Адмирал Александр Васильевич Колчак мемуаров не оставил. Эти стенограммы допросов могут послужить чем-то вроде: вопросы касались практически всего периода его жизни, адмирал отвечал на вопросы обширно и честно, понимая, что другой возможности подвести итоги жизни ему, скорее всего, не представится.
Предисловие
Мне пришлось участвовать в допросах Колчака, производившихся Чрезвычайной Следственной Комиссией в Иркутске. Созданная эсеро-меньшевистским «Политическим Центром»{1}, комиссия эта затем, с переходом власти к Ревкому, была реорганизована в Губернскую Чрезвычайную Комиссию; состав же Комиссии, допрашивавшей Колчака, оставался неизменным до самого последнего дия допроса.. Ревком совершенно сознательно сохранил его, несмотря на то, что в этом составе был меньшевиствовавший Денике и два правых эс-эра – Лукьянчиков и Алексеевскнй. Все эти лица были полезны для допроса уже тем, что близко знакомы были с работой колчаковского правительства и к тому же прямо или косвенно участвовали в подготовке иркутского выступления против него, в нанесении ему последнего удара, результаты которого были уже предрешены вступлением в Сибирь Красной армии и взятием ею колчаковсвой столицы – Омска. При наличности этих лиц в Следственной Комиссии больше развязывался язык у Колчака: он не видел в них своих решительных и последовательных врагов. Самый допрос Колчака, арестованного или, вернее, переданного «Политическому Центру» из рук в руки чехо-словаками – если не ошибаюсь – 17 января 1920 года, начался накануне передача власти «Политическим Центром» Ревкому, и, следовательно, все допросы, считая со второго, производились уже от имени Советской, а не эс-эро-меньшевистской власти.
Комиссия вела допрос по заранее определенному плану. Она решила дать путем этого допроса историю не только самой колчаковщины в показаниях ее верховного главы, по и автобиографию самого Колчака, чтобы полнее обрисовать этого «руководителя» контр-революционного наступления на молодую Советскую республику. Замысел был правильный, но его выполнение доведено до конца не было. События на еще не ликвидированном Фронте гражданской войны, висевшая несколько дней над Иркутском угроза временного захвата города подоспевшими остатками колчаковских банд, вынудили Ревком расстрелять Колчака в ночь с 6 на 7 Февраля вместо предполагавшейся его отправки после следствия на суд в Москву. Допрос поэтому оборвался там, где начиналась его самая существенная часть – колчаковщина в собственном смысле, период диктатуры Колчака, как «верховного правителя». Таким образом, обстоятельства сложились так, что историко-биографический характер допроса в силу случайных обстоятельств привел к отрицательным результатам. Допрос, несомненно, дал недурной автопортрет Колчака, дал авто-историю возникновения колчаковской диктатуры, дал ряд характернейших черт колчаковщины, но не дал полной, исчерпывающей истории и картины самой колчаковщины.
Последний допрос производился 6 Февраля, днем, когда расстрел Колчака, по существу говоря, был уже решен, хотя окончательного приговора вынесено еще не было. О том, что остатки его банд стоят под Иркутском, Колчак знал. О том, что командным составом этих банд предъявлен Иркутску ультиматум выдать его, Колчака, и его премьер-министра Пепеляева{1.2}, Колчак тоже знал, а неизбежные для него последствия этого ультиматума он предвидел. Как раз в эти дни при обыске в тюрьме была захвачена его записка к сидевшей там же, в одном с ним одиночном корпусе, его жене Тимиревой. В ответ на вопрос Тимиревой, как он, Колчак. относится к ультиматуму своих генералов, Колчак отвечал в своей записке, что он «смотрит на этот ультиматум скептически и думает, что этим лишь ускорится неизбежная развязка». Таким образом, Колчак предвидел возможность своего расстрела. Это отразилось на последнем допросе. Колчак был настроен нервно, обычное спокойствие и выдержка, которыми отличалось его поведение на допросах, его покинули. Несколько нервничали и сами допрашивавшие. Нервничали и спешили. Нужно было с одной стороны закончить определенный период истории колчаковщины, установление колчаковской диктатуры, а с другой – дать несколько зафиксированных допросом ярких проявлений этой диктатуры в ее борьбе со своими врагами не только революционного, но и право-социалистического лагеря – лагеря тех, кто эту диктатуру подготовил. Это, значительно забегая вперед от данной стадии вопроса, сделать удалось, но удалось в очень скомканном виде. [V]
На этом последнем допросе Колчак. очень нервничая, все-таки проявил большую осторожность в показаниях; он остерегался и малейшей возможности дать материал для обвинения отдельных лиц, которые уже попали или могли еще попасть в руки восстановленной Советской власти, и – малейшей возможности обнаружить, что его власть, направленная на борьбу с исчадием ада – большевиками, дышащими только насилием и произволом, сама могла действовать вне всякого закона, боялся, как бы его допрос не помог сдернуть с этой власти покров, которым он старался ее прикрыть в течение всех своих показаний, – покров неуклонного стремления к законности и порядку.
В. И. Ленин в своей речи об обмане народа лозунгами свободы и равенства говорил:
«Довольно неумно порицать Колчака только за то, что он насильничал против рабочих и даже порол учительниц за то, что они сочувствовали большевикам. Это вульгарная защита демократии, это глупые обвинения Колчака. Колчак действует теми способами, которые он находит».
Комиссия, выясняя некоторые яркие факты из области насилий, производившихся Колчаком и колчаковской военщиной, несомненно, до некоторой степени, впала в тон такого «довольно неумного порицания Колчака». Но слишком живо чувствовались тогда в Сибири это насильничанье и преследования, чтобы можно было говорить о них с Колчаком, сохраняя то отношение к нему, которое рекомендует нам В. И. Ленин. Важна, однако, не эта черта допросов, а важно то отношение, которое проявляет сам носитель военной, типично-фашистской контр -революционной диктатуры к актам насильничания. Если комиссия была склонна в «довольно неумно порицать за них Колчака», то сам Колчак все время обнаруживает стремление либо замазать эти акты, либо свалить их на бесчинства отдельных лип, и групп вопреки воле диктатора и его правительства, либо найти им законное оправдание. Совершенно откровенно, рисуя себя безоговорочным сторонником и проводником идеи противопоставления белогвардейской военной диктатуры диктатуре большевиков, он не хочет, не имеет мужества принять на себя всю ответственность за все последствия этой диктатуры, за те способы ее осуществления, которые были для нее и неизбежны, и единственно возможны.
Белогвардейская военная диктатура (это отчетливо видно из показаний Колчака) из диктатуры централизованной превратилась в диктатуру отдельных генералов и казачьих атаманов, из насилия, твердо руководимого из единого центра, – в насильничание над Сибирью отдельных шаек, ускользнувших от подчинения «верховному правителю» и его правительству. Но она все-така была единой диктатурой, сверху донизу, строящейся по одному и тому же образцу, действующей одними и теми же методами. И разница между верхом и низами этой диктатуры была только одна: верх стремился стыдливо прикрыть в глазах своих руководителей – империалистических держав Антанты – то, что совершенно свободно, открыто, без всякого намека на стыдливость, развертывали в своей «работе» низы с их контр-разведками и караульными отрядами; с их Волковыми, Красильниковыми и Анненковыми.
