Франкский демон - кровавый беспредельщик или благородный рыцарь? Обострение противостояния с Саладином

Участие в войнах: Война с Византией. Войны с Саладином.
Участие в сражениях: Битва на подступах к Таврским горам. Морской рейд на сарацинское побережье. Оборона Краке Моавского. Битва при Хаттине

Французский рыцарь, участник Второго крестового похода, князь Антиохии (1153—1160)

Рено был рожден в 1125 г. В походах Людовика VII в 1147 - 1149 гг. он принимал участие уже взрослым человеком, то есть в возрасте около двадцати лет. Место рождения, скорее всего, Жьен-на-Луаре или Шатильон-на-Луане; его отец был владельцем этих имений. Рено не имел больших перспектив на Родине, поскольку был лишь вторым сыном и потому его судьбой стал Восток.

Вероятно поначалу, Рено принимал участие в набегах князя Раймунда на пограничный мусульманский Алеппо вместе с другими рыцарями из-за моря и, видимо, показав себя с лучшей стороны, породил симпатию Раймунда.

Вскоре став наемником на службе у короля Иерусалима Бодуэна III , Рено разрывался между зовом сердца и долгом, причём и потому ещё, что долг пришлось выполнять далеко на юге, где с начала 1153 г. шла осада Аскалона, а далеко на севере - в Антиохии Рено приглянулся вдовствующей княгине. Помимо этого, у него, похоже, появились приличные связи среди местной знати. Сватовство его было благополучным, несмотря даже на то, что Констанс, вдова, формально не имела прав сама принимать решения в своих марьяжных вопросах. У неё было два сюзерена: кузен, император Византии Мануил I Комнин и король Бодуэн III . Первый даже предлагал своего кандидата.

В 1153 г. Рено взял в жены Констанс и стал князем-регентом при её старшем сыне.

В период с 1153 по 1156 гг. Рено, будучи владыкой, населённой в основном армянами и греками, Антиохии, находился в вассальной подчиненности византийскому императору Мануила . После разгрома нанесенного армянским князем Андронику, Мануил Комнин , будучи не в состоянии лично ввязаться в конфликт, в 1156 г. натравил двух соседей против Тороса : сначала сельджуков, войска которых были разгромлены армянами на подступах к Таврским горам , а затем и князя Антиохии Рено де Шатийона . Крестоносец, после того, как византийский император не сдержал своих обещаний, перешел на сторону армянского князя. Антиохийские и армянские войска действуя сообща успешно провели ряд боевых операций, вследствие чего стратиг Михаил Врана был разбит в сражении и пленен Рено и Торосом. В 1158 г., Мануил Комнин уже сам, возглавил 3-ю и последнюю компанию в Сирии и Киликии. Вторгшиеся греческие войска с боями овладевают киликийской равниной, в результате чего Торос, отступив, укрепляется в горах. Сразу после этого Рено де Шатийон приносит присягу византийскому императору. Спустя кое-какое время, Торос и Мануил заключают мирный договор, по которому армяне получают часть императорских земель, при этом в Киликии, согласно этому же соглашению, должен постоянно прибывать византийский ставленник с греческим гарнизоном.

Однако император вскоре ушёл, а враги и долги остались. Рено начал устраивать набеги на относительно нищие турецкие земли. Золота, судя по всему, остро не хватало, а идти за добычей приводилось всё дальше. Один из рейдов в 1160 г. стал фатальным: 120 всадников и 500 пехотинцев во главе с Рено очутились в окружении. Князь бился до тех пор, пока под ним не пала лошадь. Отказать Рено в мужестве не смогли даже противники.

Вскоре в Алеппо стали искать объединения с франками. Все родовитые пленники были освобождены из заточения. Рено — последним и за самый большущий выкуп — сто двадцать пять тысяч золотых.

Констанс давно почила, в Антиохии правил его пасынок. Рено двинулся в Иерусалим. Там правил шестнадцатилетний Бодуэн IV страдающий от проказы. Он пожаловал Рено существенную сеньорию — самый отдаленный южный форпост королевства, Трансиорданию.

В 1177 г. Рено взял в жены наследницу Трансиорданской сеньории, Этьению де Милью - дочь одного из магистров тамплиеров и матери внука бессменного коннетабля 3-х иерусалимских королей Онфруа II де Торона , молодого Онфруа IV .

Владея крепостью Крак-де-Моабит и, сообразно, Трансиорданией, Рено становится самым влиятельным бароном в королевстве.

Состояние армии, условия местности, неимоверная даже для тех мест жара и, наконец, отсутствие сплоченности и настоящего лидера в рядах христиан привели к тому, что все воинство королевства угодило в западню, выбраться из которой, помимо отдельных счастливчиков, сумели лишь отряды старых друзей Саладина — Балиана Ибелинского и Раймунда III . Все остальные — включая короля Ги, его брата Амори , магистра Жерара и, конечно же, Рено де Шайтиона — до последнего бились в окружении у так называемых Рогов Хаттина в считанных километрах от Тивериады, пока после полудня четвертого июля не пали лошади и не погибли или не повалились от усталости преданные телохранители.

Рено был казнен палачами Саладина. Его голову ещё долго возили по сарацинским землям, чтобы показать правоверным, что господин держит слово, а злейший враг их больше не дышит.

Роберт Говард

Воительница

– Агнес! Рыжее отродье дьявола, где ты? – это был крик отца – по-другому он ко мне и не обращался.

Я откинула с лица мокрые от пота волосы и взвалила на плечо связку хвороста. Отдыхать мне случалось редко.

Отец раздвинул кусты и вышел на поляну – высокий, худой, злой. Лицо его было темным от загара, приобретенного во время многочисленных военных кампаний, и покрыто шрамами, полученными на службе у алчных герцогов. Увидев меня, он нахмурился – пожалуй, если б на его лице появилось другое выражение, я бы его и не узнала.

– Где ты прохлаждаешься? – заревел он.

– Ты же сам послал меня в лес за хворостом, – ответила я угрюмо.

– Разве я послал тебя на целый день? – рявкнул он, пытаясь отвесить мне подзатыльник, от которого я увернулась с ловкостью, приобретенной большим опытом. – Ты что, забыла, что сегодня твоя свадьба?

При этих словах пальцы мои бессильно разжались, и бечевка выскользнула из рук, вся связка хвороста рассыпалась по земле. Мне показалось, что даже солнце как-то потускнело, а птицы запели печальнее.

– Я забыла, – прошептала я пересохшими внезапно губами.

– Давай, собирай свои ветки и ступай домой, – сердито произнес отец. – Солнце уже садится. Неблагодарная дрянь, проклятая негодница, твой отец должен тащить свои старые кости через весь лес, чтобы привести тебя к мужу.

– К мужу! – пробормотала я. – Это к Франкусу?! Черт побери!

– Ах ты дрянь, ты смеешь поминать черта? – заревел отец. – Проучить тебя снова? Ты смеешь пренебрегать человеком, которого я для тебя выбрал? Франкус – самый прекрасный юноша во всей Нормандии!

– Он жирная свинья, – прошептала я. – Чавкающая, вечно жующая, тупорылая свинья!

– Замолчи! – вскрикнул отец. – Он будет мне поддержкой в старости. Я больше не могу ходить за плугом. Старые раны дают себя знать. Муж твоей сестры Изабель – собака, он мне не помощник. А Франкус не такой. Он тебя укротит. Он тебе потакать не будет, как я. Он-то уж тебя пообломает, моя красавица.

