

А.ТУБЕЛЬСКИЙ: Ксения, я все понимаю. Но когда я говорю что, не делить, я имею в виду, если главное в воспитании личности это накопления у него опыта, опыта жизни, опыта отношения к другим людям, опыта отдавания чего-то, опыта уступания и т.д., то вот этот самый опыт формирует и школа, и семья. Кто больше, трудно сказать, по-разному бывает. Но вот что я делаю? То ли я виду беседы нравственные о том, что хорошо, что плохо (я терпеть не могу эти классные часы, которые этому посвящаются), или родительские «я с ним поговорил, вот каким надо быть», «что хорошо, что плохо, крошка сын к отцу пришел». Не по этому пути. А опыт делания, опыт отдачи, этот опыт и школа, и семья должна формировать у ребенка разные. Я бы сказал так, трудный ребенок, чем он труден? Тем, что в нем отрицательное накапливается больше, больше отрицательного опыта, чем положительного. И поэтому, как на весах, надо накапливать положительный опыт, положительный опыт жизни, в семье, в отношениях…

К.ЛАРИНА: А если его нет, если в семье тяжело? А если некогда, если мать одна, неполная семья, и работает на пяти работах, и ей некогда?

А.ТУБЕЛЬСКИЙ: Видите ли, смотря, какая мать.

К.ЛАРИНА: Тогда она и говорит, это школа должна воспитывать, я зарабатываю деньги.

А.ТУБЕЛЬСКИЙ: Это конечно так, но при этом, все равно с этой мамой надо обсуждать эти вещи, что он не вырастет без вас, понимаете. И дело не в том, что отдавать ребенку много времени, я понимаю, насколько занятые люди. Дело в том, на чем ты фиксируешь внимание его. То ли на том, что ты молодец, проявил честность. Или ты молодец, вот в этом ты взял и подумал о бабушке, а не о самом себе, вот ты молодец, что взял и смастерил что-то там такое. Или это не брать в голову, а заниматься только его двойками, тройками и т.д., или ждать конфликта. Смотрите, наша педагогика и школьная во многом. И семейная построенная на этих конфликтах, про которые вы говорите. Если что случилось, вот тут начинается все, начинаются разговоры, начинается воспитание, кто чего и т.д. А если ничего не случилось, то и фиксировать нечего. Это главная беда.

К.ЛАРИНА: Леночка.

Е.ВОЛЖИНА: Я скажу, конечно, мы совершенно все существуем в конфликтном мире. Мы со своими близкими родными, часто оказываемся в конкретных отношениях. Это нормальная вещь. И ко мне, как к классному руководителю приходят разгневанные мамы, которые в том числе одни воспитывают детей, у нас много таких детей, и предъявляют претензии к тому учителю, к другому. Моя задача – развести вопросы тактики и стратегии, конфликт этот погасить. Не потому что не поможет мой разговор с учителем, или лучше не суйтесь туда, а потому что это все пустяки, по сравнению с тем, что будет, я-то знаю, как потом будет идти процесс. Что мы все люди несовершенные и человеческие, и истеричные, и обидчивые, и срываемся, эмоционально расшатаны. Ну, потерпите, ну, мы бываем неправы, ну простите нас. Но есть какой-то путь, по которому мы идем вместе с ребенком, который приведет к цели образовательной, воспитательной, человеческой. Поверьте, что этот путь нормален. А то, что мы делаем ошибки, ну потерпите. И у меня есть опыт, когда через полгода пришла одна мама и говорит: «Да, Елена Дмитриевна, правильно, что вы тогда не пустили меня разбираться с тройкой, мы пережили это в семье, это такой пустяк, по сравнению с тем, что мой ребенок потом получил, багаж».

К.ЛАРИНА: Т.е. родители тоже требую какого-то воспитания?

Е.ВОЛЖИНА: Это не то слово! Я очень не люблю преподавать в классах и быть классным руководителем в старших классах (я беру с пятого по одиннадцатый). И с пятого класса, я считаю, что это так просто, объясни, что ты хочешь, они тебя не сразу понимают, они не сразу же с тобой ездят. Они не сразу включаются в твои бесконечно творческие игры, они шипят, сердятся, потому что это занимает много времени в семье. Какие-то репетиции бесконечные. Почему мы должны в этом участвовать? А мы должны в этом участвовать! А потом, осень приходит, когда урожай собирается через два-три года, и когда мы куда-то едим, толпа родителей! Я помню момент, когда мы сидим в Крыму, у нас поход заканчивается, мы в какой-то там лощине, вода вокруг, мокро, пасмурно, костер, куча детей разных возрастов, десятые, седьмые классы, куча пап и мам. Я делаю плов для всех в двух огромных чанах, а все дети занимаются написанием творческих отчетов, эссе или стихи, которые должны сегодня прозвучать.

А.ТУБЕЛЬСКИЙ: А пловом-то пахнет, а они пишут эссе.

Е.ВОЛЖИНА: И они все садятся, читают, я помешиваю плов. Для меня это рабочая ситуация. Я давно уже от этого не испытываю восторга. Я не понимаю, почему они это делают, почему я им говорю, а они это делают. Для меня это загадка до сих пор. Но вот они заканчивают читать, папы поднимаются, Елена Дмитриевна, а можно мы тоже. И не капустнические вирши, которые будут в поезде, в купе. Когда все собираются тридцать человек в одном купе, и мы все свои капустники читаем. А высоким штилем, кто-то там хокку японскую написал о красоте этой какой-то там ветки.

К.ЛАРИНА: Хочу учиться у вас в классе. Я, я хочу.

Е.ВОЛЖИНА: Вот, сейчас, наверное, меня слушают некоторые дети и думают у-ееее. Она не говорит как это трудно, мы соковыжималка. Слушаем Александра Наумовича, у них оценки не ставят, у них ощущения плавания свободного. А у нас очень жесткий учебный процесс, который прессует личность, пытаюсь им объяснить, пытаюсь им показать, но у нас очень жесткие требования. Нельзя бездельничать, нельзя не читать, нельзя не сдавать вещи, которые тебе задали. Нельзя!

К.ЛАРИНА: Александр Наумович, такую картину нарисовала, красота!

А.ТУБЕЛЬСКИЙ: Ну, вы знаете, это все замечательно, хотя…

К.ЛАРИНА: Прям даже аромат я ощутила плова!

Е.ВОЛЖИНА: Ну, это просто одна ситуация, а много других.

А.ТУБЕЛЬСКИЙ: Мы сейчас с Леной говорили, что с одной стороны школа должна давать родителям образцы взаимодействия со своими детьми. И то, что вы сейчас говорили и то, что мы делаем и т.д. – это очень важно, потому что родители по разным причинам они даже не знают, что делать со своими детьми, сделать ему внушение или сводить его в театр и музей. А вот эти образцы совместной деятельности, совместного писания, совместного обсуждения, совместных… Их много наработано, и люди, которые хотели бы этим заняться в школах, они спокойно могу наработать это. Другое дело, что они не считают это очень важным для того, чтобы давать взаимодействие с родителями и семьями. Тогда или давать им образцы того, как можно с ребенком проводить время, часы и т.д. Это очень важно. А с другой стороны, мы же не ставим отметок, я говорю, а не оценок, это же разные вещи. И это самое оценивание, самооценивание, взаимооценивание, оно дает потрясающие плоды. Я помню, как совсем недавно в начальной школе подводили итоги полугодия и были родители, папа, мама, ребенок и т.д., по отдельности было. Договариваются говорить только о положительном ребенке, только о том, что накопил. Вот рюкзак, ты туда кладешь все свое хорошее. И значит, сначала ребенок это говорит, потом спрашивают у папы, у мамы и т.д. И один папа говорит: «Мне нечего положительно про него сказать». Ну как же так, ну хорошо, пропускаем ваш ход, дальше идет по кругу, учителя там говорят. И ребенок говорит: «Тогда про тебя скажу папа, ты раньше был «отстань от меня» газету смотришь и все, а теперь ты стал обращаться ко мне и говорить: «Что ты хочешь?»». И отец, знаете, вот даже слеза у него прокатилась. И это все действительно ребенок учит человека вот этому вглядыванию положительному.

К.ЛАРИНА: Идеальное какое-то отношение. Т.е. я правильно понимаю, что в ваших школах, и у Лены, и у Александра Наумовича, вот этот треугольник любовный, родитель, ученик, учитель.

А.ТУБЕЛЬСКИЙ: По-разному бывает.

К.ЛАРИНА: Он действительно любовный? По-разному?

Е.ВОЛЖИНА: Бывает и не треугольник. Бывает, размыкается, потому что кто-то любит, кто-то не любит. И очень трудно найти общий язык, потому что понимаешь, что тебе не верят, считая, что это все не существенно. Это при поступлении, при успешности не имеет никакого значения, ты тратишь у него время и здоровье. Ну, погулял, а он должен тут ваши вирши писать, по-разному все бывает, Ксения.

А.ТУБЕЛЬСКИЙ: Вы знаете, я издавна делю родителей на три категории, одна категория, это те, которые наши, по сути, помощники, вместе с нами они могут и придумывать игры, и придумывать задания, и учувствовать в экзаменах, все это. Другая часть родителей, которые испытывают трудности, но очень бы хотели. Им надо помогать. И это очень много людей, которые неграмотные педагогически, не грамотны по-разному. И такая это большая когорта родителей.

К.ЛАРИНА: Они не обижаются, не раздражаются?

А.ТУБЕЛЬСКИЙ: Нет-нет, они хотят, чтобы им, правда, помогли. Тут надо хорошо, всерьез думать, потому что так просто не проходит радиопередача, как воспитывать детей, как они были когда-то. А вот третья категория, она довольно большая, у нас же в школе, поскольку мы детей не набираем, это те, которым нет дела до своих детей, так внешне. И я говорю: «Я их воспитывать не умею. Дай Бог детей, нам помочь». Тогда этих детей школа берет на себя и тянет.

К.ЛАРИНА: Т.е. вы сознательно это делаете?

А.ТУБЕЛЬСКИЙ: Сознательно абсолютно. Я думаю, что это очень важно для нынешней школы. Для нынешней ситуации. Потому что когда мне говорят: «Вот вы на наго обращайте внимания, вот он там трудный». Я говорю: «А вы хотите, чтобы он вырос таким негодяем, чтобы ваш ребенок собственный боялся бы его потом в подворотне или еще где-то и т.д. Это наша общая забота. И тут наедятся на то, что этого маму или этого папу мы перевоспитаем. Может и перевоспитаем, правда, я не знаю, как это делать, но тем не менее, а может быть и ребенок будет влиять на ситуацию. Конечно, никакого разрыва между детьми допускать, чтобы мы углубляли за свой счет это дело. Но тогда этих ребят надо на себе тащить и поддерживать в них, вот это самое положительно, что у них есть. Это очень важно.

К.ЛАРИНА: Но, к сожалению, все-таки большинство, я смею это утверждать, большинство родителей из третьей категории, если по вашей классификации говорить. По разным причинам, необязательно, не потому что родители виноваты, опять же возвращаюсь к началу, потому что некогда, нет времени, нет ни времени, ни сил.

А.ТУБЕЛЬСКИЙ: Нет, вы знаете, может быть, я в праздник польщу родителям, мне показалось, что московские родители, они конечно совершенно разные, но в последнее время интерес родителей к ребенку, к школе, к занятиям, он повысился. Повысился общий уровень родителей и т.д. Не только потому, что приводят специально ребят в нашу школу, не знаю почему, ну, может быть, это вроде бы есть.