Эта разница сказалась в показаниях Колчака. Он давал их не столько для допрашивавшей его власти, сколько для буржуазного мира. Он знал, что его ожидает. Ему не было нужды что-либо скрывать для своего спасения. Спасения он не ждал, ждать не мог и не делал ради него попытки хвататься за какие бы то ни было соломинки. Но ему нужно было перед лицом буржуазного мира показать себя действовавшим против врагов этого мира, против пролетарской революции, твердо, решительно, но в то же время в рамках буржуазной легальности. Он плохо знал тот буржуазный мир, на защиту которого был выдвинут англо-французскими империалистами. Он не знал, что та диктатура, которую он возглавлял в Сибири и которую так неудачливо стремился распространить на всю страну, – образец, и подобие западно-европейского фашизма, диктатуры фашистской, выдвигаемой самим буржуазным миром, перед которым он «хочет показать себя носителем законности и порядка, самодовольно неумно порицая Семеновых, Калмыковых и проч., и проч. за то, что они без всякой законности и без всякого порядка насильничали над рабочими, расстреливали, пороли и т. д.
Та же неумная стыдливость перед буржуазным миром заставляет Колчака скромничать и в другом отношении: он никак, даже в отношении далекого прошлого, не хочет признать себя монархистом. И свой монархизм, монархические цели всей своей борьбы с большевизмом он прикрывает флером устремлений демократнческих, – опять ради буржуазного мира и благодаря плохому пониманию этого мира.
Если исключить эти характерный черты показаний Колчака и помнить уже отмеченную нами боязнь его дать материал для обвинения своих сотрудников, помощников и слуг, то следует признать, что показания Колчака, в общем и целом, в достаточной мере откровенны.
Как держался он на допросах? Держался, как военно-пленный командир проигравшей кампанию армии, и с этой точки зрения держался с полным достоинством. Этим он резко отличался от большинства своих министров, с которыми мне приходилось иметь дело в качестве следователя по делу колчаковского правительства. Там была, за редким исключением, трусость, желание представить себя невольными участниками кем-то другими затеянной грязной истории, даже изобразить себя чуть не борцами против этих, других, превращение из вчерашних властителей в сегодняшних холопов перед победившим врагом. Ничего этого в поведении Колчака не было.
Но в одном он близко подходит к своим гражданским соратникам, разделявшим с ним пребывание в одиночном корпусе иркутской тюрьмы. Все они, как на подбор, были совершеннейшими политическими ничтожествами. Ничтожеством в политическом отношении был и их глава – Колчак. Его показания обнаруживают и это с достаточною ясностью. Он – политически безличная фигура. Он – простая игрушка в руках держав Антанты. У него, с его голой идеей военной диктатуры и скрытой мыслью восстановления монархии, нет никакой политики, кроме той, которая диктуется ему противоречивыми влияниями и этих держав, и окружающих его групп и группочек военщины и торгово-промышленных кругов, с их сомнительного качества политическими руководителями. В этих противоречивых влияниях он безнадежно путается и запутывается тем больше, чем сильнее становится напор наступающей Красной армии, пока, наконец, не предается своими же вчерашними союзниками – чехо-словаками, конечно, с ведома тех же держав Антанты, поставивших его во главе контр-революции.
Ограничиваюсь этими краткими замечаниями.
Как бы ни расценивать постановку допроса Колчака и его показания, опубликование их, несомненно, даст не мало ценного для всякого, желающего изучить историю контр-революции, и уж, конечно, для всякого историка ее.
Каждый из четверки Белых Вождей производил по-своему сильное впечатление на людей. Корнилов - человек-пружина - покорял неукротимой энергией и несокрушимой волей. Деникин привлекал простотой, добросердечием и открытостью натуры настоящего русского человека. Врангель (словно сошедший с картинки лихой кавалерийский генерал) притягивал спокойным мужеством, разумом и распорядительностью. Но, возможно, ни один не производил на окружающих такого глубокого впечатления, как Колчак.
Несколько отрывков об Александре Васильевиче Колчаке из воспоминаний соратников и современников:
1. Премьер-министр П.В. Вологодский: «Адмирал подкупает своим благородством и искренностью» (Вологодский П.В. Во власти и в изгнании. - Рязань, 2006. - С. 120).
2. Управляющий делами Совета министров Г.К. Гинс: «Как человек, адмирал подкупал своей искренностью, честностью и прямотой… Умный, образованный человек, он блистал в задушевных беседах остроумием и разнообразными знаниями и мог, нисколько не стремясь к тому, очаровать своего собеседника… Его непорочная репутация служила залогом честности движения, и под его знамя встали все противники большевизма» (Гинс Г.К. Сибирь, союзники и Колчак. - М., 2008. - С. 10, 12).
Тот же Гинс так вспоминал о нем в самые переломные, драматичные дни накануне эвакуации Омска: «Адмирал весь ушел в свои глаза. Его глаза смотрели мимо собеседников, большие, горящие, бездонные, и были устремлены в сторону фронта» (Там же. - С. 495).
3. Управляющий Министерством иностранных дел И.И. Сукин: «Он не страдал ни тщеславием, ни величественностью, ни пафосом; наоборот, он обладал даром сосредоточения и уверенного обращения с сотрудниками, твердых и ясных приказаний подчиненным и полной достоинства беседы с иностранцами. Весь внешний облик, соответствовавший званию Верховного правителя, был им воспринят с инстинктивной легкостью и чуткостью» (Записки И.И. Сукина о правительстве Колчака. - В кн.: За спиной Колчака / Под ред. А.В. Квакина. - М., 2005. - С. 349). «Его политическое мировоззрение сводилось к весьма немногим, но зато резко очерченным убеждениям, в которые он до конца свято верил… Никакие соображения или аргументы политической целесообразности не могли его заставить, например, согласиться на отделение от России тех или иных ее окраин» (там же, с. 451).
4. Военный министр генерал барон А.В. Будберг «Едва ли есть еще на Руси другой человек, который так бескорыстно, искренне, убежденно, проникновенно и рыцарски служит идее восстановления Единой Великой и Неделимой России» (Будберг А.В. Дневник белогвардейца. - В кн.: Гуль Р. Ледяной поход. Деникин А. Поход и смерть генерала Корнилова. Будберг А. Дневник. - М., 1990.. - С. 305).