Услышав это, я почувствовала, что кровь в моих жилах закипела, и кровавая пелена заволокла взор. Так всегда случалось при разговорах о том, что меня пора усмирить. Я швырнула на землю ветки, которые до этого машинально собирала и увязывала, и вся моя ярость вылилась в крик:

– Пусть он сгниет в аду, и ты вместе с ним! Я не выйду за него замуж. Бей меня, хоть убей! Используй, как хочешь, но я никогда не лягу с Франкусом в одну постель!

Глаза отца загорелись таким гневом, что я бы дрогнула, если в не охватившее меня бешенство. В его взгляде отражалось пламя ярости, насилия, то, что жило в отце, когда он грабил, убивал и насиловал, будучи воином Вольного Отряда. Он бросился на меня и попытался ударить кулаком в голову. Я увернулась, он ударил левой, но снова мимо. Так он колотил воздух, пока со звериным криком не поймал меня за волосы и не намотал их на руку, дернув назад мою голову и чуть не сломав шею. Затем он ударил меня правым кулаком в подбородок, и свет померк перед моими глазами.

Должно быть, я пробыла сколько-то времени без сознания – достаточно долго, чтобы он успел перетащить меня из леса в деревню. Не в первый раз я приходила в себя после побоев, но сейчас меня тошнило, голова кружилась, и все тело болело от ссадин и синяков, полученных пока отец волок меня по земле. Я лежала в нашей жалкой лачуге. Когда я с трудом приподнялась и села, то обнаружила, что вместо простого шерстяного платья на мне свадебный наряд. Клянусь святым Дионисием, почувствовать его на себе было отвратительнее скользкого прикосновения змеи, меня охватила дрожь, я хотела сорвать его с себя, но снова подступили тошнота и головокружение, и я со стоном повалилась на пол. И опять на меня навалилась тьма, еще чернее, чем прежний обморок, и я увидела себя в ловушке, из которой нет выхода. Сила вытекала из меня; я бы расплакалась, если в могла. Но я никогда не умела плакать, и теперь была слишком слаба, чтобы проклинать отца. Я просто лежала, тупо уставившись на изгрызенные крысами бревна нашей лачуги.

Затем я почувствовала, что кто-то вошел в комнату. Откуда-то издалека послышались разговоры и смех, словно где-то собиралась толпа. Это Изабель пришла ко мне, неся в руках своего младшего ребенка. Изабель смотрела на меня сверху вниз. Я подумала о том, как она ссутулилась, как искривились от тяжкой работы ее пальцы и что лицо ее покрылось морщинами от постоянной усталости и боли. Праздничная одежда подчеркивала все то, чего я раньше не замечала, видя ее в обычном крестьянском платье.

– Все готово к свадьбе, Агнес, – произнесла она робким, как всегда, голосом.

Я молчала. Она усадила ребенка на пол и встала на колени рядом со мной, глядя мне в лицо со странной печалью.

– Ты молода, сильна и свежа, Агнес, – сказала она так, словно говорила больше сама с собой, чем со мной. – Почти прекрасна в этом свадебном наряде. Разве ты не счастлива?

Я устало закрыла глаза.

– Ты должна смеяться и веселиться, – вздохнула она; вздох походил больше на стон. – Это бывает только раз в жизни девушки. Ты не любишь Франкуса. Но и я не люблю Гийома. Жизнь женщины трудна. Твое стройное гибкое тело согнется и усохнет, как мое, от вынашивания детей, пальцы скрючатся, а сознание исказится и затуманится от непосильного труда, усталости и вечно стоящего перед глазами лица, которое ты ненавидишь...

Я открыла глаза и удивленно посмотрела на нее.

– Я лишь на несколько лет старше тебя, Агнес, – прошептала она. – Ты хочешь стать такой, как я?

– Что девушка может сделать? – беспомощно произнесла я.

Внезапно в ее глазах вспыхнул отблеск пламени, которое я так часто видела в глазах отца.

– Только одно! – прошептала она. – Только одно может сделать женщина, чтобы освободиться. Не цепляйся за жизнь, чтобы стать как наша мать, как твоя сестра, не живи, чтобы быть такой, как я. Уходи, пока ты сильна и красива. Держи! – она быстро наклонилась, что-то вложила в мою руку и, схватив ребенка, ушла. Я неподвижно уставилась на кинжал с тонким лезвием, лежащий у меня на ладони.

Глядя вверх на грязные балки лачуги, я поняла, что предлагает мне Изабель. Мои пальцы сжимали тонкую рукоятку кинжала, и новые необычные мысли проникли в мой разум. Прикосновение рукояти вызывало трепет в жилах и странное чувство узнавания, словно в глубине души поднимались смутные воспоминания, которые невозможно объяснить, а можно только почувствовать. Прежде я никогда не держала в руках никакого оружия, кроме топора для колки дров и кухонного ножа. Это тонкое смертоносное лезвие, блестевшее на ладони, казалось старым другом, вернувшимся после долгой разлуки.

За дверью голоса стали громче, зашаркали ноги, и я быстро сунула кинжал за корсаж. Дверь распахнулась, и несколько чужих лиц злобно уставились на меня. Я увидела мать, огрубевшую и бесцветную – рабочее животное, лишенное всех чувств, и за ее плечом – сестру. На лице Изабель мелькнуло разочарование и тоска, когда она увидела, что я жива. Она отвернулась.

Остальные ввалились в лачугу и стянули меня со скамьи, смеясь и что-то выкрикивая. Принимали ли они мою неохоту идти за девичью застенчивость или знали о моей ненависти к Франкусу – так или иначе это их не останавливало. Железная рука отца обхватила мое запястье, а лапа жирной крикливой тетки взялась за другую руку, и они потащили меня из дома в круг орущих, хохочущих крестьян, уже порядком пьяных. Толпа сыпала грубыми шутками и грязными замечаниями. Я извивалась, как дикое животное, ослепнув и обезумев от ярости, и моим захватчикам приходилось прикладывать все силы, чтобы вести меня. Отец проклинал меня вполголоса и выворачивал мне руку так, что чуть не сломал ее, но все, чего он добился, – это брошенное сквозь зубы проклятие и пожелание ада его душе.

Навстречу нам вышел священник – сморщенный, хлопающий глазами дурень, которого я ненавидела так же, как их всех. Франкус подошел ко мне. На нем была новая кожаная куртка и бриджи, а вокруг жирной шеи висела гирлянда из цветов. Он самодовольно ухмылялся, вызывая во мне дрожь отвращения. Он стоял, скалясь, как безмозглая мартышка, с мстительным победоносным видом и плотоядным выражением поросячьих глазок.

При виде его я внезапно прекратила вырываться, словно пораженная столбняком, и мои мучители ослабили хватку и отошли. Так я мгновение стояла перед ним лицом к лицу, молча с ненавистью уставившись на него, согнувшись, словно желая припасть к земле.

– Поцелуй ее, парень! – раздался чей-то пьяный крик, и тогда, будто развернувшаяся тугая пружина, я выхватила кинжал из корсажа и ударила Франкуса. Удар был молниеносен, и эти тупоголовые болваны не могли ни предугадать его, ни предотвратить. Кинжал вонзился в жирное сердце ничего не подозревавшего Франкуса, а я, завизжав от дикого веселья, увидела глупое растерянное выражение на его лице, сменившееся выражением боли, вытащила кинжал из его груди. Он упал, захлебываясь кровью, как зарезанная свинья. Кровь струилась сквозь его прижатые к груди пальцы, и к ним липли лепестки от свадебной гирлянды. То, что случилось, долго рассказывать, а на самом деле все произошло в одну секунду. Я прыгнула, ударила кинжалом и убежала – все в один миг. Отец, бывший солдат, сообразительнее и подвижнее остальных, вскрикнул и хотел схватить меня, но поймал пустой воздух. Я пролетела сквозь оторопевшую толпу и помчалась в лес. Когда я добежала до деревьев, отец схватил лук и выстрелил. Я отпрыгнула в сторону, и стрела вонзилась в дерево.