К.ЛАРИНА: Мы сейчас слушаем новости, потом возвращаемся в программу «Родительское собрание» и уже предоставим слово вам уважаемые друзья. Напомню, как мы делим телефонные линии: 783-90-25 – это телефонная линия для родителей и 783-90-26 для учителей. Давайте попробуем высказать взаимные претензии и поймем, что учитель хочет от родителя, а что родитель хочет от учителя, если речь идет о воспитании нравственном, духовном наших с вами детей.

НОВОСТИ

К.ЛАРИНА: Продолжаем «Родительское собрание». Кто отвечает за духовность? Кто отвечает за духовность, за нравственное воспитание детей: семья или школа? Вечный вопрос сегодня мы пытаемся решить с нашими гостями: Александром Тубельским, директором «Школа самоопределения» и Еленой Волжиной, учителем литературы гимназии № 1543. Напомню, телефоны звонят. Я вижу, что наши слушатели активны и очень хотят высказаться в эфире, поэтому уважаемые гости берите наушники, любые, которые рядом с вами. Напомню, 7839025 – это телефон для родителей и 7839026 – для учителей. Что бы я хотел от учителей, если я родитель и что я хочу от родителей, если я учитель. Алло, здравствуйте.

СЛУШАТЕЛЬ: Да, здравствуйте.

К.ЛАРИНА: Пожалуйста, как вас зовут?

СЛУШАТЕЛЬ: Ромазанов

К.ЛАРИНА: Зовут вас как, господин Ромазанов?

СЛУШАТЕЛЬ: Так и зовите.

К.ЛАРИНА: Господин Ромазанов?

СЛУШАТЕЛЬ: Да

К.ЛАРИНА: Вы родитель?

СЛУШАТЕЛЬ: Да, я родитель.

К.ЛАРИНА: Давайте.

СЛУШАТЕЛЬ: Могу говорить?

К.ЛАРИНА: Конечно.

СЛУШАТЕЛЬ: Вот у меня как у родителя, к учителям никаких претензий, то есть абсолютно. И вот по теме, то есть воспитание, мы с женой считаем, что этим занимается на 90%, я не случайно называю эту цифру, должны мы. Во всем в воспитании мы должны помогать только учителям. И вот пример, могу пример?

К.ЛАРИНА: Давайте.

СЛУШАТЕЛЬ: Пример такой. Я человек старый, вот я один, сын мой, наш ребенок в 10 классе. Вот так мне повезло. И вот как-то, по-моему, это было в прошлом году, мне пришлось встретиться, ну это случайно было, с одним из родителей. И вот папаша говорит: Вы знаете, меня ребенок спросил, вернее дочка, есть ли Бог? Ты видишь Бога или нет? Я говорю, скажи, а что ты сказал? Веришь ты или нет? Он говорит, я не верю. Я тоже, я говорю, не верю. Вот я не знаю, что сказать. Ведь я могу на него воздействовать. Он считает, что это могло быть не правильно. То есть за мной может пойти ребенок, вот за мной, хотя уже большой, 9 класс, по-моему, был. И вот мы как-то вот поговорили. И потом он говорит, после разговора: «А вот вы как сами бы сказали?» Я говорю, я бы сказал, Вот изучи, вот смотри какая жизнь, смотри, читай книги разные, самые разные, смотри за людьми.

К.ЛАРИНА: Понятно, спасибо, господин Ромазанов. Спасибо вам за красивую историю. Да, Александр Наумович. Хотите прокомментировать, да?

ТУБЕЛЬСКИЙ: Я хотел бы прокомментировать господина Ромазанова. Я не думаю, что надо скрывать от ребенка это. Если ты верующий человек, скажи да, я верю. Если ты не верующий…

К.ЛАРИНА: Не надо скрывать от ребенка, что Бог есть.

ТУБЕЛЬСКИЙ: Не надо ничего, нет, и что Бог есть. И если ты считаешь, если ты атеист, то и скажи так честно. Другой вопрос, что ребенку надо не только сказать, но сделать о его жизни, что это будет твой выбор. И когда ты начитаешь всего и когда ты подумаешь о жизни и так далее. Никак давить на тебя нельзя и это очень важно, мне кажется, потому что действительно к Богу, к вере люди приходить должны сами и это дело их сознания. Я бы так сказал.

К.ЛАРИНА: Лена, добавите что-то?

ВОЛЖИНА: Добавлю, да. Я все-таки учитель литературы и слово в русской литературе оно всегда имеет какой-то особый, духовный смысл. И мне кажется, что я не могу воздействовать на сознание религиозное ребенка или атеистическое. Это не мое дело.

ТУБЕЛЬСКИЙ: Правильно.

ВОЛЖИНА: Но как учитель литературы, я должна какие-то вещи не только им объяснять, но и формировать вопросительные интонации. Я помню, что стихотворение Пушкина, стихи, сочиненные ночь, во время бессонницы, помните, как оно начинается: Мне не спится, нет огня, всюду сон и мрак докучный. Абсолютная тоска, абсолютный.. Ощущение ничтожности, бессмысленности утраченного дня. Но потом возникают вопросы: От меня чего ты хочешь, ты зовешь или пророчишь. Я понять тебя хочу. Смысла я в тебе ищу. Как только возникают интонации вопросительные, наше существование ничтожное темное, оно становится, от части, таким философским актом самопознания. И на уроках литературы я могу предложить им выйти в жизнь с этими вопросами - зачем, почему, для кого? И не один родитель и учитель своим конкретным ответом не спугнет или не определит или не поведет за собой, потому что все нужно подвергать сомнению. Про все нужно спрашивать самого себя, искать ответов внутри себя. Вот это вот внутрь, извините за несуществующее слово внутрь, мы может пространство этого не нутра, а этого внутри формировать. Сколько туда помещается, сколько опыта, прежде всего из прочитанных книг. А, кроме того, извините, что я так долго говорю, но все-таки сегодня Рождество и когда мы преподаем литературу, мы не можем обходить вопросы православного подсознания героев того или иного произведения, или автора, или какие-то меты христианские или евангельские насыпаны. Мы должны помнить и в 5 классе, я детям показываю, в пушкинских сказках, помните «к исходу сентября родить богатыря». Значит действие, начало сказки происходит в Рождество «три девицы под окном» если к исходу сентября. «Сказка о Мертвой Царевне», да? И в сочельник в самый в ночь Бог дает царице дочь – это вот определяет атмосферу чудесного, сказочного, какого-то особо благословенного, что происходит потом с этими героями. А Булгаков? Когда Елена встанет на молитву? Когда все, даже врач Бродович, убеждены, что Алексей Турбин умирает. Да 24 декабря она обращается к Богородице: «Ты взяла у меня мать, ты взяла у меня мужа, оставь брата». Вот как мы может это мимо пройти.

К.ЛАРИНА: Хочется поучиться у такого учителя.

ВОЛЖИНА: Ой, ну Ксеня, ну это обыкновенное…

ТУБЕЛЬСКИЙ: Хочется поучится, но хочется немножко и возразить.

К.ЛАРИНА: Ну, давайте.

ТУБЕЛЬСКИЙ: Это все замечательно, понимаете.

ВОЛЖИНА: Нет, ну я же не буду, Александр, я же не буду при помощи этого формировать в человеке сознание, но я показываю ему пушкинский мир, булгаковский мир.

ТУБЕЛЬСКИЙ: Ну, это чисто культорологически надо знать.

ВОЛЖИНА: Культорологически, да.

ТУБЕЛЬСКИЙ: Но смотрите, есть одна опасность, мы с советских времен знаем, что к определенной дате надо подготовить определенный там комментарий и так далее. Этот год юбилейный считается и все остальное. И поэтому конечно можно перед Рождеством выискивать в литературе у Пушкина упоминания

ВОЛЖИНА: Да нет, это в процессе учебного времени делается, о чем вы говорите.

К.ЛАРИНА: Совпадает.

ВОЛЖИНА: Сказки Пушкина в сентябре преподаются в 5 классе.

ТУБЕЛЬСКИЙ: Нет, ну все замечательно, хотя ну я бы особо не циклился, там много чего можно было понять ребятам. И самое главное, я обожаю, литературу, которую вы преподает и говорю, что вы совершенно великий учитель. Ну, даже по тому, что вы говорите…

ВОЛЖИНА: Ирония.

ТУБЕЛЬСКИЙ: Нет, ни в коем случае.

ВОЛЖИНА: Да ну что вы. Надо нормально иронизировать над собой.

ТУБЕЛЬСКИЙ: Даже по тому, что вот вы говорите про это, да? Это же не просто

К.ЛАРИНА: Подвергать сомнению, это вообще замечательно.

ТУБЕЛЬСКИЙ: Подвергать сомнению, с вопросом уходить. Я вообще считаю, что ребенок из школы должен уходить не с ответом, а с вопросом. И в этом смысл.

К.ЛАРИНА: К сожалению.

ТУБЕЛЬСКИЙ: Вот, и я бы, сказал бы все правильно, но… Есть одна еще вещь, слово, конечно, великая, в русском языке особенно, в русской литературе, но есть еще вот то что я назвал опыт, да? И вот этот самый опыт, он в семье конечно может передаваться, но в школе есть одно явление, которое ничем не заменишь, это то что называется коллектив, то что называется детская общность. Если мы учителя вместе с ребятами будем заботиться об этой детской общности, она ничем не заменима, потому что там формируется нравственность, там формируются отношения. Вот это очень важно.

К.ЛАРИНА: И безнравственность.

ТУБЕЛЬСКИЙ: И безнравственность тоже. Другое дело, что мы последнее время стали мало заниматься, я имею в виду школьных работников, вот этим самым формированием таких настоящих нравственных общностей детей, взрослых.

К.ЛАРИНА: Давайте еще послушаем звонки. Елена, пожалуйста, наушники еще возьмите. Напомню, 7839025 – это линия для родителей, а 7839026 – для учителей. Давайте еще один звонок примем. Алло, здравствуйте.

СЛУШАТЕЛЬ: Добрый день, меня зовут Зифа. Я хотела бы сказать, что именно нравственность, духовность у ребенка должны воспитываться в семье. Семья многое дает, а школа, наверное, это уже будет дополнять. И хорошо, если детям повезет, они смогут пойти в школы, где учителя понимают детей, но во многих школах, я думаю, учителя убивают детей как личность. Вот это мое мнение. Спасибо вам за передачу.

К.ЛАРИНА: Спасибо вам за звонок. Давайте, я сразу хочу включить звонок от учителя, для того чтобы по справедливости делить.

ВОЛЖИНА: А вот мы за убийство будем отвечать?

К.ЛАРИНА: А как же.

СЛУШАТЕЛЬ: Алло, здравствуйте.

К.ЛАРИНА: Алло, здравствуйте. Как вас зовут?

СЛУШАТЕЛЬ: Меня зовут Евгений.

К.ЛАРИНА: Вы преподаватель?

СЛУШАТЕЛЬ: Да, учитель.

К.ЛАРИНА: Так, пожалуйста, что же нам нужно от родителей, Евгений?

СЛУШАТЕЛЬ: Вы знаете, у меня еще и ребенок сейчас в 5 классе, я с двух сторон эту ситуацию вижу. Но, сперва, хотел бы дать маленькую справочку, всем полезно будет. «Что не так с нашей школой?» работа Милтона и Фридмона, это те самые чикагские мальчики, столь широко известные. Значит, я считаю, что в нашей школе есть одна большая проблема, настоящее, хорошее образование получить в нашей школе невозможно, это возможно только вне школьно. Я вам заявляю это вполне авторитетно. Сам я заканчивал в свое время спецшколу и я вот с большим сожалением вижу как сейчас программы наши зачем-то усложнены настолько…

К.ЛАРИНА: Евгений, я сейчас вас остановлю, мы сегодня не обсуждаем школьную программу, меня волнует другое.