5. Морской министр адмирал М.И. Смирнов: «Прекрасный военный оратор, он краткой образной речью проникал в сердца слушателей… Его правилом, как активного военного моряка, было нападать на врага, но он всегда умел взвешивать шансы успеха… Не случись революции, Колчак водрузил бы русский флаг на Босфоре… Белый цвет есть признак чистоты намерений, честности жизни, искренности души. Ни к кому другому так не подходит название Белый Вождь, как к адмиралу Колчаку» (Смирнов М.И. Адмирал А.В. Колчак. - Париж, 1930. - С. 60).
6. Министр труда меньшевик Л.И. Шумиловский, впоследствии арестованный и расстрелянный большевиками, даже на суде имел мужество сказать: «Я считал его безукоризненно честным человеком. И ни одного факта, который бы разбил мою веру в него, за весь последующий период мне не удалось узнать» (Процесс над колчаковскими министрами. Май 1920 г.: Сборник документов. - М., 2003. - С. 113).
7. Министр снабжения, один из лидеров сибирских областников И.И. Серебренников: «Адмирал мог временами говорить хорошо и сильно, действуя на слушателей убежденностью и искренностью своих слов» (Серебренников И.И. Гражданская война в России. Великий отход. Т. 1. - М., 2003. - С. 432). «Честнейший и искреннейший русский патриот в лучшем смысле этого слова и человек кристальной душевной чистоты» (Там же, с. 451). «В самую страшную, последнюю минуту своей жизни А.В. Колчак не доставил своим врагам злорадного торжества… Он умер так же, как и жил, сохранив свою гордость и честное мужество, отличавшие собою весь его славный жизненный путь» (Там же, с. 66).
8. Глава британской военной миссии генерал А. Нокс: «Он обладает двумя качествами, необычными для русского: вспыльчивостью, вселяющей благоговейный ужас в его подчиненных, и нежеланием говорить просто ради того, чтобы поболтать» (Цит. по кн.: Флеминг П. Судьба адмирала Колчака. Пер. с англ. - М., 2006. - С. 100).
9. Один из лидеров кадетов, впоследствии - идеолог «сменовеховцев» профессор Н.В. Устрялов: «Трезвый, нервный ум, чуткий, усложненный. Благородство, величайшая простота, отсутствие всякой позы» (Устрялов Н.В. В борьбе за Россию. - В кн.: Устрялов Н.В. Национал-большевизм. - М., 2003. - С. 120).
10. Один из лидеров кадетов Л.А. Кроль: «Колчак несомненно был искренним человеком… несомненный патриот, прекрасный человек и превосходный моряк» (Кроль Л.А. За три года (воспоминания, впечатления и встречи). - Владивосток, 1921. - С. 167).
11. Командующий 3-й (Западной) армией генерал К.В. Сахаров: «Личность Верховного Правителя вырисовывается исключительно светлой, рыцарски чистой и прямой; это был крупный русский патриот, человек большого ума и образования, ученый-путешественник и выдающийся моряк-флотоводец… Прямой, глубоко проникающий взгляд горящих глаз умел подчинить себе волю других, как бы гипнотизируя их силою многогранной души» (Сахаров К.В. Белая Сибирь. - Мюнхен, 1923. - С. 34).
12. Генерал Д.В. Филатьев: «Рыцарь без страха и упрека, никогда и ничего лично для себя не искавший и отдавший всего себя на служение Родине… До конца своих дней он оставался чистым идеалистом и убежденным рабом долга и служения Великой России» (Филатьев Д.В. Катастрофа Белого движения в Сибири. - Париж, 1985. - С. 13).
Адмирал Колчак – «голый король» Белого дела
В 1918 году адмирал Александр Васильевич Колчак (1874-1920) был провозглашён «Верховным правителем России» и «Верховным главнокомандующим». Громкие титулы мешают понять истинную роль этого человека в истории гражданской войны. Для большинства наших современников Колчак либо «кровавый палач трудового народа», либо «благородный борец против советского рабства». Основным критерием для подобных оценок является не конкретная деятельность Колчака, а теперешнее отношение людей к советской власти. Это чисто партийный подход, игнорирующий конкретную деятельность живого человека...
Объективную правду о Колчаке можно узнать из воспоминаний его соратников и подчинённых, опубликованных первоначально за рубежом, а ныне доступных и отечественным читателям.
Генерал-лейтенант Российской империи барон Алексей Павлович Будберг (1869-1945) в 1919 году служил сначала главным начальником снабжения Сибирской армии, а потом управляющим военным министерством колчаковского правительства. Его дневниковые записи за 1919 год известны под названием «Дневник белогвардейца».
Русский учёный-юрист Георгий Константинович Гинс (1887-1971) был одним из тех людей, кто 18 ноября 1918 года формально избрал Колчака «Верховным правителем России». Он занимал различные должности в колчаковском правительстве, а в эмиграции уже в 1921 году издал подробные воспоминания «Сибирь, союзники и Колчак».
Генерал-лейтенант Антон Иванович Деникин (1872-1947) в представлении не нуждается. В отличие от Будберга и Гинса он не был лично знаком с Колчаком, но обменивался с ним письмами и телеграммами, а 30 мая 1919 года официально заявил о своем подчинении «Верховному правителю». О Колчаке Деникин пишет в последнем томе своих знаменитых «Очерков русской смуты».
*****
В различных источниках можно найти утверждения о том, что Колчак был монархистом. Эту ошибку допускают и апологеты, и противники адмирала. Мало кто знает, что «Верховный правитель» на международном уровне отмежевался от монархической идеи. Об этом пишет Деникин:
«14 мая Клемансо обратился к адмиралу Колчаку от имени "союзных и примыкающих к ним держав" с официальным заявлением, что державы, имея целью установление в России мира и убедившись в бесплодности переговоров с советской властью, готовы оказать материальную поддержку адмиралу Колчаку и "тем, кто примыкает к нему", для создания всероссийской власти, но при условиях... [Далее следует перечень из 6 пунктов. – Прим. А.Л.]
Адмирал Колчак 22 мая послал ответ: Учредительному собранию "законно избранному" будут принадлежать суверенные права, но не Собранию 1917 года, "избранному при режиме большевистских насилий, большинство членов которого находится в рядах большевиков". (...) Адмирал заверил... державы в либеральном направлении деятельности своего правительства и в том, что "не может быть возврата к режиму, существовавшему в России до февраля 1917 года".
Сообщая мне по телеграфу содержание своей ноты, адмирал Колчак выразил пожелание "обеспечения единства государственных заявлений"».
В колчаковской армии было много искренних монархистов, – по крайней мере, среди людей, воевавших добровольно, а не по принуждению, – поэтому подобные «государственные заявления» не предназначались для «внутреннего использования»...
*****
И Будберг и Гинс очень высоко отзываются о нравственных качествах Колчака... К сожалению, эти отзывы не подтверждаются конкретными примерами, зато есть примеры совсем иного рода. Например, Гинс вспоминает об одном «частном случае из практики Иркутской губернии»:
«Какой-то офицер потребовал выдачи ему арестованных из тюрьмы и расстрелял их. Судебные власти никак не могли получить этого офицера в свое распоряжение. Адмирал приказал от своего имени сделать необходимые распоряжения.