– Пьяный дурак! – дико расхохоталась я. – Ты уже выжил из ума, если мог промахнуться в такую цель!

– Вернись, дрянь! – заорал он свирепо.

– Только в ад и вместе с тобой, – ответила я, – пусть дьявол угостится твоим черным сердцем! – Это были мои последние слова отцу. Я повернулась и помчалась в лес.

Куда я бежала, я не знаю. Позади я слышала крики неуклюже преследовавших меня крестьян, затем лишь возгласы, отдаленные и неясные, которые скоро затихли. У большинства моих храбрых поселян не хватало духу заходить в глубину леса в сумерках. Я бежала, пока не перехватило дыхание и не подогнулись колени. Я упала плашмя на мягкую, покрытую листьями землю и пролежала в полузабытьи до восхода луны. Луна посеребрила ветки в вышине, и тени деревьев стали вырисовываться еще ярче. Я слышала вокруг себя шорох и движение, говорившие о присутствии зверей, а возможно, и чего-нибудь похуже – оборотней, гоблинов и вампиров, насколько я знала. Однако страха не было. Прежде я не раз спала в лесу, когда ночь заставала меня далеко от деревни с грузом хвороста или когда отец, напившись, выгонял меня из лачуги.

Я поднялась и пошла через освещенный луной лес, внимательно следя за направлением, чтобы как можно дальше отойти от деревни. В предрассветной тьме меня свалила усталость, я упала на траву и погрузилась в глубокий сон, не заботясь о том, не нападет ли на меня зверь или призрак, прежде чем придет рассвет.

Но день я встретила целой и невредимой, чувствуя страшный голод. Я села и поначалу не могла понять, где я, однако порванное свадебное платье и кинжал на поясе, запачканный кровью, вернули меня к действительности. Я захохотала, вспомнив лицо умирающего Франкуса, меня охватил неукротимый восторг свободы, захотелось петь и кружиться в танце, как сумасшедшей. Но я отерла кинжал о листья и пошла куда глаза глядят – навстречу солнцу.

Вскоре я вышла на лесную дорогу и обрадовалась, потому что свадебные туфли из шодди почти развалились. Я привыкла ходить босиком, но даже мои ноги не могли вытерпеть шиповник и лесные коряги.

Солнце еще не поднялось высоко, когда, дойдя до поворота дороги, на самом деле бывшей не чем иным, как лесной тропой, я услышала стук копыт. Инстинкт подсказывал спрятаться в кусты, но что-то остановило меня. Я искала признаки страха в душе и не находила. Так я стояла на середине тропы, неподвижно, с кинжалом в руке, когда из-за поворота выехал всадник и натянул поводья, изумленно выругавшись.

Он уставился на меня, а я, молча, в упор смотрела на него. Он был красив – но о такой красоте говорят "порочная" – среднего роста и стройный. Он ехал на прекрасном вороном коне со сбруей из красной кожи и блестящего металла; одет он был в шелковые рейтузы и вельветовый камзол, слегка потертый; позади него развевался алый плащ, а на шляпе торчало перо. На нем не было перевязи, только меч на поясе в потертых кожаных ножнах.

– Клянусь святым Дионисием! – воскликнул он. – Что за лесная фея или богиня зари передо мной?

– Кто ты такой, чтобы спрашивать? – ответила я, не чувствуя ни страха, ни смущения.

– Что ж, я Этьен Вильер из Аквитании, – произнес он и тут же прикусил губу и завертел головой, словно рассердившись на себя за то, что так проговорился. Затем, окинув меня взглядом с кончиков ног до макушки и обратно, он рассмеялся.

– Из какой безумной сказки ты сюда явилась? – спросил он. – Рыжеволосая девушка в рваном свадебном платье с кинжалом в руке посреди леса на рассвете! Это более чем романтично! Иди сюда, хорошая моя, расскажи мне, что это за шутка.

– Нет никакой шутки, – мрачно ответила я.

– Но кто ты? – настаивал он.

– Мое имя Агнес де Шатильон, – произнесла я.

Он снова захохотал, прихлопывая себя по бедрам.

– Переодетая благородная леди, – смеялся он. – Святой Иоанн, история становится все пикантнее! Из какой тенистой обители, из какого охраняемого великанами замка вы сбежали в этом крестьянском уборе, моя леди? – и он отвесил поклон, взмахнув шляпой.

– Я имею столько же прав на это имя, сколько и все те, кто носит высокие пышные титулы, – сказала я сердито. – Мой отец – внебрачный сын крестьянки и герцога де Шатильона. Отец всегда носил имя, которое унаследовали и его дочери. Если оно тебе не нравится, ступай своей дорогой. Я не просила тебя останавливаться и высмеивать меня.

– Нет, я не высмеиваю, – запротестовал он, жадно оглядывая мою фигуру с головы до ног. – Клянусь святым Триньяном, благородное имя подходит тебе больше, чем многим высокородным леди, которые жеманятся и томно вздыхают под его бременем. Зевс и Аполлон, ты высокая и гибкая прелестница – нормандский персик, честное слово! Я буду твоим другом. Расскажи, почему ты одна в лесу в такой час в рваном свадебном одеянии и дырявых туфлях.

Он ловко спрыгнул со своего рослого коня, держа передо мной в руке шляпу. Теперь он не улыбался, его темные глаза не насмехались, но мне показалось, что в их глубине промелькнул какой-то странный огонек. Слова Вильера внезапно открыли мне, как я одинока и беспомощна и что мне не к кому обратиться. Возможно, поэтому я так легко открылась первому дружелюбно настроенному незнакомцу; кроме того, Этьен Вильер умел так располагать к себе женщин, что они доверяли ему.

– Прошлой ночью я сбежала из деревни Ла Фер, – сказала я. – Меня хотели выдать замуж за человека, которого я ненавидела.

– И ты провела ночь одна в лесу?

– Что здесь такого?

Он покачал головой, словно не мог поверить в это.

– Но что ты будешь делать теперь? – спросил он. – У тебя есть друзья поблизости?

– У меня нет друзей, – ответила я. – Я буду идти вперед, пока не умру от голода или что-нибудь другое не обрушится на меня.

Некоторое время он размышлял, теребя чисто выбритый подбородок большим и указательным пальцами. Трижды он поднимал голову и окидывал меня взглядом, и один раз я заметила, как тень пробежала по его чертам, на секунду так изменив его лицо, что, казалось, передо мной был другой человек. Наконец он произнес:

– Ты слишком красивая девушка, чтобы погибнуть в лесу или попасть в руки разбойников. Если хочешь, я возьму тебя с собой в Шартр, где ты сможешь получить работу служанки и зарабатывать этим на жизнь. Ты умеешь работать?

– Ни один мужчина в Ла Фер не умеет делать больше, чем я, – ответила я.

– Клянусь святым Иоанном, я тебе верю, – сказал он, восхищенно кивнув головой. – В тебе есть что-то почти языческое – в высоком росте и гибкости. Поехали, ты будешь мне доверять?

– Я не хочу доставить тебе неприятности, – сказала я. – Люди из Ла Фер преследуют меня.

– Чепуха! – презрительно фыркнул он. – Слышал ли кто-нибудь о том, чтобы крестьянин отошел от деревни дальше, чем на одну лигу? Ты в безопасности.