СЛУШАТЕЛЬ: А хорошо.

К.ЛАРИНА: Вот по поводу все-таки воспитания личности. Давайте попробуем вместе с вами разделить эти полномочия. Вот вы считаете, кто должен за это отвечать в большей степени, что мы хотим с вами, если мы с вами учителя, что мы хотим от родителей.

СЛУШАТЕЛЬ: От родителей я хочу, согласно данной мной библиографической справочки одно, наблюдательного совета. Я хочу, чтобы наши школы были очень разные.

К.ЛАРИНА: Понятно.

СЛУШАТЕЛЬ: Невозможно, опять-таки сошлюсь, как пишет Милтон, отдать образование в руки государственных чиновников от образования – это его погубит.

К.ЛАРИНА: Евгений, а вы что преподаете?

СЛУШАТЕЛЬ: Математику.

К.ЛАРИНА: Я так и поняла, почему-то я подумала, что не литературу. Еще родительский звонок. Алло, здравствуйте.

СЛУШАТЕЛЬ: Здравствуйте.

К.ЛАРИНА: Как вас зовут?

СЛУШАТЕЛЬ: Меня звать Аня. Я считаю, что конечно должна воспитывать ребенка семья и самые первые – это родители. А школа помогает. А потом, на самом деле, родители могут помочь школе тоже. Потому что всякие школьные, то есть вот, у меня дети учатся, старшая закончила, младшая учится в очень хорошей московской школе простой 279, но она очень помогает родителям, потому что она наполняет жизнь ребенка не только учебой, учеба - это дело десятое, а главное это вот формирование человека, то есть интересное детство у ребенка, то есть там очень много внешкольной жизнь, очень много традиций.

К.ЛАРИНА: То есть конфликтов у вас пока не было с учителями?

СЛУШАТЕЛЬ: Нет, вы знаете никогда. И я всячески стараюсь школе помогать и как бы все свои принципы, туда, куда я вожу детей, предлагать школе, организовывать эти мероприятия, экскурсии.

К.ЛАРИНА: Простите, Аня, вы работаете?

СЛУШАТЕЛЬ: Да, очень много.

К.ЛАРИНА: И успеваете?

СЛУШАТЕЛЬ: Ну а как: У меня есть дети, ну я же мама. Я успеваю быть мамой.

К.ЛАРИНА: Спасибо вам большое за звонок. Еще от учителя звонок. Алло, здравствуйте.

СЛУШАТЕЛЬ: Добрый день, меня зовут Галина.

К.ЛАРИНА: Да, Галина. Вы преподаете?

СЛУШАТЕЛЬ: Да, преподаю. Ну, я думаю, конечно, в первую очередь семья. А во вторую очередь конечно школа, обязательно. Ну, я историк, у меня история и обществознание. И конечно на уроке поднимаются такие проблемы, над которыми невозможно не задуматься. Но вот вся история – это естественно решение нравственных проблем, да? И я согласна с выступавшим оратором, что действительно, ученик должен уйти с урока с вопросом, а не с ответом. Вот это тогда правильно и на уроках истории, и в общем, когда они вершат суд над тем или иным историческим героем, жалеют, сопереживают. Здесь конечно воспитание нравственное, понятно, безусловно.

К.ЛАРИНА: Ну а с родителями у вас бывают какие-то разговоры тяжелые, Галина, если возникают, то на какой почве?

СЛУШАТЕЛЬ: Ну бывают конечно.

К.ЛАРИНА: В чем там суть конфликта обычно? Взаимные претензии когда начинают люди высказывать.

СЛУШАТЕЛЬ: Ну, в отношении нравственных каких-то позиций воспитания.

К.ЛАРИНА: Все-таки.

СЛУШАТЕЛЬ: Да, конечно.

К.ЛАРИНА: И что, родители приходят к вам и говорят, что вы портите мне ребенка? Или как?

СЛУШАТЕЛЬ: Нет, ну, наверное, все-таки не так, что вы портите. Мне приходится вызывать родителей и беседовать с ними, о том, что воспитания недостаточно.

К.ЛАРИНА: Ну, например. Если это возможно привести какой-то пример.

СЛУШАТЕЛЬ: Ну, относительно общения ребенка в коллективе, неумение общаться, псевдолидерство, грубость, хамство. То есть те вопросы, которые, безусловно…

К.ЛАРИНА: Из семьи приходят.

СЛУШАТЕЛЬ: Да, конечно.

К.ЛАРИНА: А что вам отвечают на это?

СЛУШАТЕЛЬ: Ну, по разному. Иногда говорят, что этого просто в принципе нет, что он такой замечательный, прекрасный, вот вам кажется, видится, или вы не так поняли. Или о том, что вот у одних учителей так, у других так, это достаточно сложный вопрос на самом деле. Сугубо индивидуальные каждый вопрос отдельный.

К.ЛАРИНА: Спасибо большое. Вот несколько звонков мы послушали и абсолютно такое единодушие наблюдается со стороны родителей и учителей, что воспитанием на 90%, как сказал Ромазанов, так впрочем и все остальные наши участники собрания, должны воспитанием заниматься родители. Но, товарищи мои дорогие, на деле же так не происходит.

ТУБЕЛЬСКИЙ: Конечно, Ксения, это особенность «Эхо Москвы», несомненно, кроме того Рождественское утро.

К.ЛАРИНА: Мирный такой настрой.

ТУБЕЛЬСКИЙ: Мирный, да. Конечно, так на самом деле не происходит. И еще раз говорю, конечно, семья, конечно школа, смотря, между прочим…

К.ЛАРИНА: А если разные представления вообще-то о поведенческом?

ТУБЕЛЬСКИЙ: Ну, вот разные представления, я говорю, тогда надо бы с ребенком.

К.ЛАРИНА: О моральных устоях.

ТУБЕЛЬСКИЙ: Да, те, кто ближе к ребенку, те и займут первое место как говориться. Если школьные учителя, то они определенные, заставят задуматься над какими-то ценностями другими. Если семья, тут ничего не сделать. Вы знаете, я тут недавно прочитал мысли Корчега, которые я раньше не читал, перевода просто не было, он сказал: «Я, конечно, не могу из березы сделать дуб, из дуба лозу виноградную. Это невозможно. Так же и с детьми. Единственное, что я могу сделать, это создать вокруг них почву, для того, чтобы они что-то поняли про себя, для того чтобы менялись и так далее. Но переделать одного в другого я не смогу. Я думаю, что у этого человека, у которого был огромный нравственный опыт и поступок, который он совершил нравственный. Надо это понять. Да, мы должны рыхлить эту почву, мы должны создавать ситуации, в которой ребенок получает опыт отдавания и так далее. Но превратить его в Мать Терезу или еще так кого-нибудь, невозможно.

К.ЛАРИНА: Елена?

ВОЛЖИНА: Абсолютно согласна. И цель школы – вот если семья дает этот росток и потом он растет на глазах у всех. То безусловно школа это та почва, которая, вашими словами почва, моими словами среда, общность, которая позволяет ребенку в отрыве от семьи, для этого нужно ходить куда-нибудь в походы и ездить, чтобы он был наедине с коллективом. И весь его эготизм, жлобство, чтобы они как бы вытирались при общении с другими людьми, с детьми и его ровесниками, которые многому его научат. Интересная жизнь. Общение должно быть, в том числе, на творческой основе, поэтому в нашей школе это наша традиция, мы очень серьезно занимаем детей, у них почти нет времени. Это минус, но плюс в том, что всю свою занятость они тратят на общение друг с другом творческое в неких специально придуманных коллективах походных, творческих театральных. Ну что я могу сказать? Для того, чтобы все это вспахивать, удобрять, нужно положить свою жизнь. Поэтому если учитель не может жить жизнью своего класса, к сожалению, мало будет результата, Ксения. Профессия учителя – жертвенная профессия, абсолютно убеждена.

А.ТУБЕЛЬСКИЙ: Лен, я не очень могу согласиться.

Е.ВОЛЖИНА: У нас у всех свой опыт.

А.ТУБЕЛЬСКИЙ: 42 года работаю, и я не хотел бы сам класть всю свою жизнь жертвенно.

К.ЛАРИНА: Вы уже сделали это, Александр Наумович.

Е.ВОЛЖИНА: Вы уже положили, конечно.

А.ТУБЕЛЬСКИЙ: Нет, мои хорошие. Не сделал. И все время себя останавливал. Когда-то, когда я начинал работать в интернате, мне каждого ребенка хотелось взять себе домой. И потом я сказал: «Стоп, ты профессионал, ты занимаешься другим делом. Или будь тогда отцом многодетным».

К.ЛАРИНА: «Дети Дон Кихота» Помните фильм, Папанов играл врача, который усыновлял всех брошенных детей в роддоме.

А.ТУБЕЛЬСКИЙ: Нет, не хотел бы всем своим коллегам желать жертвенности, честности - да, творчества – да, интереса к ребенку – да, конечно. Но для того, чтобы если будешь жертвовать, тебе нечего будет положить потом на этот алтарь. Ты еще должен интересоваться и сам и театром, и другими людьми.

Е.ВОЛЖИНА: А я не называю это жертвой.

А.ТУБЕЛЬСКИЙ: И иметь круг своих друзей. А жертва - все положил туда и все.

Е.ВОЛЖИНА: Жертва – это время, которое ты отнимаешь от своей семьи.

А.ТУБЕЛЬСКИЙ: От своей семьи, возможно, да. Поэтому мы с женой и работаем в одной школе. Она бы сказала: «Если бы мы не работали с тобой в одной школе, я бы думала, какой ужас, где он пропадает так поздно, и что там можно делать!» Поэтому мне кажется, не жертвенность, если хотите, самоотдача, честная совершенная. И что самое главное, конечно, творчество. Конечно, праздничный день, нехорошо про это говорить, но тем не менее, тенденции, которые сегодня существуют в российском образовании, в школе, они немного отпугивают учителя, потому что его заставляют делать то, что должно кому-то, все возня эта со стандартами, с ЕГЭ и т.д. Был счастливый период начала девяностых годов, а сейчас другое дело. И это раздражает учителя, это не дает ему возможности заниматься тем, о чем мы с Леной говорили.

К.ЛАРИНА: А вот, кстати, тоже вопрос к вам, уважаемые друзья, все-таки, где было легче заниматься воспитанием ребенком, при советской власти или сейчас?

Е.ВОЛЖИНА: При советской власти, потому что я была моложе на тридцать лет.

К.ЛАРИНА: Нет, ну это понятно. И все-таки?

Е.ВОЛЖИНА: Все остальное не имеет значения.

К.ЛАРИНА: Да, вот очень важный ответ, потому что я тоже привыкла к этому общему месту, что система ценностей изменилась, поэтому воспитанием заниматься невозможно. Мне кажется, это не имеет никакого значения.

А.ТУБЕЛЬСКИЙ: Я тоже так думаю. Не в этом дело.

Е.ВОЛЖИНА: И даже зарплата в данном случае ничего не определяет.

А.ТУБЕЛЬСКИЙ: Ничего не определяет, хотя кое-что и определяет, да, вот…

К.ЛАРИНА: Это же все наши мечты о советской власти, то, что сегодня пытаются сформулировать те, кто по этому времени ностальгируют, по поводу моральных ценностей и моральных авторитетов.