Каково же было мое удивление, когда через недели две-три я узнал от Тельберга, что, к негодованию судебных властей, арестованного ими офицера по распоряжению Верховного Правителя выпустили...»
Будберг возмущается награждением Колчака орденом Георгия 3-й степени за взятие Перми:
«Я не знал этого пожалования и, видя на адмирале шейного Георгия, думал, что он получил его во флоте в прошлую войну; поэтому когда Лебедев в вагоне у адмирала заговорил о пожаловании георгиевских крестов за какой-то бой, то я, не стесняясь в выражениях, высказал свой взгляд на позорность такого награждения во время гражданской войны. Только после, когда мне объяснили, в чем дело, я понял ошалелые взгляды и отчаянные жесты присутствовавших, делаемые мне с соседнего с адмиральским стола.
Как невысока должна быть идеология тех, кто додумался до того, чтобы поднести верховному правителю и уговорить его принять высочайшую военную награду за успехи в междоусобной войне.
(...)
Слабохарактерный адмирал не нашел в себе воли и широты взгляда приказать забыть даже о таких подношениях – и принял крест».
Но ведь здесь проявляется не толко слабость воли и характера... «Брюзга и пессимист» Будберг понимает принципиальную порочность гражданской войны, а «чистый идеалист, убеждённый раб долга и служения идее и России» Колчак не видит никакой разницы между войной с внешними врагами и гражданской войной...
*****
В оценках профессиональных качеств адмирала, как «Верховного правителя и Верховного главнокомандующего» Будберг и Гинс единодушны и эти оценки никем серьёзно не оспариваются.
Прослужив около полугода в «команде адмирала» Будберг делает неутешительные выводы о своём начальнике:
«Жизни в её суровом, практическом осуществлении он не знает и живет миражами и навязанными идеями. Своих планов, своей системы, своей воли у него нет и в этом отношении он мягкий воск, из которого советники и приближённые лепят что угодно, пользуясь тем, что достаточно облечь что-нибудь в форму необходимости, вызываемой благом России и пользой дела, чтобы иметь обеспеченное согласие Адмирала.
Отсутствие твёрдых взглядов и твёрдой воли порождает почти что ненормальную неустойчивость решений и вечное колебание общего курса правительственной деятельности, делающегося вследствие этого рабом разных течений, возникающих во властвующем над волею Адмирала кружке лиц. (...)
Военного дела он не знает совершенно, даже хуже, ибо схватил только общие места и приобрел кое-какие теоретические сведения, дающие видимость знания, но крайне опасные в практическом применении. В этом отношении он настоящий моряк того типа, десятки образцов которого я видел во время своей Владивостокской службы; я знал многих адмиралов, которые тесно соприкасались с нашей сухопутной жизнью и совершенно не знали основ нашей организации; были такие, которые знали хорошо разницу между иерархическими положениями командира корпуса и начальником дивизии (ибо это определяло порядок отдачи визитов и число выстрелов салюта), но имели очень смутное представление, что такое корпус и дивизия...»
В октябре 1919 года Гинс сопровождает Колчака, поехавшего из Омска в Тобольск:
«Десять дней мы провели на одном пароходе, в близком соседстве по каютам и за одним столом кают-компании. Я видел, с каким удовольствием уходил адмирал к себе в каюту читать книги, и я понял, что он прежде всего моряк по привычкам. Вождь армии и вождь флота – люди совершенно различные. Бонопарт не может появиться среди моряков.
Корабль воспитывает привычку к комфорту и уединению каюты. В каюте рождаются мысли, составляются планы, вынашиваются решения, обогащаются знания. Адмирал командует флотом из каюты, не чувствуя людей, играя кораблями.
Теперь адмирал стал командующим на суше. Армии, как корабли, должны были заходить с флангов, поворачиваться, стоять на месте, и адмирал искренне удивлялся, когда такой корабль, как казачий корпус, вдруг поворачивал не туда, куда нужно, или дольше, чем следовало, стоял на месте. Он чувствовал себя совершенно беспомощным в этих сухопутных операциях гражданской войны, где психология значила больше, чем что-либо другое. (...)
И когда адмирал, объясняя нам тобольскую операцию, удивлялся, почему она не удалась, и покорно слушал доклад генерала Редько, удалившего героя Воткинского завода полковника Юрьева за то, что он без разрешения победил – я понял, что Верховного Главнокомандующего нет.
Что же читал адмирал? Он взял с собою много книг. Я заметил среди них "Исторический Вестник". Он читал его, по-видимому, с увлечением. Но особенно занимали его в эту поездку "Протоколы сионских мудрецов". Ими он прямо зачитывался. Несколько раз он возвращался к ним в общих беседах, и голова его была полна антимасонских настроений. Он уже готов был видеть масонов и среди окружающих, и в Директории, и среди членов иностранных миссий.
Еще одна черта обнаруживалась в этой непосредственности восприятия новой книжки. Адмирал был политически наивным человеком. Он не понимал сложности политического устройства, роли политических партий, игры честолюбий, как факторов государственной жизни. Ему было совершенно недоступно и чуждо соотношение отдельных органов управления, и потому он вносил в их деятельность сумбур и путаницу, поручая одно и то же дело то одному, то другому. Достаточно сказать, что переписка с Деникиным по политическим вопросам велась сразу в трех учреждениях: ставке, Министерстве иностранных дел и Управлении делами. Увы! Приходится сказать, что не было у нас и Верховного Правителя...»
Будберг и Гинс не являлись друзьями или близкими приятелями. Гинс не мог читать дневниковые записи Будберга, работая над своими воспоминаниями. «Дневник белогвардейца» был издан чуть позже, чем книга Гинса. Будберг – «военная косточка», Гинс – человек сугубо штатский, а выводы – одинаковые. И это выводы людей, относящихся к Колчаку очень доброжелательно...
*****
Власть Колчака распространялась, в основном, на Сибирь. Как же относились к «Верховному правителю» сибиряки?
Гинс, сознававший личную ответственность за приход Колчака к власти, пишет:
«Избрание Верховного Правителя оказалось актом вынужденным, последствием партийной борьбы и военного заговора. История знает диктатуру, сила которой покоится на народном избрании – этого в Омске не было. Идея диктатуры была выдвинута малочисленной группой населения. Адмиралу Колчаку предстояло завоевать себе всеобщее признание. (...) У адмирала Колчака было славное имя, оно помогло ему укрепиться, но имя его было чуждо широким народным кругам, и ему предстояло создать себе народную популярность».
Но Колчаку не удалось завоевать признание и уважение даже среди своих офицеров. Гинс сообщает по существу анекдотические факты:
«Адмирал Колчак издал приказ, предписывающий ничего не брать у населения без платы. Когда в одном селе, где стоял отряд, староста расклеил этот приказ и, между прочим, может быть из иронии, на стене избы, где квартировал начальник отряда, последний рассверипел, велел сорвать его, а старосту выпороть за "неуважение" к власти. Адмирал приказал проверить этот случай и строго наказать виновного.