– Только не от отца, – мрачно произнесла я. – Он не простой крестьянин, а солдат. Он будет идти за мной до конца, пока не найдет и не убьет.

– В таком случае, – предложил Этьен, – мы должны найти способ одурачить его. Ха! Придумал! Сдается мне, меньше мили назад я проезжал мимо юноши, чья одежда подойдет тебе. Жди меня здесь. Мы сделаем из тебя мальчика! – с этими словами он повернул коня и умчался прочь.

Я смотрела ему вслед и раздумывала, увижу ли его снова, не смеется ли он надо мной. Я ждала, а стук копыт затих вдалеке. Над лесом воцарилась тишина. Вновь я ощутила приступы жестокого голода. Некоторое время спустя, показавшееся мне бесконечным, послышался стук копыт, и Этьен Вильер галопом подлетел ко мне, весело хохоча и размахивая связкой одежды.

– Ты убил его? – спросила я.

– Нет, я отпустил его на все четыре стороны, правда, голого, как Адама. Теперь иди вон в ту рощицу и быстро переоденься. Нам надо спешить, до Шартра много лиг. Брось мне свое платье, я брошу его на берегу реки, что течет неподалеку отсюда. Возможно, твою одежду найдут и подумают, что ты утонула.

Он вернулся быстрее, чем я закончила одеваться в мой новый непривычный наряд, и мы переговаривались через кусты.

– Твой почтенный отец будет искать девушку, – смеялся он, – а не мальчика. Когда он спросит крестьян, не видели ли они высокую рыжеволосую девушку, крестьяне будут только непонимающе качать головой. Ха-ха-ха! Хорошая шутка над старым негодяем!

Я вышла из-за кустов, Вильер внимательно осмотрел меня. Я чувствовала себя непривычно в рубашке, штанах и шляпе, но в то же время я ощутила свободу, которой никогда не испытывала в юбке.

– Зевс! – пробормотал Вильер. – Переодевание тебе почти не помогло. Только безнадежно тупой слепой деревенский олух не сообразит, что ты не мужчина. Послушай, давай я отрежу кинжалом вот эти рыжие локоны. Может быть, это поможет.

Но, отхватив мою гриву по плечи, снова покачал головой.

– Даже так ты женщина с головы до ног, – сказал он. – Что ж, может быть, случайный встречный, быстро проезжающий мимо, ничего и не заметит. Будем надеяться на это.

– Почему ты так беспокоишься обо мне? – поинтересовалась я, так как не привыкла к доброму отношению.

– Почему, бог мой? – удивился он. – Разве любой человек, о котором стоило бы говорить, смог бы оставить юную девушку скитаться и голодать в лесу? В моем кошельке меди больше, чем серебра, и камзол потерт, но Этьен Вильер ставит свою честь так же высоко, как любой рыцарь или барон, и не позволит издеваться над беззащитными, пока в его кошельке есть хоть монета, а в ножнах – меч.

Услышав эти слова, я почувствовала необычайное смущение и замешательство, так как была неграмотна и необучена, и не знала слов, чтобы выразить благодарность. Я что-то неуклюже забормотала, а он улыбнулся и мягко велел замолчать, объяснив, что не нуждается в благодарности и что добро само по себе награда для того, кто его совершает.

Он вскочил на коня и подал мне руку. Я села позади него, и мы понеслись по тропе. Я держалась за его пояс и наполовину завернулась в его развевающийся на ветру плащ. Я почувствовала уверенность, что любой прохожий, мимо которого мы пролетим, в самом деле, подумает, что скачут мужчина и юноша, а не мужчина и девушка.

Мой голод усиливался, но я не жаловалась, так как мне это было привычно. Мы ехали на юго-восток, и казалось, что чем дальше, тем очевиднее становилось беспокойство Этьена. Он говорил мало и старался держаться менее людной дороги, постоянно сворачивая на верховые тропы или тропинки дровосеков, петлявшие между деревьями. Мы встретили лишь несколько человек: два-три крестьянина с топором на плече или связкой хвороста, которые глазели на нас и стягивали с головы потертые шапки.

Был уже полдень, когда мы остановились у таверны – лесной гостиницы, малолюдной, стоящей на отшибе, с обшарпанными выцветшими стенами. Этьен назвал ее "Пальцы мошенника". Навстречу нам вышел хозяин, вытирая руки о грязный фартук и глупо кивая головой. Был он сутулый, неуклюжий, с косыми злыми глазками.

– Мы желаем поесть и переночевать, – громко объявил Этьен. – Я Жерар де Бретан из Монтобана, а это мой младший брат. Мы были в Кане и теперь едем в Тур. Позаботьтесь о коне и принесите жареного каплуна, хозяин.

Хозяин закивал, что-то забормотал, взяв поводья скакуна, и подозрительно долго задержал на мне взгляд, когда Этьен спускал меня с седла, так как у меня от долгой скачки онемели руки и ноги. Я не была уверена в том, что одежда не выдала меня.

Войдя в таверну, мы увидели только одного человека за столом, он потягивал вино из кожаного бурдюка. Это был толстяк со свисающим жирным брюхом. Он посмотрел на нас и открыл было рот, чтобы что-то произнести, но Этьен многозначительно взглянул на него, и мне показалось, что они молча обменялись понимающими взглядами. Толстяк, не промолвив ничего, вновь принялся за вино, а мы с Этъеном сели за столик, куда неряшливо одетая служанка принесла заказанного каплуна, горох, хлеб, канский рубец в огромном блюде и два кувшина вина.

Я жадно набросилась на еду, помогая себе кинжалом; Этьен же ел мало, вертя куски в руках и то и дело переводя взгляд с толстяка, который теперь, казалось, спал, сидя ко мне спиной, на грязные ромбовидные окна и даже на задымленные балки под крышей. Пил он много, вновь и вновь наполняя кувшин, и под конец трапезы спросил, почему я не притронулась к своему кувшину.

– Я была слишком занята едой, чтобы пить, – ответила я и неуверенно поднесла вино к губам – прежде я никогда его не пробовала. Все спиртное, оказывавшееся каким-либо образом в нашей жалкой лачуге, выпивал отец. Я опустошила разом весь кувшин, как это делал отец, закашлялась и задохнулась, но вино пришлось мне по вкусу. Этьен удивленно прошептал:

– Клянусь святым Михаилом, ни разу в жизни не видел, чтобы женщина выпила вот так целый кувшин вина! Ты опьянеешь, девушка.

– Ты забыл, что с этого дня я не девушка, – так же тихо напомнила я. – Ну что, поехали дальше?

Он покачал головой:

– Мы останемся здесь до утра. Ты, наверное, устала и нуждаешься в отдыхе.

– Мое тело онемело, так как я не привыкла к верховой езде, но я не устала.

– Тем не менее, – произнес он нетерпеливо, тронув меня за руку, – мы остаемся здесь до завтра. Я думаю, так будет безопаснее.

– Как хочешь, – согласилась я. – Я полностью в твоих руках и хочу во всем тебе повиноваться.

– Вот и хорошо, – сказал он, – ничто так не красит девушку, как готовность к послушанию. – Он подозвал хозяина, который уже вернулся из конюшни и топтался теперь около стола. – Хозяин, мой брат устал. Проводи его в комнату, где можно поспать. Мы приехали издалека.

– Да, ваша честь! – хозяин закивал и забормотал что-то, потирая руки. Манера Этьена держаться производила на простой народ впечатление значительности, как будто он был по меньшей мере графом. Но об этом позже.