А.ТУБЕЛЬСКИЙ: Не надо ностальгировать, потому что советская в смысле воспитания, двуличная была, и это самая главная характеристика, хотя при этом оставались честные люди и делали. Я и сам был создателем нескольких таких детских коллективов нормальных и все, это была такая присыпка идеологическая, а на самом деле это было все по-честному, хорошо. Я знаю Олега Семеновича Газмана, который занимался специально теорией воспитания. В советское время это было честно, все по-настоящему. Но при этом нет никакого различия, было ли легче или труднее. Воспитывать всегда трудно, это я могу сказать. В любое время, может быть, в нынешнее время, действительно, и труднее.

Е.ВОЛЖИНА: Почему?

А.ТУБЕЛЬСКИЙ: Труднее? Потому что мы говорим о духовности, это то, что вне материального, телесного и т.д. Трансцендентное такое. Несомненно, сегодняшняя жизнь, но так как ее показывают по тому же телевидению, по радиопередачам, по всему, по этим образцам, она конечно во многом сосредоточена на материальном и очень много искушений. И эти искушения не так просто преодолевать самому ребенку. А помогать в этом, в том, чтобы преодолеть это искушение материальным, еще труднее. Ну, еще и потому что, мы в школах, далеко не во всех стали ставить во главу угла вот это вот самое, то о чем мы говорим, воспитание личности.

К.ЛАРИНА: А почему? Что изменилось?

А.ТУБЕЛЬСКИЙ: Ну, много занимают, мне кажется, что это предрассудки такие, родительское время и т.д. Надо получать образование, под образованием понимаем разные предметы, надо поступать в институт, там тоже свои есть причины, почему все туда рвутся в ВУЗы и т.д. И как бы этим подменяем то, что называется воспитание личности.

Е.ВОЛЖИНА: А мне кажется, чем больше искушений, тем больше свободы выбора. Когда искушений не было, а были станки, сталевары, Малая Земля, тогда была подпольная та самая духовность. Когда нужно было потихоньку, вдалеке от всех самостоятельно, не имея никакого опыта, литературы, рядом человека, элементарные вещи для себя открывать. А сейчас возможности для человека, вступающего на путь самопознания, для меня это духовность огромная, огромная. А не замечать эту агрессию, пошлость, это право твое или твое желание в нее включаться.

К.ЛАРИНА: Спасибо большое, мы сегодня уходим, как и положено, с вопросами, после программы родительское собрание, никаких ответов не даем, а тем более рецептов. Я благодарю наших гостей, Александра Тубельского и Елену Волжину. Еще раз с праздником вас поздравляем. Спасибо большое нашим слушателям. И разговор на эту тему вечную обязательно продолжим. Спасибо.

А.ТУБЕЛЬСКИЙ: Спасибо вам.

Е.ВОЛЖИНА: Спасибо.

Секция ЛИТЕРАТУРА

Учебное исследование

Тайны и шифры рассказа Владимира Набокова “Сёстры Вэйн”.

Светиков Матвей

Московская Гимназия на Юго-Западе 1543, 8 «Г» класс

Научный руководитель: Волжина Елена Дмитриевна

Москва, 2011-2012 учебный год.

Введение страницы 3

Основная часть страницы 4-8

Глава первая. страницы 3-5

Глава вторая. страницы 6-8

Заключение страницы 8

Список использованной литературы: В.Набоков. «Сестры Вэйн» в переводе Г. Барабтарло. 1951.

Г. Барабтарло “Сочинение Набокова”. Колумбия, Миссури. 1996.

Приложение. Рассказ В.Набокова “Сестры Вэйн” в переводе Г. Барабтарло. Страницы 9-15

Тема нашего учебного исследования -

Тайны и шифры рассказа Владимира Набокова «Сестры Вэйн».

Эта тема выросла из моего увлечения текстами Набокова, для понимания которых нужен особенный, проницательный читатель. Это увлекательная игра и огромная концентрация внимания к кажущимся незначительным художественным деталям его произведений. Набоков словно напоминает каждому из нас, что жизнь всегда непредсказуема, имеет множество незаконченных ходов, неразвившихся отношений, случайностей, так и не ставших закономерностями. Но если быть внимательным к текстам, то в них, как и в жизни, есть свои причинно-следственны связи, понять которые нам порой не дано.

Цель нашей работы –

Выявить скрытые закономерности в тексте рассказа Владимира Набокова “Сестры Вэйн”;

провести исследование текста на русском и английском языках, дать свое понимание зашифрованной анаграммы в финале;

найти все указания и намеки на неслучайность финальной фразы в ее скрытом звучании и значении.

Задачи исследовательской работы -

Ознакомиться с материалом статей по творчеству Владимира Набокова;

перевести рассказ с английского на русский и сравнить с переводом Геннадия Барабтарло;

выступить с докладом на школьной конференции.

Методы исследования работы -

Чтение и анализ специальных статей и монографий;

работа с текстом Владимира Набокова и переводом Геннадия Барабтарло;

обсуждение работы с научным руководителем;

выступление с докладом на конференции, сдача работы на кафедру.

Примерные результаты и выводы:

Рассказ «Сестры Вэйн» может быть понят только при обнаружении шифра, который есть почти в каждом произведении Набокова;

таким шифром оказывается система пейзажных подсказок, капель, теней, образ подарков, присланных герою; кроме того, есть послание от матери и поиск героем некоего акростиха;

сложенные все месте ключи ведут к самому акростиху в последней фразе.

Введение

1. Необходимое вступление

Цель моей исследовательской работы - рассмотреть и проанализировать несколько рецепций рассказа Владимира Набокова “Сестры Вэйн”. Слово рецепция, имеющее латинское происхождение, имеет такие синонимы, как восприятие, интерпретация. Под словом «рецепций» подразумевается не только отношение Набокова к созданному им тексту, но также и ряд других его прочтений (отказ принять в печать рассказ «Сестры Вэйн» издателя журнала «Нью-Йоркер» Катарины Вайт, современные интерпретации критиками).

В чём сложность этого текста? Почему этот рассказ вызывает такое большое внимание у литературоведов?

2. Исследователи о сложности перевода рассказа Набокова “Сестры Вэйн”

Геннадий Александрович Барабтарло (он же является автором наиболее удачного перевода «Сестёр Вэйн») неоднократно обращался к этому рассказу Набокова: в предисловии к переводу цикла рассказов Набокова «Быль и убыль» Барабтарло пишет о сложности перевода:

«Надо сказать наконец несколько слов о переводе «Сестер Вейн», самом переводоупорном изо всех рассказов Набокова, прежде всего оттого, что последний абзац его представляет собою акростих - ключ к совершенно иному измерению рассказа. Такую штуку, писал Набоков в предуведомлении к одному из изданий, можно позволить себе раз в тысячу лет. Но перевести «такую штуку», конечно, еще много труднее чем сочинить, потому что абсолютно невозможно передать дословно как бы двухмерный текст, где, кроме протяженности, есть глубина, где есть одновременно и код, где на воротах висит наборный замок, причем единственная комбинация отпирающих его цифр должна еще и образовывать гармонически-возрастающий ряд. Но, однако, можно воспроизвести и функцию, и до некоторой степени механизм заключительного акростиха, прибегнув к разным ухищрениям и вспомогательным построениям. Так на театре теней силуэт двуглавого орла, образованный проекцией его чучела на натянутой холстине, может быть довольно похоже воспроизведен посредством прихотливо переплетенных пальцев обеих рук».

В книге, посвящённой творчеству Набокова - «Сочинение Набокова», он пытается понять причину отказа:

«Книга его обыкновенно бывает пересечена в двух или трех планах, что он с горечью пытался объяснить Катарине Байт, которая, как уже сказано выше, не заметила подкладки в «Сестрах Вэйн» и, решив, что рассказ этот ничего больше как фиглярский трюк, отказалась его печатать».

Александр Долинин писал о том, как в рассказе Набокова можно найти аллюзии («These allusions to procedures of deciphering and acrostical reading conjoint with the theme of death serve as invitations to decoding: they are supposed to alert the reader to the acrostical code used for encrypting the relevant information and make him apply it to the stylistically marked passage at the very end of the story»). Помимо Барабтарло и Долинина,к рассказу «Сёстры Вэйн» обратился и один из самых известных исследователей творчества Набокова профессор Йельского университета В.Е. Александров. В своей книге «Набоков и потусторонность» он упоминает рассказ «Сёстры Вэйн» и кратко объясняет вмешательство потустороннего в художественный мир рассказчика («В «Сестрах» происходит нечто подобное: повествователь не обращает внимания на то, что последний абзац им же рассказанной истории представляет собою послание от сестер с того света, изложенное в форме акростиха»).

3. История создания рассказа Владимира Набокова “Сестры Вэйн”

Этот рассказ написан Набоковым на английском языке в 1951 году в университетском городке Итака неподалёку от Нью-Йорка. В этом городке Набоков преподавал и читал лекции по русской и зарубежной литературе. Вот что вспоминает посетель его лекций Р.Уортман: «Я был на трех или четырех набоковских лекциях, но запомнил лишь кусочки двух из них; одна была о флоберовской "Госпоже Бовари", другая о "Превращении" Кафки. Он постоянно переходил от убийственных обобщений и суждений по поводу пантеона великих писателей и мнений других комментаторов к мельчайшим деталям, комментируя использование того или иного слова во французском, немецком или английском текстах». Произведение Набокова привязано к месту его пребывания во время написания “Сестер Вэйн”, и можно увидеть, что город в рассказе является настоящим городом Итака. По типу оба города сходны: университетские, маленькие, по географическим рельефам («Во время моей обычной вечерней прогулки по холмистому городку…», а город Итака холмист).

4. Место рассказа “Сестры Вэйн” в творчестве Владимира Набокова

Рассказ занимает важное место в творчестве Набокова. Г.Барабтарло: «Одним из главных отделов метафизики Набокова является гностического толка пневматологии. (Пневматология – род знания о духовных сущностях и явлениях человека). Во многих его рассказах и романах опытный глаз различит второй план, изощренно тонко, едва ли не эфемерно вплетенный в текст. Набоков признал наличие этой двойственности в важном письме к К. Байт, издателю «Нью-Йоркера» и своему другу». Рассказ - важная часть сборника «Быль и убыль», состоящего из 14 рассказов: 3 написаны Набоковым по-русски, один переведён самим Набоковым с английского, еще один с французского, 9 переведены Барабтарло. Он пишет, почему «Сёстры Вэйн» в сборнике последние: «Дело здесь не только в желательности равновесия на обоих концах книги. Обе повести написаны от первого лица человека чрезвычайно, артистически наблюдательного; в обеих необычно тонким слоем разлита печаль; в обеих описана неожиданная смерть женщины, о которой повествователь узнает косвенно. Но в «Сестрах» имеется твердо проведенная, хотя и невидимая невооруженным глазом, иная плоскость, и в этой плоскости зоркий к матерьяльным подробностям французский профессор оказывается душою подслеповат и оттого не замечает потустороннего руководительства, и тут сказывается различие между двумя повестями, которые разделяет пятнадцать лет и Атлантический океан».

Основная часть

Глава первая.

1. Кто такой особый набоковский читатель?

Для кого написан этот текст, по замыслу Набокову? И что такое читатель прозы Набокова? Вот круг вопросов, которые я надеюсь осветить в ходе моей исследовательской работы.

Для большего понимания обозначенной проблемы я обращусь к книге американского литературоведа русского происхождения, живущего в Миссури, Геннадия Барабтарло “Сочинение Набокова”, изданной в 2011 году.