В другом месте, где офицеру указали на то, что приказом адмирала порка и мордобитие запрещены, офицер дал классический ответ: "Приказ приказом, Колчак Колчаком, а морда мордой". Эта фраза взята из перлюстрированного в ставке письма священника...»
Запрет грабежей, порок и мордобития – это, конечно, дело благое... Но Гинс не упоминает о том, был ли исполнен приказ, о наказании вышеупомянутого начальника отряда. И Будберг и Гинс вообще не упоминают фактов, когда подобные правильные запреты хоть как-то осуществлялись на практике...
Будберг свидетельствует:
«Скверно было то, что власть оказалась, если можно так выразиться, неглубокой; она сидела далеко от населения, не приносила ему никакой реальной пользы, не базировалась на коренном, кондовом населении Сибири; она не улучшила условий его жизни и не удовлетворила его насущных нужд; она оказалась бессильной оградить его от злоупотреблений и насилий своих местных агентов; вместо ожидаемого благодетеля и целителя она оказалась чудовищем, возлагавшим на измотанное общей разрухой население новые тяготы и старые, ненавистные скорпионы.
Сибирское коренное население оригинально, по-сибирски, консервативное, а по достатку весьма и весьма буржуазное, не могло не поддержать власть, если бы она пришла сильной, твердой, для всех справедливой защитницей от разных напастей. Но такой власти не пришло.
Когда власти надо было быть сильной, чтобы оградить население от насилий, то оно её не видало, и только напрасно взывало о заступничестве и покарании виновных; когда население хотело власти энергичной, распорядительной и заботливой, оно её не имело. (...)
Омский переворот дал Сибири власть дряблую и бессильную, вылившуюся в узкие Омские формы и непопулярную, неспособную дать населению закон, порядок и заметное улучшение тяжелых условий его жизни. Такой власти оказалось не по плечу подняться на высоту предъявляемой ей жизнью задачи и сделать что-нибудь прочное и действенное в воссоздании разрушенной Государственности в улучшенных, разумных и обновленных формах человеческого, общественного и государственного сожительства.
Власть оказалась только формой без содержания; министерства можно сравнить с огромными и внушительными по виду мельницами, озабоченно и быстро машущими своими крыльями, но без жерновов внутри и с попорченными и недостающими частями главного рабочего механизма».
И нет ничего удивительного в том, что сибирские крестьяне отказывались признать колчаковскую власть законной, не хотели служить в колчаковской армии. Но Колчак приказывал проводить мобилизации... Началась война между колчаковщиной и крестьянством.
Гинс рассказывает о «практике усмирения» восставших крестьян в Тарском уезде:
«Являлась карательная экспедиция. Крестьян секли, обирали, оскорбляли их гражданское достоинство, разоряли. Среди ста наказанных и обиженных, быть может, попадался один виновный. Но после проезда экспедиции врагами Омского Правительства становились все поголовно».
События в Тарском уезде не были чем-то особенным. Гинс констатирует:
«По всей Сибири разлились, как сплошное море, крестьянские восстания. Чем больше было усмирений, тем шире они разливались по стране. Они подходили к самому Омску из Славгородского и Тарского уездов, с юго-востока и северо-запада, прерывая линии сообщений Семипалатинск–Барнаул, захватили большую часть Алтая, большие пространства Енисейской губернии. Даже местным усмирителям становилось, наконец, понятно, что карательными экспедициями этих восстаний не потушить, что нужно подойти к деревне иначе. Зародилась мысль о мирных переговорах с повстанцами, так как многие присоединялись к движению, совершенно не отдавая себе отчета, против кого они борются».
К сожалению, мысль о переговорах с повстанцами никак не воплотилась в действиях «Верховного правителя»... Некоторые нынешние апологеты Колчака утверждают, что адмирал «не знал о творившихся расправах». Но можно ли поверить в то, что и Гинс и Будберг «знали», а их непосредственный начальник Колчак «ничего не знал»?
Некоторые страницы из дневника Будберга – это подлинный крик души:
«Мальчики думают, что если они убили и замучили несколько сотен и тысяч большевиков и замордовали некоторое количество комиссаров, то сделали этим великое дело, нанесли большевизму решительный удар и приблизили восстановление старого порядка вещей. Обычная психология каждого честолюбивого взводного, который считает, что он решил исход боя и всей войны. Но зато мальчики не понимают, что если они без разбора и удержа насильничают, порют, грабят, мучают и убивают, то этим они насаждают такую ненависть к представляемой ими власти, что большевики могут только радоваться наличию столь старательных, ценных и благодетельных для них сотрудников».
«На атаманах и карательных отрядах государства не восстановить; всех недовольных и восстающих против насилия не перевешать и не перепороть – рук не хватит, да и руки коротки»...
*****
7 февраля 1920 года в Иркутске Колчак был расстрелян большевиками. Современные почитатели Колчака утверждают, что это было обыкновенное политическое убийство и адмирала необходимо юридически реабилитировать. Эти люди не знают, что Колчак был казнён по «закону», который он сам признавал и считал абсолютно правильным. Будучи Верховным правителем, он четко изложил свое «юридическое кредо» в одном из разговоров с Гинсом:
«Гражданская война должна быть беспощадной. Я приказываю начальникам частей расстреливать всех пленных коммунистов. Или мы их перестреляем, или они нас. Так было в Англии во время войны Алой и Белой розы, так неминуемо должно быть и у нас, и во всякой гражданской войне».
Колчака приговорили к смерти по простому общечеловеческому закону: «Как аукнется, так и откликнется...»
Некоторые жители Омска очень хотят, чтобы в нашем городе был установлен памятник адмиралу Колчаку... Вместо комментария процитирую ещё одно высказывание Его превосходительства барона Будберга:
«Повторяется вечная сказка о голом короле; он голенький и беспомощный, а все притворяются, а кое-кто искренно верит, что король и одет и могущественен...»
Краткая библиография:
Будберг А.П. Дневник белогвардейца / Книга на сайте: http://militera.lib.ru/db/budberg/index.html
Гинс Г.К. Сибирь, союзники и Колчак. Поворотный момент русской истории. 1918-1920 – М.: Айрис-пресс, 2013. – 672 с.
Деникин А.И. Очерки русской смуты: Вооруженные силы юга России. Заключительный период борьбы. Январь 1919 – март 1920. – Минск: Харвест, 2002. –464 с.