Хозяин, шаркая ногами, провел нас через примыкающую к бару комнату с низким потолком, которая вела в другую комнату, более просторную. Она была под самой крышей, скудно обставленная, но мне показалась изысканнее всех комнат, что я видела когда-нибудь раньше. В комнате была только одна дверь – почему-то инстинктивно я начала обращать внимание на такие детали – выходящая на лестницу, и только одно окно, слишком узкое даже для меня. Изнутри на двери не было засова. Этьен нахмурился и бросил подозрительный взгляд на хозяина, но тот, казалось, этого не заметил и, потирая руки, расписывал прекрасные достоинства каморки, в которую привел нас.

– Поспи, брат, – сказал Этьен, чтобы слышал хозяин. Уходя, он шепнул мне на ухо: – Я не доверяю ему, уедем отсюда сразу, как стемнеет. Отдохни пока. Я приду за тобой.

То ли от вина, то ли действительно от усталости, я уснула в ту же секунду, как только легла, не раздеваясь, на соломенный тюфяк.

Меня разбудил тихий звук открывающейся двери. Я открыла глаза и увидела лишь тьму и пару звездочек в крошечном окне. Все было тихо, но в темноте кто-то двигался. Я услышала скрип половицы, и мне показалось, что я уловила звук сдерживаемого дыхания.

– Это ты, Этьен? – прошептала я. Ответа не последовало, я спросила чуть громче: – Этьен! Это ты, Этьен Вильер?

Мне снова показалось, что я слышу тихое сопение, затем опять скрипнула половица, и дверь тихо открылась и закрылась. Я поняла, что снова одна в комнате. Я вскочила и схватила кинжал. Это был не Этьен, обещавший прийти за мной ночью. Я хотела знать, кто пытался подкрасться ко мне в темноте.

Проскользнув к двери, я открыла ее и вгляделась в темноту нижней комнаты, но ничего нельзя было увидеть, словно я смотрела в колодец, однако было слышно, как кто-то пробирается внизу, а затем хлопнула входная дверь. Взяв кинжал в зубы, я съехала по перилам лестницы так легко и бесшумно, что сама удивилась. Когда мои ноги коснулись пола, я схватила кинжал и замерла в темноте. Входная дверь качалась открытая, и в проеме на секунду мелькнула чья-то тень. Я узнала сутулую большеголовую фигуру хозяина гостиницы. Он дышал так шумно, что не мог услышать моего приближения. Хозяин неуклюже, но быстро побежал на задний двор гостиницы и исчез в конюшне. Я напрягла все свое зрение и разглядела, что он вышел с конем под уздцы. Но он не сел на него, а повел в лес, стараясь не шуметь. Спустя некоторое время, я услышала стук копыт вдалеке. Очевидно, отойдя на безопасное расстояние, он вскочил в седло и понесся к какой-то неведомой цели.

Все, что я могла подумать, – это то, что хозяин каким-то образом узнал меня и теперь поскакал, чтобы сообщить обо мне отцу. Я приоткрыла дверь в бар: там никого не было, кроме спящей на полу служанки. Свеча горела на столе, и мошки кружились вокруг нее. Откуда-то издалека доносился неясный звук голосов.

Я выскользнула из таверны и крадучись обошла ее кругом. Тишина окутывала черный лес, лишь изредка вскрикивала ночная птица и перебирал копытами конь в стойле.

В маленькой комнате на другой стороне таверны мерцал свет свечи. Эта комната была отделена от общей гостиной коротким коридором. Проходя мимо окна, я внезапно застыла на месте, потому что услышала свое имя. Я приникла к стене, без смущения подслушивая. Это был быстрый, внятный, хотя и приглушенный шепот Этьена:

– ...Она сказала, Агнес де Шатильон. Какая разница, как назвала себя крестьянка? Разве она не красотка?

– Я видел в Париже и более хорошеньких и в Шартре тоже, – громко ответил другой голос. Я была уверена, что принадлежал он толстяку, которого мы видели в таверне.

– Хорошенькая! – презрительно воскликнул Этьен. – Девушка более чем хорошенькая. В ней есть что-то дикое и необузданное, что-то свежее, полнокровное, говорю тебе. Любой поизносившийся знатный господин дорого заплатит тебе за нее; она вернет молодость самому пресытившемуся развратнику. Послушай ты, Тибальт, я не предлагал бы тебе такую цену, если бы для меня не было так рискованно ехать с ней в Шартр. К тому же эта собака, хозяин, подозревает меня.

– Если он действительно узнал в тебе человека, за чьей головой охотится герцог д"Аленсон... – проговорил Тибальт.

– Тихо, дурак! – зашипел Этьен. – Это еще одна причина, по которой мне надо избавиться от девчонки. Случайно я назвал ей свое настоящее имя. Но клянусь всеми святыми, Тибальт, встреча с ней потревожила бы покой и праведника! Я сворачивал по дороге и выехал прямо на нее: высокую, стоящую на фоне зеленого леса, в рваном свадебном платье, с горящими синими глазами и с солнечными лучами, вспыхивающими в рыжих волосах и на запачканном кровью кинжале! На секунду я даже усомнился, что она человек, и на меня накатил страх, почти ужас.

– Деревенская девчонка на лесной дороге испугала Этьена Вильера, распутника из распутников, – фыркнул Тибальт и шумно глотнул из кувшина.

– Ты не понимаешь, – не унимался Этьен. – В ней было что-то роковое, как в героине какой-нибудь трагедии, что-то ужасное. Она чиста, но в ней есть нечто странное и темное, чего я не могу ни объяснить, ни понять.

– Хватит, хватит, – зевнул Тибальт. – Ты плетешь целый роман вокруг нормандской шлюшки. Перейдем к делу.

– Я как раз подошел к главному, – резко произнес Этьен. – Я собирался привезти ее в Шартр и продать знакомому владельцу борделя. Но вовремя осознал свою глупость. Мне бы пришлось слишком близко проезжать от владений герцога Аленсонского, если бы он узнал, что я поблизости...

– Знаю, – проворчал Тибальт. – Он дорого заплатил бы за сведения, касающиеся твоего местонахождения. Открыто он не смеет арестовать тебя; ему удобнее убить тебя кинжалом из-за угла или выстрелом в спину. Он заткнул бы тебе рот тайно и тихо, если в мог.

– Да, – произнес Этьен, содрогнувшись. – Я – дурак, что так далеко заехал на восток. К утру меня уже здесь не будет. Но ты можешь отвезти девушку в Шартр без всякой опасности, можешь даже в Париж, неважно куда. Дай мне цену, которую я прошу, и она твоя.

– Это слишком дорого, – запротестовал Тибальт. – Полагаю, она дерется, как дикая кошка?

– Это твоя забота, – грубо ответил Этьен. – Ты укротил достаточно девиц, так что должен справиться и с этой. Хотя предупреждаю тебя, в этой девушке пламя. Но это твое дело. Ты говорил, твои компаньоны сейчас в деревне неподалеку. Пусть помогут тебе. Если не сумеешь получить за нее кругленькую сумму в Шартре, Орлеане или Париже, то ты еще глупее, чем я.

– Ладно, ладно, – проворчал Тибальт. – Я попытаюсь, в конце концов это то, чем должен заниматься деловой человек.

Я услышала звон монет, падающих на стол, и он показался мне похоронным звоном по моей жизни.

И в самом деле это были мои похороны, потому что, узнав, стоя под окном гостиницы, что меня ждет, девушка, которой я была, умерла, а вместо нее родилась женщина, такая, как я теперь. Вся моя слабость исчезла, и холодная ярость сделала меня твердой, как сталь, и податливой, как огонь.