В своей книге автор пишет о всевозможных лабиринтах текстов Набокова, блуждая по которым без сопровождения собственной интуиции и интеллектуального внимания можно оказаться жертвой розыгрыша – загадки без разгадки. В предисловии к своему иследованию он пишет о сокрытости искусства Набокова, о том, что “даже бывалые читатели проходят мимо, не заметив ничего для себя примечательного, несмотря на быстро растущую пирамиду пособий и путеводителей”. Как же стать “проницательным” читателем?

2. Геннадий Барабтарло о набоковской прозе

По мнению исследователя, “главной движущей силой - помимо острейшего удовольствия от самого дела сочинения, каковое испытывает писатель ничтожный равно и гениальный, - было разглядеть в схождениях и расхождениях судеб и событий тайный ход земного бытия, наблюдать постоянный ток сознания и переменный времени, и в их рисунке угадать доступный воображению смысл всего: конечного пункта назначения и того невообразимого и невыразимого, что не может быть ни предметом знания, ни изучения, но одной только веры”.

Сам Набоков называл свою технику письма «чудесной счастливой, «своей» религией».

Тексты Набокова требуют особенного умения ориентироваться на местности. У него есть указательные знаки в виде “безмолвных стрелок”, читатель-следопыт, “заметит ненавязчивое повторение характерных черт, картин и положений”, образующих правильный переплет тематических линий”. Узор этот и есть особенность Набокова.

Шифр понятен только при повторении элементов какой-нибудь темы у Набокова - глубокого и оригинального писателя. “Специально обученный его читатель” может “разглядывать весь комплекс художественных трудов Набокова на двух языках”.

С “изощренным, искусным упорством Набоков всю жизнь искал форму почти математического выражения”, допустившего сообщение мира вымышленного и реального, он пытался открыть “истину не только о здешнем мире, но и о нездешнем”

Набоков сочиняет ради острого удовольствия посмотреть на мир глазами исключительного героя, часто порочного и жестокого. Настоящий, набоковский, читатель не должен путать взгляд на мир автора и его героя, который изуродован или извращен, преступен или инфантилен.

3. Формула любви Набокова в виде сюжетов и характеро

Набоков всю жизнь писал о любви и пытался выразить ее в такой триаде:

зоркая до жадности, впитывающая образы любовь к тварному миру, во всех его макро- и микро-формах, к большим вещам и малым, незамеченным и невыраженным прежде, но просящимся быть описанными заново и точно;

любовь «первого лица единственного числа» ко второму и к третьему (тут вся стратегия «Других берегов»), и перенесение этой любви на других, главным образом посредством ненавязчивого сострадания и мягкосердечия;

таинственная любовь к незримому и непостижному, опирающаяся на невыразимую, но и непреодолимую веру в основополагающую божественность мира, или миров - того, что вокруг нас, того, что внутри нас, и того, что вне нас, т. е. мира открытого чувствам, мира души и мира иного.

4. Геннадий Барабтарло о технике набоковской прозы: шифры, подсказки, намеки, уазатели

Это стихотворение Набокова о том, как создается текст и как без повреждения может понять его читатель.

Восстановление

Подумать только, что любой дурак случайно Пространства-времени прорвать способен ткань

Паучью. О, окно во мрак! Нет, подумать, Что разум всякого стоит на грани счастья

Невыносимого и без названья. Разве Что ум не будет потрясен своим открытьем,

Как если кто учился бы летать, и вдруг Открыл бы со второй попытки (в светлой спальне,

Один) что в ней лишь тень твоя - и, взмыв, паришь. Я знаю одного поэта: он умеет

Снять кожуру с ранета иль синапа так, Чтобы не оторвать ножа ни разу, так чтоб

Вдруг чудом появился словно бы снежок Вращающийся под его проворным пальцем.

Вотъ так и я когда-нибудь разоблачусь, И, вывернувшись наизнанку, весь раскроюсь,

И испытаю всё земное вещество, Весь окоем, всю ширь, и всякую былинку

Скорбящую, и весь неизъяснимый мир, Чтобы дойти до жаркой, подлинной основы.

Так лекари картин старинных расчищают Дверь где-то в глубине, иль на завесе копоть,

И возстанавливают перспективы синь.

5. Геннадий Барабтарло о переводе рассказа Набокова “Сестры Вэйн”

Переводчик бился над последним абзацем долгое время, и его “акростих представляет собою буквальный перевод английского шифра”. Автор с удовольствием признается, что в лексическом отношении этот “вариант заключительного пассажа совпадает с подлинником более чем на треть, что при описанных стеснениях может показаться даже удачей. О прочем не мне судить”.

Глава вторая.

1. Анализ рассказа “Сестры Вэйн” на уровне жанра, сюжета и литературных аллюзий

1. Анализ первой главы рассказа

1) Главный герой (рассказ написан в виде воспоминаний героя) читателю кажется недалёким, заурядным и даже глупым. Так же думает о своём герое и Набоков («my French professor, a somewhat obtuse scholar and a rather callous observer» из письма издателю Катарине Вайт, перевод: «мой профессор французского - туповатый учёный и довольно черствый наблюдатель»).

2) С первых же строк рассказа читатель заинтригован - он не понимает, кто такая Цинтия, кто такой Д., как связан рассказчик с ними. В этом особенность жанра, выбранного Набоковым, жанра воспоминаний. Набоков часто обращался к жанру воспоминаний, наверное потому, что сам был изгнан из России, бежал из Франции последним рейсом в Америку перед оккупацией. Он сам писал свои мемуары, обращался к своему прошлому. Из-за этого его герои тоже обращаются к своему прошлому в его рассказах.

3) Интересно заметить, что героиня Сибилла Вэйн, точнее её имя, заимствована из романа Оскара Уайльда «Портрет Дориана Грея». В романе Уайлда актриса Сибилла была отвержена Дорианом и покончила жизнь самоубийством. Также Оскар Уайльд является Цинтии во время одного из спиритических сеансов и обвиняет её родителей в «плагиатизме»:

“Явился Оскар Вайльд и французской скороговоркой, изобиловавшей ошибками и обычными англицизмами, невнятно обвинил покойных родителей Цинтии в чем-то, что в моих записях фигурирует как "плагиатизм"».

Ещё можно заметить аллюзию на Дориана Грея в образе господина Д., который так же отверг Сибиллу, как и герой «Портрета Дориана Грея», после чего Сибилла и в романе Уайлда, и в рассказе Набокова кончает жизнь самоубийством.

4) В самом начале произведения главный герой ищет тени от падающих капель от сосулек, но никак не может увидеть этот момент:

«Их заостренные тени до того отчетливо вырисовывались на белых досках позади, что я не сомневался, что можно будет подглядеть даже и тени падающих капель. Но этого-то никак не удавалось».

Тень сосульки, от которой отрывается капля, напоминает восклицательный знак. Эти тени - предупреждения от духов, от Цинтии. Потустороннее пытается доказать ему, что существование духов - правда, предупредить о встрече с Д. А то, что рассказчик смотрит не на ту сосульку в момент падения капли, означает то, что предупреждения он не видит или не может видеть в силу своей глупости:

«И, когда я взглянул наверх, на карниз смежного с домом гаража, где висел полный ассортимент прозрачных сталактитов с голубыми силуэтами позади, я остановил свой выбор на одном из них и был,наконец, вознагражден, увидев как-бы точку восклицательного знака, покинувшую свое обыкновенное место и очень быстро скользнувшую вниз - на краткий миг раньше самой капли, с которой она состязалась наперегонки». Главный герой глуп, так как видит в этом зрелище (тень, похожая на восклицательный знак) лишь забавное наблюдение, не более. Он не пытается найти какого-то скрытого контекста, игнорирует знаки.

«Тощий призрак - продолговатая тень, отбрасываемая счетчиком автомобильной стоянки на мокрый снег - была странного рдяного оттенка».

Рдяный - цвет крови, цвет смерти, а из финального акростиха читатель узнаёт, что счётчик - это тень духа Сибиллы. Рассказчик собирается найти такую же тень, только в неоново-синем оттенке. Он снова не видит знака, а видит лишь забаву, проходя мимо главного, то есть мимо аллюзии на дух Сибиллы, которая была такой же тощей, как и этот автомобильный счётчик.

6) Также такой аллюзией на сверхъестественное можно считать многие детали пейзажа, например то, что главного героя окружают темноглавые фигуры из мёртвого снега:

«Стоячие, темноглавые фигуры из мертвого снега (оставленные в пятницу плугом бульдозера) выстроились в ряд вдоль панели как рудиментарные пингвины над дрожащим блеском оживших проточных ручьев».

Эти фигуры аллюзируют на тени и духов. Вокруг повествователя формируется круг тонких знаков, намёков на присутствие духов.

«…И после обыкновенного обмена бодренькими банальностями образовался неизбежный вакуум, который он заполнил первыми подвернувшимися словами: "А знаешь, вот ведь никогда я не думал, что у Цинтии Вейн больное сердце. Мне мой адвокат сказал, что она умерла на прошлой неделе"».

Важно, что Д. сказал «первые подвернувшиеся слова». Совершенно случайно сказав эту фразу, он меняет ход событий совершенно иначе. А если рассматривать этот случай со стороны логики Цинтии (а по её логике духи умерших знакомых и друзей влияют на жизнь людей и меняют в их жизни малейшие детали), то это дела духов, которые направляют судьбы людей.

2. Анализ второй главы рассказа

1) После разговора с Д. рассказчик начинает вспоминать о том, что произошло до этого. Первым делом герой вспоминает об экзамене по французскому языку, который проводился накануне самоубийства Сибиллы:

«Помню, что на другой день я сидел за столом на возвышении, в большой классной зале, где накануне самоубийства Сивиллы проводился курсовой экзамен по французской литературе».

Сибилла отравила себя ядом. Но прежде, чем убить себя, она написала предсмертное письмо, которое поместила в свою тетрадь для сочинения по французскому языку. Этот её поступок показывает некую театральность смерти. Она завершила жизнь слишком иронично, и эта ирония видна в предсмертном письме: «Cette examain est finie ainsi que ma vie. Adieu, jeunes filles! Пожалуйста, Monsieur le Professeur, скажите ma soeur, что Смерть не лучше, чем D с минусом, но все-таки лучше, чем Жизнь минус Д.».

2) В отрывке воспоминаний героя мы многое узнаём о Сибилле: о её внешности, стиле, почерке:

«В продолжение ста пятидесяти минут мой взгляд останавливался на ней, такой по-детски щуплой в своем тесном сером платье, и я разглядывал ее старательно уложенные темные волосы, шляпку с миниатюрными цветами и гиалиновой вуалькой, какие носили в тот сезон, а за нею маленькое лицо, покрытое шрамами от кожной болезни и вследствие того напоминающее кубистическую картину, несмотря на жалкую попытку скрыть это загаром от искусственной солнечной лампы, отчего черты лица погрубели, причем прелесть его еще больше пострадала оттого что она накрасила все что только можно было накрасить, так что бледные десны зубов между потрескавшимися вишнево-красными губами, да еще разбавленные синие чернила глаз под тушью подведенными веками были единственными доступами, через которые ее краса приоткрывалась взгляду».

Повествователь не рассказывает о характере Сибиллы, о ее личности. Для него важнее внешний вид.

3) Повествователь рассказывает о предсмертном письме Сибиллы, которое и привело его к знакомству с ее сестрой, что опять же можно считать неким вторжением потустороннего в привычный для героя мир. Знакомство происходит довольно нелепо, ведь Цинтия встречается с главным героем впервые, да и причиной их знакомства является трагическое происшествие.