ДОПОЛНЕНИЕ ОТ 20.12.2014
Из воспоминаний генерал-лейтенанта, атамана Г. М. Семенова, преемника А. В. Колчака, о деятельности частей чехословацкого корпуса, контролировавших с санкции Верховного правителя железную дорогу:
«Грабеж мирного населения и государственных учреждений по пути следования чехов достиг степеней совершенно невероятных. Награбленное имущество в воинских эшелонах доставлялось в Харбин, где продавалось совершенно открыто чехами, снявшими для этой цели здание местного цирка и устроившими из него магазин, в котором продавались вывезенные из Сибири предметы домашнего обихода, как-то: самовары, швейные машины, иконы, серебряная посуда, экипажи, земледельческие орудия, даже слитки меди и машины, вывезенные с заводов Урала».
Из воспоминаний генерала К. В. Сахарова, командующего одной из колчаковских армий, о борьбе колчаковцев с партизанским движением:
«Неумелые руководители борьбы с этими бандами применили самый легкий и несправедливый способ: возлагали ответственность за порчу железной дороги на местное население. Производилась экзекуция деревень и целых волостей. Уже после конца борьбы на фронте, когда остатки нашей армии шли на восток, приходилось видеть несколько больших сел, сожженных этими отрядами почти дотла в наказание за непоимку разбойников-большевиков… Огромные, растянувшиеся на несколько верст, села представляли сплошные развалины с торчащими кое-где обуглившимися, полусгорелыми домами. Крестьянское население таких сел разбредалось и было обречено на нищету, голод и смерть».
ПРИМЕЧАНИЯ: Воспоминания атамана Семенова «О себе: Воспоминания, мысли и выводы» достаточно известны. Книга издавалась в Москве как минимум 2 раза, есть электронные версии в «Интернете».
Воспоминания Константина Сахарова «Белая Сибирь» впервые изданы в 1923 году. С сокращениями опубликованы в сборнике «Дело не получило благословения Бога» (Хабаровск: Книжное издательство, 1992. 368 с.)
Рецензии
Здравствуйте Андрей Иванович. Пусть будет по-Вашему. Но мне показалось, что Гинс осуждает Колчака за чтение вообще: "Десять дней мы провели на одном пароходе, в близком соседстве по каютам и за одним столом кают-компании. Я видел, с каким удовольствием уходил адмирал к себе в каюту читать книги, и я понял, что он прежде всего моряк по привычкам. Вождь армии и вождь флота – люди совершенно различные. Бонопарт не может появиться среди моряков.
Корабль воспитывает привычку к комфорту и уединению каюты. В каюте рождаются мысли, составляются планы, вынашиваются решения, обогащаются знания. Адмирал командует флотом из каюты, не чувствуя людей, играя кораблями." Читал Колчак не только "Протоколы", хотя я и в этом не вижу ничего дурного. Не слышал, что бы он был антисемитом.
Почему я так резко выразился? Когда-то служа в армии, сам я пошел в свободное время в библиотеку в читальный зал и был встречен там командиром полка. До сих пор помню его ласковые слова и похвалы в свой адрес. Ну и привел параллели.
Этот "Политцентр", которого так "испугались" союзники, гарантировавшие Колчаку неприкосновенность и защиту, просуществовал всего две с половиной недели, а потом растворился, отдав власть уже в руки большевиков. Колчак был предан и обречен. Чехи под командованием генерала Жанена поделили с большевиками золотой запас и свою долю вывезли через Владивосток в Чехословакию, которая благодаря русскому золоту вплоть до оккупации Гитлером имела самую стабильную валюту.
Колчак был арестован вместе со своей возлюбленной Анной Тимиревой. Бутафорский Политцентр создал Чрезвычайную следственную комиссию, которую возглавил К. А. Попов, позднее замененный ревкомом на С. Чудновского.
Начались допросы. Адмирал Колчак прекрасно понимал, что его ждет, и поэтому использовал последнюю возможность обратиться к истории, к потомкам, к России. Александр Васильевич рассказал обо всей своей жизни, рассказал достаточно подробно. Протоколы допроса Колчака это пронзительный документ эпохи. Это разговор от первого лица. Вообще об их существовании мало известно. Даже очень образованные и интересующиеся историей люди не знают, что есть такой документ, есть такая книга.
Впервые тексты допросов были изданы в Берлине в начале 1920-х годов в "Архиве русской революции" № 10. Однако в публикации было много ошибок и опечаток из-за неразборчивости текста, поэтому в 1925 году в Ленинграде большевики выпустили "чистовую" версию с предисловием Константина Попова, который руководил следствием вначале. Во время допросов адмирал Колчак держался с достоинством. Это вынужден был признать даже Попов: "Как держался он на допросах? Держался как военнопленный командир проигравшей кампанию армии и, с этой точки зрения, держался с полным достоинством. Этим он резко отличался от своих министров, с которыми мне приходилось иметь дело в качестве следователя по делу колчаковского правительства. Там была, за редким исключением, трусость, желание представить себя невольными участниками кем-то другими затеянной грязной истории, даже изобразить себя чуть ли не борцами против этих, других, превращение из вчерашних властителей в сегодняшних холопов перед победившим врагом. Ничего этого в поведении Колчака не было".
Хотя какое следствие? Суда над Колчаком не было. Его просто расстреляли. Причем, читая стенограмму допросов, вы убедитесь, что расстреляли "очень вовремя". Версия о том, что была угроза его освобождения, никакой критики не выдерживает. Белые части, те самые, что в мороз пересекали тайгу, подошли к Иркутску, но взять его штурмом не смогли и двинулись дальше.
В ночь с 6 на 7 февраля 1920 года А. В. Колчак был расстрелян вместе с премьер-министром Пепеляевым, а их тела сброшены в прорубь реки Ангары.
Тайну золота Колчак унес с собой. Никто не знает, сколько его было первоначально, сколько было заплачено за военные поставки "союзникам", сколько было этих поставок, а что так никогда и не было поставлено.
Белых руководителей было много. Передан на расправу только Колчак. Почему? Потому что не существовало "золота Деникина", не было "золота Врангеля".
А золото Колчака было…
Протоколы заседаний чрезвычайной следственной комиссии по делу Колчака
(Стенографический отчет)
Заседание чрезвычайной следственной комиссии
21-го января 1920 г.
Попов . Вы присутствуете перед Следственной Комиссией, в составе ее председателя: К. А. Попова, заместителя председателя В. П. Денике, членов комиссии: Г. Г. Лукьянчикова и Н. А. Алексеевского, для допроса по поводу вашего задержания. Вы адмирал Колчак?
Колчак . Да, я адмирал Колчак.
Попов . Мы предупреждаем вас, что вам принадлежит право, как и всякому человеку, опрашиваемому Чрезвычайной Следственной Комиссией, не давать ответов на те или иные вопросы и вообще не давать ответов. Вам сколько лет?
Колчак . Я родился в 1873 году, мне теперь 46 лет. Родился я в Петрограде, на Обуховском заводе. Я женат формально законным браком, имею одного сына в возрасте 9 лет.
Попов . Вы являлись Верховным Правителем?