– Выпьем, чтобы скрепить сделку, – сказал Этьен. – И я должен ехать. Когда пойдешь за девчонкой...

Я рывком распахнула дверь. Рука Этьена с чашей замерла у самых губ. Тибальт выпучил на меня глаза. Улыбка исчезла с лица Этьена, он побледнел, прочтя смертный приговор в моем взгляде.

– Агнес! – воскликнул он, поднимаясь.

Я шагнула через порог, и мой кинжал пронзил сердце Тибальта, прежде чем он успел встать. Предсмертное хрипение искривило его толстые губы, он свалился со скамьи, захлебываясь кровью.

– Агнес! – снова крикнул Этьен, протянув вперед руки, словно пытаясь меня отстранить. – Подожди, девушка...

– Ты паршивая собака, – закричала я, впадая в бешенство. – Ты свинья, свинья, свинья! – Только моя безумная ярость спасла его от смерти.

Прежде чем я ударила его, он успел повернуться так, что кинжал содрал только кожу с его ребер. Трижды я ударила его, молча и неотвратимо, но он как-то уклонялся от удара в сердце, хотя и рука, и плечо его были в крови. Он отчаянно схватил меня за запястье, пытаясь сломать мне руку. Сцепившись, мы упали на стол. Этьен перегнул меня через край стола, стараясь побороть, но чтобы схватить меня за горло, ему пришлось убрать руку с моего запястья. Тогда я вырвалась из ослабевшей хватки и вонзила кинжал в грудь Этьена. Лезвие скользнуло по железной пряжке и прорезало рваную рану через грудь; хлынула кровь, раздался стон. Этьен отпустил меня, я вывернулась из-под него и нанесла ему удар кулаком. Голова Этьена резко дернулась назад, кровь из ноздрей брызнула. Я прыгнула на него и пальцами надавила ему на глаза, но он оттолкнул меня с такой силой, что я пролетела через всю комнату и, ударившись о стену, повалилась на пол.

Я чувствовала головокружение, но вскочила, схватив отломанную ножку стола. Одной рукой Этьен отирал кровь с глаз, а другой искал меч. Он снова не рассчитал скорость моей атаки, и ножка стола с силой обрушилась на его голову, содрав кожу с черепа. Кровь хлынула ему на лицо, он закрылся руками, а я продолжала осыпать его ударами. Он, полусогнутый, ослепший, пятился назад, пока не свалился на обломки стола.

– Боже, девушка, – простонал он, – ты убьешь меня?

– С легким сердцем! – расхохоталась я так, как никогда прежде не смеялась, и ударила его повыше уха, снова отбросив его на сломанный стол, с которого он с усилием пытался встать.

Стон сквозь слезы слетел с искаженных губ Этьена:

– Во имя бога, девушка, – молил он, слепо протягивая ко мне руки, – будь милосердна! Остановись во имя святых! Я не готов умереть!

Он старался встать на колени. Кровь, хлеставшая из разбитой головы, обагрила его одежду.

– Остановись, Агнес, – бормотал он. – Пощади меня, во имя бога!

Я колебалась, мрачно глядя на него, затем бросила в сторону свою дубинку.

– Живи, – произнесла я с презрением. – Ты слишком ничтожен, чтобы пачкать о тебя руки. Убирайся!

Он попытался встать, но не смог.

– Мне не подняться, – простонал он. – Комната плывет, и в глазах темно. О Агнес, ты подарила мне горький поцелуй! Бог милосерден, но я умираю в грехе. Я смеялся над смертью, а теперь, когда она рядом, я боюсь. Ах, господи, мне страшно! Не оставляй меня, Агнес! Не дай мне умереть как собаке!

– С какой стати? – зло спросила я. – Я тебе доверяла, считала, что ты благороднее обычных людей, слушая твои лживые слова о рыцарстве и чести. Тьфу! Ты продал бы меня в рабство, которое отвратительнее, чем турецкий гарем.

– Знаю, – простонал он. – Моя душа чернее ночи, что надвигается на меня. Позови хозяина, пусть он приведет священника.

– Он уехал по каким-то своим делам, – ответила я. – Он прокрался через заднюю дверь и поскакал в сторону леса.

– Он поехал, чтобы выдать меня герцогу Аленсонскому, – прошептал Этьен. – Он все-таки узнал меня. Я действительно пропал.

Я догадалась, что это произошло из-за того, что в темноте я позвала Этьена по имени – так хозяину стало известно настоящее имя моего фальшивого друга. Следовательно, если герцог арестует Этьена, это случится из-за моего непредумышленного предательства. Как большинство деревенских людей, я испытывала к знати только страх и недоверие.

– Я увезу тебя отсюда, – сказала я. – По моей воле даже собака не попадет в руки закона.

Я поспешила из таверны к конюшне. Неряхи-служанки уже не было: возможно, она тоже побежала в лес, если не была слишком пьяна, чтобы заметить что-нибудь. Я оседлала коня Этьена. Конь прядал ушами, грыз поводья и лягался, но я подвела его к двери. Войдя к Этьену, я увидела, что он, действительно представляет собой страшное зрелище: весь в синяках и кровоподтеках, в рваном камзоле и рубашке, залитой кровью.

– Я привела твоего коня, – сказала я. – Потерпи, я тебя донесу.

– Ты не сможешь этого сделать, – запротестовал он, но я, не дослушав, взвалила его на плечи и понесла к коню. В самом деле, я передвигалась с трудом, потому что тело его совершенно обмякло, как мертвое. С огромными усилиями я положила его поперек седла и привязала.

Некоторое время я колебалась, не зная, куда отправиться. Наверное, он почувствовал мою нерешимость и проговорил:

– Скачи по дороге на запад, в Сен-Жиро. Там есть таверна в миле от города – "Красный вепрь". Хозяин таверны – мой друг.

За ночь, пока мы скакали на запад, я говорила мало. Мы никого не встретили на дороге, огороженной черными стенами леса и освещенной лишь бледными звездами. Мои руки стали липкими от крови Этьена, так как из-за скачки его многочисленные раны снова начали кровоточить, а сам он начал бредить, несвязно бормотать о временах и людях, не известных мне. Вскоре он стал перечислять имена, которые я слышала, – лордов, леди, солдат, разбойников и пиратов. Он, захлебываясь, шептал о темных делах, подлых преступлениях и странных геройских подвигах. Временами он пел отрывки из военных, застольных песен и непристойных баллад, любовную лирику, тараторил на не знакомых мне языках. С той ночи я проехала немало дорог, но эта скачка в лесу Сен-Жиро была незабываемой.

Когда я подъехала к таверне, о которой говорил Этьен, сквозь ветки деревьев забрезжил рассвет. Судя по строению, это была она, и я крикнула хозяина. На порог деревенский мальчик вышел в ночной сорочке, зевая и кулаками протирая заспанные глаза. Увидев огромного коня и всадника, залитого кровью, он оторопел от страха и удивления и шмыгнул за дверь. Через минуту наверху осторожно приоткрылось окно, из которого высунулся ночной колпак и дуло мощной аркебузы.

– Езжай своей дорогой, – сказал колпак, – мы не имеем дел с бандитами и убийцами.

– Здесь нет бандитов, – сердито ответила я, чувствуя усталость и нетерпение. – Это человек, на которого напали и чуть не убили. Если ты хозяин "Красного вепря", то это твой друг – Этьен Вильер из Аквитании.

– Этьен! – воскликнул хозяин. – Я сейчас спущусь. Почему ты не сказал, что это Этьен?