4) В главном герое можно заметить нетактичность, которая переходит в глупость, например, когда он, принеся Цинтии посмертное письмо Сибиллы, обращает внимание героини на грамматические ошибки сестры:

«…И углубилась опять в изучение предсмертного послания, после чего мне пришлось указать ей на грамматические ошибки в нем и объяснить, как в американских колледжах переводят слово "девочка" из опасения, что студенты будут щеголять французским эквивалентом "девки" или чего похуже».

3. Анализ третьей главы

1) В третьей главе рассказчик описывает Цинтию и повествует о начале их общения, параллельно с этим всячески критикуя и показывая Цинтию с отрицательной стороны. Он всячески высмеивает её внешний вид:

«В любовниках у нее были: неразговорчивый молодой фотограф, вдруг принимавшийся хохотать, и двое пожилых мужчин, братьев, владевших маленьким типографским заведением через дорогу. Я дивился невзыскательности их вкуса всякий раз, что мне случалось с тайным содраганием увидеть туда-сюда бегущие полоски черных волосков, проступавших сквозь найлоновый чулок по всей длине ее бледной голени с научной отчетливостью сплющенного под стеклом препарата».

2) Герой обращает внимание на глупость гостей Цинтии, их приторность, ему скучно в их обществе, притом своей глупости он не видит. Подчёркивается и некое магическое начало в Цинтии, когда упоминается, что её род восходит к князьям и кудесникам:

«Вполне возможно, что ее род восходит к князьям и кудесникам туманных островов на краю света».

3) В этой же главе появляется упоминание спиритических сеансов, и по сути, это является первым образом сверхъестественного в художественном мире рассказа. Повествователь хоть и откровенно насмехается над верой Цинтии в загробный мир и влияние оного на мир реальный, но сам является гостем её спиритических сеансов и участником некоторых «ублажений» тени Сибиллы, они проявлялись в мелкой мести господину Д.:

«И вот, чтобы ублажить ее тень, Цинтия прибегла к несколько примитивному жертвоприношению (тем не менее, было в этом что-то от Сивиллиного юмора) и начала посылать по адресу конторы Д. через умышленно нерегулярные интервалы разный вздор, как-то: фотографические снимки могилы сестры при слабом освещении; обрезки собственных ее волос, неотличимых от Сивиллиных; подробную карту Новой Англии, на которой крестиком было помечено место между двумя непорочными городишками, где двадцать третьего октября, средь бела дня, Д. и Сивилла остановились в придорожной гостинице нестрогих правил, в розово- коричневом лесу; и чучело скунса (дважды)».

4. Анализ четвертой главы рассказа

В конце четвёртой главы появляется образ шифров и опечаток, то есть игры со словами:

«Просматривал старинные книги на предмет отыскания в них таких магических опечаток, как "l" вместо второго "h" в слове "hither"»;

«Наконец, жалею, что не могу вспомнить того романа или рассказа (какого-то современного писателя, если не ошибаюсь), в последнем абзаце которого первые буквы слов неведомо для автора складывались, по истолкованию Цинтии, в послание от его покойной матери».

Это, несомненно, аллюзирует на акростих в конце рассказа Набокова.

5. Анализ пятой главы рассказа

1) В пятой главе рассказчиком подробно описывается сеанс с крутящимся столиком, читателю видно несколько негативное, а точнее, насмешливое отношения главного героя к этим сеансам:

«Как это ни грустно, Цинтия не довольствовалась этими хитроумными фантазиями и имела нелепую слабость к спиритизму. Я отказывался сопровождать ее на сеансы, в которых участвовали платные медиумы: слишком хорошо я был осведомлен о подобного рода вещах по другим источникам».

Он не верит ни во что, считает это глупым и ходит на сеансы ради сидра, который там наливают, то есть его образ складывается как образ обывателя. Его не интересуют разговоры о духах, религии, он приходит только, чтобы посидеть в тёмном уголке и попить сидра.

2) В конце этой же главы повествователь переходит от рассказа о вечеринках Цинтии к его письму ей, где он подтрунивал над некоторыми её гостями:

«После очередной такой вечеринки я написал Цинтии совершенно безобидное и в сущности доброжелательное письмо, в котором слегка подтрунивал в романском духе над некоторыми из ее гостей».

Сам герой называет письмо безобидным, но это ведёт к ссоре между Цинтией и ним:

«Что за странная эта Цинтия! Мне рассказывали, что она может быть чудовищно груба с теми, к кому расположена и испытывает уважение; однако, нужно было где-то провести границу, и так как к тому времени я уже достаточно изучил ее курьезные ауры и прочие шуры-муры, то я решил больше с нею не встречаться».

3) Это бестактно со стороны главного героя, ведь он перестаёт общаться из-за того, что ему попросту надоели странности Цинтии, он не может с ней объясниться, а просто пропадает. Его гордость и цинизм заставляют его перестать общаться с Цинтией. В данном поступке виден характер рассказчика - он по-детски поверхностен и не умеет прощать особенностей человеческой личности.

4) На этом заканчивается погружение в давнее прошлое повествователя и начинается решительная часть рассказа, где сталкивается неверие в потустороннее и в то же время страх перед ним. Это происходит сразу после возвращения рассказчика к себе домой.

6. Анализ шестой главы рассказа

1) Всё состояние героя в этот момент выражает крайнюю психологическую напряжённость, он боится Цинтии, потому что он не может верить даже в то, что загробный мир не существует. Он находится где-то посередине между верой во что-либо и полным отрицанием этой веры, что указывает на его заурядность как личности:

«Подойдя к крыльцу, я с присущей одиночеству настороженностью вгляделся в неодинаковую темноту в двух рядах окон: темноту отсутствия и темноту сна. В отношении первой я еще мог кое-что предпринять, но воспроизвести вторую мне не удавалось. Я не чувствовал себя в безопасности в постели: мои нервы только подскакивали на ее пружинах. Я погрузился в сонеты Шекспира и поймал себя на том, что как последний болван проверяю, не образуют ли первые буквы строчек какого-нибудь слова с тайным значением».

2) Происходит некий поединок между главным героем и Цинтией: «Я решил дать отпор Цинтии». Главный герой продолжает бояться призрака Цинтии, но с наступлением дня перестаёт испытывать страх и считает себя победителем в этом «турнире»:

«Я был разочарован. Находясь теперь в безопасной крепости бела дня, я сказал себе, что ожидал большего. Она, мастер ясных как стекло подробностей - и вдруг такая расплывчатость!»

На самом же деле главный герой просто не замечает ни знаков, ни намёков:

«Я принялся перечитывать свой сон сзаду наперед, по диагонали, снизу вверх и сверху вниз, пытаясь во что бы то ни стало уловить в нем что-нибудь цинтиеобразное, необычное, какой-нибудь намек, который должен ведь там быть».

2) И главный герой, думающий, что он победил, оказывается проигравшим, при этом своего поражения не признавая. Ведь он не извлёк ничего для себя, не понял урока, который преподнесла ему Цинтия. Он не понял, не поверил, что есть духи. И, пожалуй, в этом турнире нет выигравших или проигравших: Цинтия не смогла донести до главного героя суть сверхъестественного, а главный герой не смог ничего понять.

3) И всем объяснением этого незнания является последний абзац, в который зашифрован акростих:

«Сознание отказывалось соединить ускользающие линии какого-то изжелта-облачного, томительного цвета, иллюзорные, неосязаемые. Тривиальные иносказания, идиотские акростихи, столоверчение - что, если теопатическая чушь и колдовство обладают таинственной многозначительностью, едва намеченной? Я сосредоточился, и видение истаяло, ложно-лучезарное, аморфное», Расшифровка «Сосульки от Цинтии, а счётчик от меня. Сивилла».

4) В абзаце видна попытка главного героя увидеть что-то, но ничего не получается, и лишь после расшифровки этого абзаца читателем, приходит понимание всего рассказа.

2. Набоков о своем рассказе и его шифре

Сам Набоков относился к своему произведению восторженно, о чём мы можем узнать из его переписки с Эдмондом Уилсоном, его близким другом, который был известным критиком и писателем. Предоставляю здесь письмо Набокова к Уилсону, датированное 13 числом июня 1951 года: «Нью-Йоркер» отказывается печатать лучший рассказ из всех, мною написанных». Набоков подразумевает в этой переписке рассказ «Сёстры Вэйн».