Колчак . Я был Верховным Правителем Российского Правительства в Омске, - его называли Всероссийским, но я лично этого термина не употреблял. Моя жена Софья Федоровна раньше была в Севастополе, а теперь находится во Франции. Переписку с ней вел через посольство. При ней находится мой сын Ростислав.
Колчак . Она - моя давнишняя хорошая знакомая; она находилась в Омске, где работала в моей мастерской по шитью белья и по раздаче его воинским чинам - больным и раненым. Она оставалась в Омске до последних дней, и затем, когда я должен был уехать по военным обстоятельствам, она поехала со мной в поезде. В этом поезде она доехала сюда до того времени, когда я был задержан чехами. Когда я ехал сюда, она захотела разделить участь со мною.
Попов . Скажите, адмирал, она не является вашей гражданской женой? Мы не имеем право зафиксировать этого?
Колчак . Нет.
Алексеевский . Скажите нам фамилию вашей жены.
Колчак . Софья Федоровна Омирова. Я женился в 1904 году здесь, в Иркутске, в марте месяце. Моя жена - уроженка Каменец-Подольской губ. Отец ее был судебным следователем или членом Каменец-Подольского суда. Он умер давно; я его не видал и не знал. Отец, мой, Василий Иванович Колчак. служил в морской артиллерии. Как все морские артиллеристы, он проходил курс в Горном Институте, затем он был на уральском Златоустовском заводе, после этого он был приемщиком морского ведомства на Обуховском заводе. Когда он ушел в отставку, в чине генерал-майора, он остался на этом заводе в качестве инженера или горного техника. Там я и родился. Мать моя - Ольга Ильинична, урожденная Посохова. Отец ее происходит из дворян Херсонской губ. Мать моя уроженка Одессы и тоже из дворянской семьи. Оба мои родители умерли. Состояния они не имели никакого. Мой отец был служащий офицер. После Севастопольской войны он был в плену у французов и при возвращении из плена женился, а затем служил в артиллерии и в Горном Институте. Вся семья моего отца содержалась исключительно только на его заработки. Я православный; до времени поступления в школу получил семейное воспитание под руководством отца и матери. У меня есть одна сестра - Екатерина; была еще одна маленькая сестра - Любовь, но она умерла еще в детстве. Сестра моя Екатерина замужем. Фамилия ее Крыжановская. Она осталась в России; где она находится в настоящее время, я не знаю. Жила она в Петрограде, но я не имею о ней никаких сведений с тех пор, как я уехал из России.
Свое образование я начал в 6-й петроградской классической гимназии, где пробыл до 3-го класса; затем в 1888 году я поступил в морской корпус и окончил в нем свое воспитание в 1894 году. В морской корпус я перевелся и по собственному желанию, и по желанию отца. Я был фельдфебелем, шел все время первым или вторым в своем выпуске, меняясь со своим товарищем, с которым поступил в корпус. Из корпуса вышел вторым и получил премию адмирала Рикорда. Мне было тогда 19 лет. В корпусе был установлен целый ряд премий для первых пяти или шести первых выходящих, и они получались по старшинству.
По выходе из корпуса в 1894 году я поступил в петроградский 7-й флотский экипаж; пробыл там несколько месяцев, до весны 1895 года, когда был назначен помощником вахтенного начальника на только что законченном тогда постройкой и готовящемся к отходу за границу броненосном крейсере "Рюрик". Затем я пошел в первое мое заграничное плавание. Крейсер "Рюрик" ушел на восток, и здесь, во Владивостоке, я ушел на другой крейсер "Крейсер", в качестве вахтенного начальника, в конце 1896 года. На нем я плавал в водах Тихого океана до 1899 года, когда этот крейсер вернулся обратно в Кронштадт. Это было первое мое большое плаванье. В 1900 году я был произведен в лейтенанты и вернулся уже из этого плавания вахтенным начальником. Во время моего первого плавания главная задача была часто строевая на корабле, но, кроме того, я специально работал по океанографии и гидрологии. С этого времени я начал заниматься научными работами. Я готовился к южно-полярной экспедиции, но занимался этом в свободное время; писал записки, изучал южно-полярные страны. У меня была мечта найти южный полюс; но я так а не попал в плавание на южном океане.
Алексеевский . Как протекали ваша служба по возвращении? Вы поступили в Академию?
Колчак . Нет, это мне не удалось сделать. Когда я вернулся в мае 1899 года в Петроград, я затем в декабре ушел опять на восток, уже на линейном корабле, на броненосце "Петропавловск". Лето и проплавал в морском кадетском корпусе на крейсере "Князь Пожарский" и ушел на Дальний Восток.
Когда я в 1899 году вернулся в Кронштадт, я встретился там с адмиралом Макаровым, который ходил на "Ермаке" в свою первую полярную экспедицию. Я просил взять меня с собой, но по служебным обстоятельствам он не мог этого сделать и "Ермак" ушел без меня. Тогда я решил снова итти на Дальний Восток, полагая, что, может быть, мне удастся попасть в какую-нибудь экспедицию, - меня очень интересовала северная часть Тихого океана в гидрологическом отношении. Я хотел попасть на какое-нибудь судно, которое уходит для охраны котикового промысла на Командорские острова, к Беринговому морю, на Камчатку. С адмиралом Макаровым я очень близко познакомился в эти дни, так как он сам много работал по океанографии.
А дмирал Александр Васильевич Колчак мемуаров не оставил. Эти стенограммы допросов могут послужить чем-то вроде: вопросы касались практически всего периода его жизни, адмирал отвечал на вопросы обширно и честно, понимая, что другой возможности подвести итоги жизни ему, скорее всего, не представится.
Предисловие
Мне пришлось участвовать в допросах Колчака, производившихся Чрезвычайной Следственной Комиссией в Иркутске. Созданная эсеро-меньшевистским «Политическим Центром»{1}, комиссия эта затем, с переходом власти к Ревкому, была реорганизована в Губернскую Чрезвычайную Комиссию; состав же Комиссии, допрашивавшей Колчака, оставался неизменным до самого последнего дия допроса.. Ревком совершенно сознательно сохранил его, несмотря на то, что в этом составе был меньшевиствовавший Денике и два правых эс-эра – Лукьянчиков и Алексеевскнй. Все эти лица были полезны для допроса уже тем, что близко знакомы были с работой колчаковского правительства и к тому же прямо или косвенно участвовали в подготовке иркутского выступления против него, в нанесении ему последнего удара, результаты которого были уже предрешены вступлением в Сибирь Красной армии и взятием ею колчаковсвой столицы – Омска. При наличности этих лиц в Следственной Комиссии больше развязывался язык у Колчака: он не видел в них своих решительных и последовательных врагов. Самый допрос Колчака, арестованного или, вернее, переданного «Политическому Центру» из рук в руки чехо-словаками – если не ошибаюсь – 17 января 1920 года, начался накануне передача власти «Политическим Центром» Ревкому, и, следовательно, все допросы, считая со второго, производились уже от имени Советской, а не эс-эро-меньшевистской власти.