Окно захлопнулось, и послышались звуки бегущих по ступеням ног. Я спрыгнула с коня, подхватила падающее тело Этьена и положила его на землю. Хозяин и слуги бежали к нам с факелами.

Этьен лежал как мертвый. Лицо его было мертвенно-бледным там, где не было запачкано кровью, однако сердце билось нормально, и он был в полусознании.

– Кто это сделал, господи? – с ужасом спросил хозяин.

– Я, – коротко ответила я. Хозяин, бледный в свете факелов, перевел на меня взгляд.

– Боже милосердный! Юноша, который... Защити нас, святой Дионисий! Это женщина!

– Хватит болтать! – рассердилась я. – Отнеси его наверх и устрой в лучшей комнате.

– Н-н-но... – замямлил хозяин, все еще ошарашенный.

Я топнула ногой и обругала его, как всегда делаю в подобных случаях.

– Смерть дьявола и Иуды Искариота! – воскликнула я. – Ты позволишь своему другу умереть, пока глазеешь и пялишься на меня! Несите его! – я положила руку на кинжал на поясе, и слуги поспешно повиновались, косясь на меня так, словно я дочь самого дьявола.

– Этьен всегда здесь желанный гость, – пробормотал хозяин, – но дьяволица в штанах...

– Свои штаны ты дольше проносишь, если будешь меньше говорить и больше работать, – заверила я его, выхватив широкодульный пистолет из-за пояса одного из слуг, который был так напуган, что забыл о своем оружии. – Делай, как я говорю, и сегодня больше не будет убийств. Быстро!

Воистину, события этой ночи закалили меня. Я еще не совсем переродилась во взрослую женщину, но была к этому близка.

Они отнесли Этьена в комнату, которую Дюкас (так звали хозяина) называл лучшей в таверне, и, по правде говоря, она была гораздо удобнее, чем любая комната в "Пальцах мошенника". Она была наверху, выходила на входную лестницу и имела подходящего размера окна, хотя в ней и не было второй двери.

Дюкас уверял, что из него такой же врач, как из любого в округе, но мы раздели и принялись лечить Этьена. В самом деле, более неумелого ухода за человеком я еще не видела, не говоря уже о том, что Этьен был тяжело ранен. Но когда мы смыли с него кровь и грязь, то обнаружили, что ни одна из ран не задевала жизненно важных органов, череп тоже был цел, хотя кожа на голове повреждена в нескольких местах. Правая рука была сломана, другая – почернела от синяков. На сломанную кость мы наложили жгут. Я помогала Дюкасу во всем, так как несчастные случаи и раны были обычным делом в Ла Фер.

Когда мы перевязали раны и уложили Этьена в чистую постель, он настолько пришел в себя, что смог выпить вина и поинтересовался, где он. Узнав, что это "Красный вепрь", он прошептал:

– Не оставляй меня, Агнес. Дюкас – редкий человек, но мне нужна женская мягкая рука.

– Избави меня святой Дионисий от такой мягкой руки, как у этой бешеной кошки, – чуть слышно пробормотал Дюкас.

– Я останусь, пока ты не встанешь на ноги, Этьен, – сказала я, он, видимо, обрадовался, услышав это, и спокойно уснул.

Я попросила комнату и для себя. Дюкас послал мальчишку позаботиться о коне, а меня провел в комнату, примыкающую к комнате Этьена, но не связанную с ней дверями. Когда я улеглась в постель, уже всходило солнце. Я не только раньше не лежала на перине, но даже ее ни разу не видела. Я проспала много часов.

Проснувшись, пошла к Этьену и нашла его в полном сознании и спокойным. Тогда люди были поистине железными и, если их раны не были изначально смертельными и по легкомыслию и невежеству лекарей не начинали гноиться, быстро поправлялись. У Дюкаса не было ни одного тошнотворного и глупого средства, превозносимого докторами, он собирал целебные травы в глубине леса. Он сказал, что научился этому искусству у сарацинского народа хакимов во время путешествия в юности. Дюкас оказался человеком со многими неожиданными достоинствами.

Мы вместе ухаживали за Этьеном, и он быстро поправлялся. Этьен подолгу разговаривал с Дюкасом, но большую часть времени он просто лежал и молча смотрел на меня.

Дюкас иногда беседовал и со мной, но, кажется, побаивался меня. Когда я спросила, сколько должна ему, он ответил, что нисколько и что еда и ночлег будут бесплатными для меня, пока Этьену нравится мое присутствие. Однако Дюкас очень боялся, что я проболтаюсь кому-нибудь из жителей городка о том, что Этьен Вильер здесь. Слуги, по его мнению, были абсолютно надежны. Я ничего не спрашивала у Дюкаса о причине ненависти герцога д"Аленсона к Этьену, но Дюкас как-то сказал:

– У герцога особые счеты с Этьеном. Когда Этьен был в свите этого благородного господина, то оказался недостаточно мудр и не исполнил одно очень деликатное поручение герцога. Д"Аленсон честолюбив; говорят, его может удовлетворить лишь должность не меньше, чем констебль Франции. Он сейчас в большой милости у короля, и блеск его положения может померкнуть, если станет известно, какими письмами однажды обменялись герцог и Карл Германский, который теперь известен народам как император Священной Римской империи.

Этьен один знал всю подноготную этой государственной измены. Поэтому д"Аленсон жаждет его смерти, однако не решается напасть открыто. Он хочет ударить тихо и тайно, из-за угла – это будет кинжал, яд или засада. Пока Этьен в пределах досягаемости герцога, единственное спасение для него – секретность.

– Полагаю, есть и другие такие же, как негодяй Тибальт? – спросила я.

– Разумеется, – сказал Дюкас, – конечно, среди банды висельников есть те, кто клюнет на наживу, но у них есть правило чести – не предавать своего. А Этьен в прошлые времена был одним из них – вором, похитителем женщин, грабителем и убийцей.

Я покачала головой, размышляя над странностью людей: Дюкас, честный человек – друг бандита Этьена и хорошо знает о его преступлениях. Возможно, многие из честных людей втайне восхищаются разбойниками, видя в них тех, кем хотели бы быть, если в хватило смелости.

Итак, пока я выполняла все пожелания Дюкаса. Время тянулось медленно. Я редко выходила из таверны, только ночью, чтобы побродить по лесу, не опасаясь встретить людей из деревни или из города. Во мне зарождалось беспокойство и чувство, что я жду чего-то, сама не знаю чего, и что мне надо что-то сделать – не знаю что. Так прошла неделя, а потом появился Жискар де Клиссон.

Однажды утром я вошла в таверну после утренней прогулки по лесу и увидела сидящего за столом незнакомца, увлеченно обгладывающего кость. Он, заметив меня, на секунду прекратил жевать. Он был высок, мощного телосложения. Его худое лицо пересекал шрам, серые глаза были холодны как сталь. Он в самом деле выглядел стальным человеком в своей кирасе, в набедренных и ножных латах. Его палаш лежал на коленях, а шлем – рядом на скамье.

– Клянусь богом, – произнес он. – Хотел бы я знать. Ты мужчина или женщина?

– А ты как думаешь? – спросила я, опершись руками о стол, глядя на него сверху вниз.

– Только дурак мог задать подобный вопрос, – сказал он, покачав головой. – Ты женщина с головы до ног, однако мужской наряд тебе странно подходит. И пистолет на поясе тоже. Ты напоминаешь мне одну женщину, которую я знал. Она ходила в походы и сражалась, как мужчина, и умерла от пули на поле боя. Ты светлая, она была темная, но в тебе есть что-то похожее на нее в линии подбородка, в осанке – нет, не могу объяснить, в чем. Садись, поговорим. Я Жискар де Клиссон. Ты слышала обо мне?