2. Объяснение Набоковым смысла рассказа

1) Что послужило отказом печатать этот рассказ? На это…

Училась я в нескольких школах. Первой была в городе Фрунзе, так как родители находились в экспедиции, потом московская школа №34, там я училась с пятого по десятый класс, но у меня выпало несколько лет, когда родители забрали меня к себе в Казахстан, где я училась в Приреченской школе геологоразведочной партии-37, даже изучала казахский вместо английского (помню в газетах «Пролетарлары!» - «Пролетарии!»). Когда я вернулась в Москву в девятом классе (без родителей!), то вдруг обнаружила, что пятерка по математике дутая, английский не имеет под собой никакой базы. В 34-й школе математике меня учила Ирина Деева, а английскому - Маргарита Гинзбург. Они поставили мне двойки в первом полугодии 9-го класса. А ведь я вернулась круглой отличницей в школу, в которой уже училась в 5-6-х классах, а тут такое! Это был серьезный удар по самолюбию, но я не замкнулась, не обиделась, не впала в депрессию, а просто учила слова и грамматику, ставила произношение, решала математические задачи. Через год заработала четверки по английскому и математике, хотя было нелегко.
Литературе меня учила Лариса Гуткина, географии - Юлия Хайкина. Замечательные были учителя. Они почему-то эту диковатую девочку, высокую, тоненькую, из какой-то казахской школы, опекали. Что-то они во мне захотели увидеть и здорово помогли. Я до сих пор им всем благодарна.
Я окончила класс с химическим уклоном и, естественно, не думала ни о какой педагогике и литературе. Мы занимались химией, проходили летнюю практику в Институте тонких химических технологий - школа №34 находилась на Плющихе, моя практика после девятого класса: лаборатории химического института, длинные узкие коридоры, бесконечные титрования растворов, микроны, миллиграммы. После выпускного вечера я понесла документы в этот институт. Но, подойдя к дверям, вдруг остановилась и поняла, что больше не могу надеть белый халат, чтобы всю жизнь кропотливо заниматься химическими опытами, экспериментами, смешиваниями, осадками! Я резко повернула налево и вошла в подъезд здания, которое располагалось рядом. Это был педагогический институт, филфак - роскошное здание начала XX века, бывшие Московские высшие женские курсы. Я подала туда документы, никого ни о чем не спрашивая, ни с кем не советуясь, родители были в экспедиции, мы жили с бабушкой вдвоем. Сочинение написала на четверку, устную литературу и русский сдала на «пять», так же сдала историю и английский - невозможная вещь, никогда языка не знала (но спасибо Маргоше - Маргарите Аминадовне!) - и поступила. Естественно, не для того чтобы быть училкой! Много было фантазий в голове, казалось, что быть учителем довольно скучно.
Я принадлежала не к романтическим «шестидесятникам», а к скептическим «семидесятникам», никогда не была усидчивой, серьезной студенткой, заранее выбравшей себе спецсеминар, привязавшейся к определенному преподавателю, желавшей вступить в какое-то студенческое научное общество, чтобы потом заниматься в аспирантуре. Меня все это не очень интересовало. Все свое образование я получила потом. Всегда много читала, это мне нравилось, размышлять на семинарах о прочитанных книгах тоже нравилось. Писала какие-то научные работы, курсовые, сейчас понимаю, какими они были убогими! Когда я сейчас читаю работы своих десятиклассников, то понимаю, что они уже могут гораздо больше. Они и самостоятельнее, и грамотнее, и однозначно интереснее. Как-то мы были не очень готовы к научной работе. Это же был 1972 год, застой, у нас было оппозиционное сознание. Нас раздражала история, которую нам преподавали, возмущали трактовки русской, советской и зарубежной литературы. Нам объясняли, что творчество Джойса или Кафки - буржуазные художественные выкрутасы с непонятной идеологической начинкой. Это были годы XXIV съезда: рапорты, бесконечный Брежнев, ссылка Сахарова, высылка Солженицына. Драма их судеб складывалась на наших глазах. Помню закрытый просмотр фильма Тарковского «Зеркало», поездки в Питер на квартирные выставки, ночные разговоры о социальной апатии. Мы, как рыбки, выскакивали из лишенной кислорода воды, чтобы хватануть свежего воздуха, и, оглушенные этим, уходили глубоко на дно. Мы всему сопротивлялись, нас все раздражало. Это касалось и нашего образа жизни, и наших эстетических вкусов, и нашего досуга. Мы бегали по чердакам, где проводились вернисажи, ездили в Измайловский парк на знаменитую «Бульдозерную» выставку, у нас была отдушина - театр, например, «Таганка», куда невозможно было попасть. Мы с подругой Катей регулярно разыгрывали визит иностранной журналистки с переводчицей, которые должны попасть на спектакль, чтобы потом о нем написать. Нас всегда пропускали: спектакли «Таганки», «Современника», «Сатиры» были пересмотрены полностью. Общение с режиссерами очень много дало мне: свободу эстетического выбора и личной интерпретации текста, восприятие слова как единицы пространства и времени. Да, были еще курсовые работы, доклады, песни Кима и Окуджавы на сборищах, работа в пионерлагерях с подростками, первая практика в школе. Отношение ко всему было ироничное, мы составляли словари сленга хиппующей молодежи, проникали на все закрытые просмотры Московских международных кинофестивалей: у меня был знакомый режиссер, который сбрасывал со второго этажа кинотеатра в Лужниках удостоверение, мы поднимали его, вертели перед носом билетеров, проходили и повторяли номер. По ночам залезали в пустые троллейбусы и репетировали с другими курсами спектакль. В самиздате появились стихи Бродского, мы были одними из первых, кто их читал. У меня была подруга Аня Менакер, дочь режиссера Леонида Менакера, талантливейшая и сложная (она трагически погибла в 30 лет), ее друзьями были Гребенщиков, Макаревич. Так вот Анька привозила нам стихи Эдуарда Лимонова или перепечатанные на машинке (пятая копия с пропавшей буквой «а» и отсутствующими запятыми) стихи Ахматовой, Цветаевой, Мандельштама. Помню французское издание романа Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита» - никто из нас внятно не мог объяснить, о чем эта книга, а самим было трудно соединить все нити ее сюжета. Тогда же прочла полуслепой экземпляр «Ракового корпуса» Солженицына. Это все было вопреки той литературе, которую мы должны были списками читать, обучаясь на филфаке. Мы, конечно, ее тоже читали, но слегка пренебрежительно. Когда эпоха формирует потребность сопротивляться, то очень легко впасть в социальный и эстетический снобизм: не принимать что-то, заранее подозревая в этой упаковке идеологическую начинку. Мы, конечно, читали книги, которые нам выдавали в институтской библиотеке, начиная с античной литературы и заканчивая всеми семейными сагами Маннов, Голсуорси, Драйзера. Это называлось «нашей» литературой, разоблачающей буржуазный образ жизни. Однако интерес был к другому. Впервые был прочитан Сэлинджер, я писала курсовую по рассказу «Хорошо ловится рыбка-бананка». Я помню потрясение от книги Ричарда Баха «Чайка по имени Джонатан Ливингстон». Мы читали и обсуждали ее на семинаре с нашим потрясающим, молодым, харизматичным Мишей Ладыгиным. Теперь это довольно известный филолог, методист, педагог, автор многих учебников для школы, в том числе и курса зарубежной литературы. А тогда он был Мишей, с ним здорово было болтать о романах, только что прочитанных в журнале «Иностранная литература». Был ярко выраженный интерес к зарубежной литературе и в меньшей степени к русской - она казалась всегда рядом, избыточно изданной, с подробными комментариями, а студентам хотелось острого и не очень известного, например, я писала диплом по еще не изданной повести Андрея Платонова «Впрок», что возмутило дипломную комиссию, защиту запретили!
Я оканчивала институт в 1977 году. Это был тот период, когда выпускников московских вузов разбрасывали по всей стране и остаться в Москве было проблематично, если нет отягчающих обстоятельств: болезней родителей, маленького ребенка или собственной инвалидности. Для того чтобы никуда не уехать (а я уже наездилась в своей жизни), я, будучи студенткой пятого курса, пошла работать в школу, найдя ее по объявлению, там нужен был учитель. Я ничего не знала об этой школе, только номер - 721, на Полежаевской. Я приехала, поговорила с директором, она взяла меня в этот же день, а на следующий у меня уже были уроки в шестом классе. Она дала мне программу и сказала, что завтра у этих детей по программе начинается книга Фурманова «Чапаев». Можно себе представить мое отношение к этой повести в то время! Вещь неплохая, но заворожить ею шестиклассников трудно. Там не было даже того, что обычно присуще революционным книгам, - там не было романтики. Подробное и скучное повествование, это вам не фильм «Чапаев»...
И вот я пришла в кабинет, меня представили и тут же ушли, оставив наедине со странным классом. Часть детей сидели на первых трех партах трех рядов, потом был пропуск две-три парты... а остальная гвардия, человек 15, сидела на последних партах, плотно сгрудившись. Я начала о чем-то рассказывать, «камчатка» меня не слышит. Я подошла, чтобы сделать замечание, и поняла, что они играют в карты! Я обратилась к ним: «В чем дело?» - и услышала откровенный мат. Я не поверила своим ушам! Решила, что ослышалась, что разберусь с этим позже, попросила их меня слушать, почему-то произнеся фразу: «Я не привыкла повторять» (это был мой первый в жизни урок!). «Привыкнете», - сказали они и продолжили свою игру в карты.
Урок закончился, я зашла в учительскую, меня обступили пожилые учителя, с интересом разглядывающие свою новую коллегу. Спрашиваю: «А что происходит? Что это за класс? Представляете, они матерятся и играют в карты!» На что мне историк Ольга Алексеевна (к несчастью, уже покойная) сказала: «Ну матерятся... Наверное, вы их чем-то раздражили. А в карты... Лишь бы вам не мешало, пускай играют». - «А почему им разрешают играть в карты в вашей школе?» - «А вы что, не знаете, что это за школа, куда вы пришли?» - «Нет, не знаю». Выяснилось, что половина детей в этой школе обычные (как их там называли «домашние»), а половина из детского дома №50, их учили совместно, но меня об этом никто заранее не предупредил. Я начала сражаться. Воевала как с детьми, так и с Фурмановым. Поведение «домашних» было очень взрослым, они словно чувствовали свою социальную ответственность за то, что происходит на задних партах, старались быть великолепными учениками для учителей, которые перед ними стоят. Им было неловко, поэтому это были блистательные дети. Среди них было много будущих медалистов, они прекрасно учились. Зато вторая половина чувствовала себя очень вольготно, их свозили из разных расформированных детских домов, они здесь просто отогревались, отсиживались, проводили время. Я проработала там три года и навела порядок в своем классе. Я ходила к ним в детдом - ругаться, общаться, заинтересовывать, я брала их в свои спектакли, которые мы так и не сыграли, к сожалению. Некоторые даже начали меня слушаться, некоторые хорошо относились, провожали до дома. Но у них была совсем другая жизнь. Я помню Сашу Авдеева, развалившегося на первой парте. (Да, они пересели с «камчатки» поближе - это была победа.) Так вот Саша Авдеев, развалившись, спит на уроке, я говорю: «Ты что?! Что с тобой?!» А он мне: «Ой, Елена Дмитриевна, ночью киоск брали, не выспался». Ну вот такая у них была жизнь. Почему воспитатели не могли ее ограничить рамками законов, какими-то делами, вовлечением в интересный досуг? Я так до сих пор и не поняла. Наверное, чтобы заниматься с такими детьми, нужно жить с ними одной жизнью, ночевать с ними в одном здании и видеть их не с 8.30 до 17.00, а двадцать четыре часа в сутки...
После этих боевых трех лет меня невозможно испугать сложным классом, неподчиняющимися детьми или немотивированными подростками. Этот номер со мной не проходил уже в молодости. Когда я сталкивалась с саботажем урока, так искренне этому поражалась, прося объяснить причину этой глупости, что любые дети терялись, начиная видеть абсурд ситуации. Как можно сорвать урок и лишить себя интереснейшего знания? Как можно пожертвовать своим и чужим временем для сопротивления человеку, пришедшему с книгой или важным вопросом? Это работает до сих пор, просто нужно самой верить, что за тобой стоит человеческая культура, а ты ее доставляешь, как бегун несет Олимпийский огонь. Как только усомнишься в значимости своего урока, как только оглянешься назад, чтобы проверить, идет ли за тобой Эвридика, тут и потеряешь детскую душу, как Орфей, усомнившись, потерял возлюбленную, получив вместо нее тень. Еще страшнее превратиться в соляной столб, то есть остановиться в развитии, пользуясь прежними своими суждениями и наработками.