Комиссия вела допрос по заранее определенному плану. Она решила дать путем этого допроса историю не только самой колчаковщины в показаниях ее верховного главы, по и автобиографию самого Колчака, чтобы полнее обрисовать этого «руководителя» контр-революционного наступления на молодую Советскую республику. Замысел был правильный, но его выполнение доведено до конца не было. События на еще не ликвидированном Фронте гражданской войны, висевшая несколько дней над Иркутском угроза временного захвата города подоспевшими остатками колчаковских банд, вынудили Ревком расстрелять Колчака в ночь с 6 на 7 Февраля вместо предполагавшейся его отправки после следствия на суд в Москву. Допрос поэтому оборвался там, где начиналась его самая существенная часть – колчаковщина в собственном смысле, период диктатуры Колчака, как «верховного правителя». Таким образом, обстоятельства сложились так, что историко-биографический характер допроса в силу случайных обстоятельств привел к отрицательным результатам. Допрос, несомненно, дал недурной автопортрет Колчака, дал авто-историю возникновения колчаковской диктатуры, дал ряд характернейших черт колчаковщины, но не дал полной, исчерпывающей истории и картины самой колчаковщины.
Последний допрос производился 6 Февраля, днем, когда расстрел Колчака, по существу говоря, был уже решен, хотя окончательного приговора вынесено еще не было. О том, что остатки его банд стоят под Иркутском, Колчак знал. О том, что командным составом этих банд предъявлен Иркутску ультиматум выдать его, Колчака, и его премьер-министра Пепеляева{1.2}, Колчак тоже знал, а неизбежные для него последствия этого ультиматума он предвидел. Как раз в эти дни при обыске в тюрьме была захвачена его записка к сидевшей там же, в одном с ним одиночном корпусе, его жене Тимиревой. В ответ на вопрос Тимиревой, как он, Колчак. относится к ультиматуму своих генералов, Колчак отвечал в своей записке, что он «смотрит на этот ультиматум скептически и думает, что этим лишь ускорится неизбежная развязка». Таким образом, Колчак предвидел возможность своего расстрела. Это отразилось на последнем допросе. Колчак был настроен нервно, обычное спокойствие и выдержка, которыми отличалось его поведение на допросах, его покинули. Несколько нервничали и сами допрашивавшие. Нервничали и спешили. Нужно было с одной стороны закончить определенный период истории колчаковщины, установление колчаковской диктатуры, а с другой – дать несколько зафиксированных допросом ярких проявлений этой диктатуры в ее борьбе со своими врагами не только революционного, но и право-социалистического лагеря – лагеря тех, кто эту диктатуру подготовил. Это, значительно забегая вперед от данной стадии вопроса, сделать удалось, но удалось в очень скомканном виде. [V]
На этом последнем допросе Колчак. очень нервничая, все-таки проявил большую осторожность в показаниях; он остерегался и малейшей возможности дать материал для обвинения отдельных лиц, которые уже попали или могли еще попасть в руки восстановленной Советской власти, и – малейшей возможности обнаружить, что его власть, направленная на борьбу с исчадием ада – большевиками, дышащими только насилием и произволом, сама могла действовать вне всякого закона, боялся, как бы его допрос не помог сдернуть с этой власти покров, которым он старался ее прикрыть в течение всех своих показаний, – покров неуклонного стремления к законности и порядку.
В. И. Ленин в своей речи об обмане народа лозунгами свободы и равенства говорил:
От редакции
Публикуемые Центрархивом протоколы заседаний Чрезвычайной Следственной Комиссии по делу Колчака воспроизводятся по стенографической записи, заверенной заместителем председателя Следственной Комиссии, К.А. Поповым, и хранящейся в Архиве Октябрьской Революции (Фонд LХХV, арх. № 51). Некоторые места стенограммы и отдельные слова, не поддававшиеся прочтению, в подлиннике пропущены и на их месте поставлены многоточия. Таких пропусков немного, и они не имеют сколько-нибудь существенного значения. Протоколы воспроизводятся нами со всеми особенностями подлинника, и только некоторые грамматические неточности, мешавшие пониманию смысла излагаемого, нами исправлены.
В печати до сих пор появлялись лишь очень неполные отрывки из показаний Колчака, – полного же и выверенного по стенограмме текста напечатано не было. Опубликованный в № 10 «Архива Русской Революции», издаваемого Гессеном в Берлине, текст допроса Колчака носит на себе следы крайне небрежного обращения с историческим» документом. Сверка опубликованного текста показаний в «Архиве Русской Революции» с хранящимся в Арх. Окт. Революции оригиналом дешифровки, убеждает нас в том, что редакция «Архива Русской Революции» имела в своих руках небрежно перепечатанную копию допроса. Опубликованный текст пестрит бесчисленным количеством грубейших ошибок и опечаток, извращающих смысл показаний Колчака.
Многие из этих ошибок можно отнести за счет невнимательности лиц, переписывавших протоколы допроса. То и дело встречаются то пропуски, то грубейшие извращения имен и фамилий; так, например: мыс Дежнев неоднократно именуется Лежневым; в одной месте, пропущена фамилия генерала Андогского, [X] игравшего видную роль; вместо Железнякова Фигурирует Орлов (стр. 187); остров «Котельный» везде переименован в «Котельников»; Василенко переделан в Васильева; В. Чернов в одном месте превращен в Чернышева и пр.
Кроме таких ошибок и опечаток, имеются явные извращения текста в целом ряде важных мест. Приведем несколько примеров: так, на стр. 186 напечатано: «принять должность во второй магнитовой экспедиции» – следует читать: «принять должность второго магнитолога экспедиции»; на стр, 94 напечатано; «Воеводский, предшественпик Дикова», следует: «Воеводский. Предшественник его Диков относился к этому довольно безразлично и не противодействовал этой работе». Тут, кроме извращения, имеется пропуск. На стр. 295 напечатана следующая фраза Колчака, обращенная к участнику переворота Лебедеву: «Вы должны мне сообщить фамилии тех лиц, которые в этом участвовали…», тогда как в тексте следовало: «Вы не должны мне сообщать фамилии» и т. д. Правильность именно этой фразы с отрицанием не подтверждается дальнейшим контекстом. В одном месте, на стр. 228, извращение текста вызвало даже удивление, самой редакции, сопроводившей фразу вопросительным и восклицательным знаком. Вот эта фраза: «по поводу каких-то кож, которые там должны быть сдаваемы для прокормления (?!) Черноморского Флота». В сверенном тексте следует; «по поводу каких-то кож, которые там должны быть сдаваемы для того, чтобы эти кожи выделывались. Это кожи со скота, который убивался для прокормления Черноморского Флота». На стр. 223 каким-то образом Колчак подставляет на место генерала Маниковского себя…
Отметим еще часто встречающиеся пропуски, – их так много, в крупных и малых размерах, что перечислить все нет никакой возможности, приведем лишь несколько примеров.