Я никогда не собиралась работать в школе. Однажды Миша Ладыгин мне сказал: «Ну вы-то, Лена, в школу не пойдете, это понятно!» Им казалось, что я так хорошо болтаю, что должна стать журналистом. А я считала, что достаточно проработать молодым специалистом только три года. Тогда же не отпускали! Получил образование - отработай, отдай государству натурой за те деньги, которые потрачены на тебя. И я проработала в этой школе три года. Безусловно, меня все это зацепило. Я дружила с теми «домашними детьми», мне было с ними страшно интересно. Но мне пришлось уйти из 721-й школы из-за конфликта с заведующим роно. Я очень мешала в этой школе многим вещам, хотя, наверное, должна была вести себя мудрее. Поражает вот что: из всей нашей институтской группы (30 человек) в школе работаю только я.
В 1980 году мне позвонила Лариса Давыдовна, моя учительница литературы в 34-й школе: «Нам в школу №43 нужен учитель литературы и русского языка». Я пошла на собеседование к директору 43-й школы. Часов пять я провела в его кабинете, отвечая на самые разные вопросы, в том числе понравилась ли мне последняя версия «Вишневого сада» на Таганке и можно ли предположить, что в чеховском спектакле кто-то из героинь играет на гитаре и поет цыганский романс. Я не знала, что меня проверяют по всем статьям, что идет сканирование моего эстетического и интеллектуального состояния, моего художественного вкуса. Кто лучший поэт - Цветаева или Ахматова? Могу ли я продолжить строчку из Пастернака («Елена Дмитриевна, я забыл, как там у Пастернака?»). Я думала, что человек со мной просто пьет чай и разговаривает, потому что ему делать нечего. А он нанимал меня в школу, как оказалось, на всю жизнь. На выходе из кабинета меня с нетерпением ждала Лариса Давыдовна: «Все нормально? Прошла собеседование?» - «Какое собеседование?» Вот так Юрий Владимирович Завельский отбирал учителей. Вот так я попала сюда. Мне казалось, что ненадолго...
Мне достался очень сложный класс 4-й «Б». Наверное, это тоже была проверка меня на прочность. Но после детского дома №50 мне было ничего не страшно, и я, конечно, боролась с этими детьми. С некоторыми я продолжаю общаться и дружу до сих пор. Катя Турицына, например, из этого выпуска. Там было много сложных детей, но они были яркие, громкие, во многом жили детскими инстинктами, мне было с ними трудно, интересно. Кроме того, мне дали старшеклассников, класс Ирины Николаевны Деевой. Это были самые блистательные дети - умные, талантливые, креативные. Среди них Костя Харитошкин, теперь уже настоятель московского храма, Игорь Сорокин, с которым мы дружим всю жизнь: он многих моих учеников переводил в Крым и на Кавказ, благодаря детскому туризму став из шалопая профессиональным спасателем. Так что у нас есть свои в МЧС! Но самый для меня важный выпуск - 1986 года, оттуда мои близкие подруги Ира Кронрод, Аня Шуб, Катя Тероганова, дружу со своими учениками-коллегами Олей Шейниной, Олей Ильиной, Лизой Паремузовой, Ритой Крысановой. Последние трое из одного класса! Мои друзья других выпусков - Катя Соколова и Полина Соколова. Сейчас тесно общаюсь с Сашей Бассель, Темой Стрелецким, Таней Шустиловой.
Выскочить из школьной жизни в какую-то другую профессию было невозможно, хотя у меня искушений было много. На каком-то обсуждении фильма в Доме кино я выступила, и ко мне обратились с приглашениями пойти в тот или другой киноведческий журнал. Таких случаев было достаточно - написать статью, попробовать себя в журналистике. Я думала, вот проверю тетрадки - и напишу статью. Вот выставлю четвертные оценки, наступят каникулы - и напишу статью. Вот вернусь из поездки с детьми, отдохну чуть-чуть - и напишу статью. Прочту, что мне нужно по программе, закончу, заложу закладками - и напишу статью. Это оказалось невозможным... Я, наверное, отношусь к людям линейным: вошла в какое-то русло, встала на какие-то рельсы и не могу свернуть или выпрыгнуть, должна доехать до конца, а потом решить, какой будет следующая станция. Школа - это такая эстакада, с которой выпрыгнуть можно только на скорости, зная, что расшибешься. Если ты не сделал этого в первые три-пять лет работы в школе, если тебя не погнали дети или администрация, ты уже никогда не сделаешь этого. Только если обстоятельства не заставят тебя изменить образ жизни или страну проживания. Но я, даже преподавая в Америке, не смогла остаться там. Меня тянуло в мою, к тому времени уже 1543-ю, я не предполагала, что в жизни может быть что-то интереснее, чем общение, учеба и творческая жизнь с ребятами и коллегами на Юго-Западной.
Это было замечательное время - я пришла молодой, и меня опекали замечательные, зрелые, умные женщины. Придя работать в 43-ю школу, я как будто вернулась в свою 34-ю, ведь я попала в круг своих собственных учителей. Но в них было потрясающее качество: они воспринимали меня не как бывшую ученицу, а как коллегу. Они не относились ко мне свысока, они говорили мне приятные вещи, а не рассказывали о моих недостатках. Это поразительно! Требовательная, жесткая Ирина Николаевна Деева находила слова ободрения, ведь я преподавала литературу в ее сложнейшем классе. Маргарита Аминадовна Гинзбург, Юлия Романовна Хайкина, Лариса Давыдовна Гуткина, Роза Александровна Новосельцева отнеслись ко мне, как к удачному пополнению. То, что они дали мне в 34-й, а потом в 43-й школах, сформировало меня как человека и учителя. Я могу точно сказать, что мои педагогические принципы (конечно, они есть) во многом перешли ко мне в процессе общения с ними, а не прямым постулированием педагогических аксиом. Я не выношу специальный язык педагогики: существительные с «-ание», «-енции», «-истами». Это язык детских врагов, вооружившихся словами-фагами, пожирателями смыслов, любви, энергии, желаний. Мне всегда нравилась прозрачная требовательность Ирины Николаевны Деевой. Я знаю, что и сама слишком требовательна. Социальный заказ давно требует смягчения педагогической нагрузки. От нас хотят игры, а я все-таки человек «деевской школы», здесь никто меня ни в чем не переубедит. Ребенку должно быть трудно и интересно. Если отсутствует хотя бы одна составляющая, то толку не будет. Нельзя школьные предметы превращать в занимательную игру, как нельзя кормить только деликатесами. Интерес должен возникать не только потому, что тебе учитель предлагает интересную проблему, а потому, что сам процесс личного интеллектуального развития, открытия, решения, доказательств, понимания чего-либо - это интересно.
Маргарита Аминадовна Гинзбург учила меня своим примером. Она жила в школе, жила школой, жила интересами детей. Для нее это были самые главные на свете темы для разговоров. То, как она рассказывала о судьбах своих выпускников; то, какое участие она принимала в их драмах, в их счастливых романах, в их взаимоотношениях с родителями, стало для меня вторым основным принципом: тебе должно быть интересно все, что происходит с теми, кто рядом с тобой. Ты должна этим жить, это не кончается звонком с урока. Поэтому организация педагогической жизни, поездки, отчеты, игровые и классные часы - это все наследие Маргариты Аминадовны Гинзбург. Свет в ее окне гас часов в девять вечера. Наверное, лет пятнадцать мы вчетвером - я, Деева, проверяющая тетради, Гинзбург, готовящая классные часы, Хайкина, по душам разговаривающая с детьми, - возвращались домой глубоким вечером, все вместе садились в метро и разъезжались по своим станциям. Огни в 43-й школе горели до ночи во многих кабинетах.
Конечно, примером послужила и Юлия Романовна Хайкина со своей мудростью, умением деликатно, но очень точно очерчивать границы пространства дозволенного и недозволенного. Восхищал ее потрясающий юмор, ее ироничная манера общения. Она умела пропустить дерзость какого-то ученика или учителя, а потом тихо сказать ему: «Зайди ко мне после урока» - и так с ним поговорить, что ему сразу все становилось понятно. Это урок, который она всем нам давала постоянно. В какой степени мы его усвоили, не нам судить. Но я помню, что это был удивительный педагогический дар - так разговаривать с каждым.
Лариса Давыдовна Гуткина - мой учитель литературы, которая все эти годы учит нас доброте и умению прощать. Хочу вам признаться, что школа учит смирению. Не смиренный человек здесь работать не может. Амбиции, гордыня, самоуверенность, апломб - это то, от чего можно освободиться, работая в школе. Может быть, вы сейчас улыбнетесь, ведь, безусловно, во мне есть и одно, и другое, и третье до сих пор. Но школа меня вылечила от многих вещей. Я за это благодарна детям. Я и сейчас часто бываю неуступчивой, кто-то и сейчас видит во мне снобизм, но гордыни нет давно. Мне стало легче жить. Апломб - это внешняя темпераментная манера говорить, спорить - это нормальное качество, необходимое, провокативное. Я часто провоцирую детей на спор. А Лариса Давыдовна из тех людей, которые умеют любить не за что-то, а подчас вопреки чему-то. Они с Маргаритой Аминадовной всегда были большими друзьями самых сложных детей. Они уже после школы, лет до двадцати, сопровождали и опекали детей с такими запущенными судьбами... И какие были плоды!
Главным моим учителем литературы в 43-й школе стала Ольга Евгеньевна Потапова, позже она стала и моей подругой. Это она превращала уроки в цепь литературоведческих открытий, это она заразила поэзией школу, начав циклы школьных поэтических вечеров, это она давала нам советы и вдохновенно строила возможные конструкции будущих уроков. Но с каким тактом! Доверием! Умением восторгаться тем, чего пока нет, но когда-нибудь будет! Каждый из ее выпускников со мной согласится, кроме гламурных мещанок, которые и не прочтут этот текст никогда. Спасибо, Потапыч, за твои университеты!
Хочется вспомнить и Галину Петровну Лазаренко, уже ушедшую из жизни, но оставшуюся в моей памяти талантливым дидактом, щедрым человеком, интересным филологом, непримиримой воительницей. Она стала целой эпохой в нашей 43-й, оставив множество благодарных учеников, глубоко преданных ей. Это признак высшей пробы учительства, хотя порой с ней было очень сложно, в том числе и мне.
С любовью вспоминаю Валентину Григорьевну Смирнову, в которую были влюблены все мальчики от 5-го до 11-го класса. Правописание мягкого знака в глаголах у нее превращалось в психологический триллер, дети замирали!
34-я школа была очень честной, требовательной и... теплой. Как и все учителя, о которых я только что говорила. Я еще не упомянула Розу Александровну Новосельцеву, удивительно талантливого человека. Черчение, музыка, походы... Она была прекрасным художником: это тоже то яркое, незабываемое педагогическое мастерство, которое по наследству досталось 43-й от 34-й.
Собрал всех в одной школе, конечно, Юрий Владимирович Завельский. Он знал, кого берет, потому что работал в роно на Плющихе и нашу 34-ую школу опекал. Он со своим темпераментом, требовательностью, энергией, романтическим представлением о том, какой должна быть настоящая школа, был и равен этим учителям, и обязан им многим. Ведь и они ему сразу поверили и пришли в 43-ю.
Дальнейшее в строительстве нашей школы, конечно, связано с личностью Юрия Владимировича. Он мягче, чем Деева. Он еще лучший организатор, чем Гинзбург. Он умеет разговаривать с людьми так же, как Хайкина. Он еще более предан литературе и искусству, чем Гуткина. Но он тот человек, который лепил образ школы, во всем доверяясь своим коллегам. Он человек приоритетов. Вот чем для меня в жизни важен Завельский, и это самый главный урок, который я, надеюсь, как его ученица, усвоила. Нужно быть человеком приоритетов. Можно поступаться мелочами, деталями, некоторыми принципами, своими амбициями, какими-то своими не вовремя данными обещаниями, своими решениями - их можно счесть не совсем верными. Нельзя поступаться самым главным. Как трудно бывает нашей школе, когда кто-то не поступается ничем! Как трудно бывает с кем-то договориться, потому что есть природная вредность, бешеный темперамент, уверенность в собственной правоте. Как в этом плане легко, приятно и совершенно необычно с директором! Он в запальчивости тоже может быть очень резким и порой одномерным: «Нет, и все, так, и никак иначе». Но к нему можно прийти и аргументировать свою точку зрения. Вот за это я его уважаю. Он может выслушать тебя и вдруг согласиться: «Ну хорошо, пусть будет так».
Он научил меня самому главному: в педагогической деятельности невозможно жить в футляре вечной правоты. Не случайно это вызывает ассоциации с вечной мерзлотой.
Умение признавать ошибки - это про Юрия Владимировича. Он их мало делает, меньше, чем мы все, но в нем всегда есть благородство и та сила мужского и человеческого достоинства, которая позволяет признать свою секундную неправоту. И он никогда этого не скроет. Мне кажется, я тоже могу признавать свою неправоту. Это трудно, но раньше было еще труднее. Мне хочется, чтобы наши коллеги научились этому качеству - не поступаться главным, идти на компромисс в несущественном и признавать ошибки, если они были в общении. Это главные условия стать приличным преподавателем.
Культура, образование, вечная жажда знать и развиваться - это то, что присуще Завельскому. Этому нельзя научиться. Это не может быть уроком, потому что нужно быть таким же, как он, чтобы так же этого хотеть. Я не вижу рядом с собой и среди своих коллег людей, которые были бы ему в этом плане равны. Поэтому это нельзя считать уроком. Этому можно только красиво завидовать.

Большое интервью с Еленой Волжиной читайте на сайте гимназии №1543.