– Много раз, – ответила я, усаживаясь. – В моей родной деревне ходит много рассказов о тебе. Ты возглавляешь наемные войска и Свободных Компаньонов.

– Когда у мужчин достаточно мужества, чтобы стоило их возглавить, – сказал он, отпив из кувшина и протянув его мне.

– Эй, клянусь кишками и кровью Иуды, ты пьешь, как мужчина! Возможно, женщины вынуждены становиться мужчинами, ибо, клянусь святым Триньяном, мужчины становятся женщинами в наши дни. Я не завербовал ни одного новобранца для своей кампании в этой провинции, где в не столь далекие времена мужчины дрались за честь последовать за капитаном наемников. Смерть сатаны! Когда император собирает своих проклятых ландскнехтов, чтобы выгнать из Милана де Лотрека, и король так нуждается в солдатах – не говоря уже о богатой добыче в Италии, – каждый дееспособный француз обязан отправиться в поход на юг, клянусь богом! Эх, за былую силу духа истинных мужчин!

Глядя на этого покрытого шрамами ветерана, слушая его, я почувствовала, что сердце мое застучало быстрее и наполнилось странными желаниями, мне показалось, что я слышу, как всегда слышала в мечтах, отдаленный гром барабанов.

– Я еду с тобой! – воскликнула я. – Я устала быть женщиной. Я стану участником твоей кампании!

Он расхохотался, словно над самой смешной шуткой на свете.

– Клянусь святым Дионисием, девушка, у тебя подходящий характер, но нужно иметь больше, чем пару брюк, чтобы стать мужчиной.

– Если та женщина, о которой ты говорил, могла воевать, то смогу и я! – воскликнула я.

– Нет, – он покачал головой. – Черная Марго из Авиньона была одна на миллион. Забудь свои фантазии, девушка. Надень юбку и снова стань примерной женщиной. Тогда... что ж, в твоем истинном обличье я был бы рад взять тебя с собой!

Выкрикнув проклятие, от которого он вздрогнул, я вскочила, оттолкнув скамью так, что она с грохотом упала. Я стояла перед ним, сжимая кулаки, дыша яростью, которая всегда молниеносно загоралась во мне.

– Всегда мужчины на первом месте! – проговорила я сквозь зубы. – А женщина должна знать свое место: пусть доит коров, прядет, шьет, печет пироги и носит детей, пусть не выходит за порог и не приказывает своему господину и хозяину! Да?! Плевала я на всех вас! Нет на свете такого мужчины, который встретился бы со мной с оружием в руках и остался жив, и прежде чем я умру, я докажу это. Женщины! Рабыни! Стонущие, раболепствующие крепостные, пресмыкающиеся под ударами, мстящие за себя самоубийством – как толкала меня сделать моя сестра. Ха! Ты отказываешь мне в месте среди мужчин? Клянусь богом, я буду жить так, как мне нравится, и умру так, как пожелает бог, но если я не подхожу в товарищи мужчине, то по крайней мере я не стану и его любовницей! Так что отправляйся к черту, Жискар де Клиссон, и пусть дьявол разорвет твое сердце!

Я развернулась и гордо ушла, а он смотрел мне вслед, разинув рот. Поднявшись к Этьену, я застала его в кровати, почти поправившимся, правда бледным и слабым, с перевязанной рукой, которая еще не зажила.

– Как дела? – спросила я.

– Неплохо, – ответил Этьен и, пристально посмотрев, спросил: – Агнес, почему ты оставила мне жизнь, когда могла ее забрать?

– Из-за женщины внутри меня, – угрюмо ответила я, – которая не выносит, когда беспомощный несчастный молит о пощаде.

– Я заслужил смерть от твоей руки, – прошептал Этьен, – больше, чем Тибальт. Почему ты ухаживала и заботилась обо мне?

– Я не хотела, чтобы ты попал в руки герцога по моей вине, – сказала я, – потому что это я непреднамеренно выдала тебя. Теперь, когда ты спросил меня об этом, я тоже хочу задать тебе один вопрос: зачем тебе быть таким отъявленным негодяем?

– Только бог знает, – ответил он, закрыв глаза. – Сколько себя помню, я всегда был таким. Память возвращает меня в трущобы Пуатье, где в детстве я питался корками и обманывал ради нескольких пенни и там я получил первые уроки жизни. Я был солдатом, контрабандистом, сводником, головорезом, вором – всегда последним негодяем. Святой Дионисий, некоторые из моих дел слишком грязны, чтобы сказать о них. И однако в глубине моего существа всегда был спрятан истинный Этьен Вильер, не запятнанный этой мерзостью, и этот Этьен страдает от раскаяния и страха. Поэтому я молил о жизни, когда мне следовало принять смерть, и поэтому, лежа здесь, рассказываю тебе правду, вместо того, дабы плести сети, чтобы соблазнить тебя. Если в я мог быть целиком чист или целиком порочен!

В комнату ввалилась развязная, разухабистая группа под предводительством толстопузого негодяя в громадных ботинках. Его команда состояла из четверых оборванных бродяг, в шрамах, с обрезанными ушами и с перебитыми носами. Они злобно посмотрели на меня, затем на Этьена.

– Итак, Этьен Вильер, – сказал толстяк, – мы нашли тебя! От нас спрятаться не так легко, как от герцога д"Аленсона, да, собака?

– Что за тон, Тристан Пеллини? – спросил Этьен, неподдельно удивившись. – Вы пришли поприветствовать раненого товарища или...

– Мы пришли свершить справедливое возмездие над крысой! – прогремел Пеллини. Он повернулся к своей команде и стал тыкать толстым пальцем в каждого: – Видишь, Этьен Вильер? Жак Вортс, Гастон Волк, Жан Корноухий, Конрад Немец и я, пятый, – мы хорошие люди и когда-то, в самом деле, твои товарищи, но сейчас пришли, чтобы свершить суд над тобой – грязным убийцей!

– Ты спятил! – воскликнул Этьен, стараясь подняться на локте. – Кого я убил, что ты так разъярился? Когда я был одним из вас, разве не разделял я всегда наравне с вами тяготы и опасности воровства и не делил ли честно добычу?

– Сейчас мы говорим не о добыче! – прогремел Тристан. – Мы говорим о нашем товарище Тибальте Базасе, грязно убитом тобой в таверне "Пальцы мошенника"!

Этьен замер, открыв рот, ошарашенно поглядев на меня, затем снова закрыл рот. Я шагнула вперед.

– Дураки! – воскликнула я. – Он не убивал эту жирную свинью Тибальта. Его убила я.

– Святой Дионисий! – засмеялся Тристан. – Это девчонка в штанах, о которой говорила служанка! Ты убила Тибальта? Ха! Хорошенькая ложь, но неубедительная для тех, кто знал Тибальта. Служанка слышала, что дерутся, и убежала в испуге в лес. Когда она решилась вернуться, Тибальт лежал мертвый, а Этьен и эта ведьма ускакали вместе. Нет, все слишком ясно. Этьен убил Тибальта, безусловно, из-за этой самой шлюхи. Отлично, когда мы избавимся от него, то позаботимся и о его потаскухе, да, парни?

Те согласно кивнули на грязное предложение негодяя.

– Агнес, – проговорил Этьен, – позови Дюкаса.

– Черта с два, – сказал Тристан. – Дюкас и все слуги в конюшне, чистят коня Жискара де Клиссона. Мы закончим свое дело до того, как они вернуться. Привяжем этого предателя вон к той скамье. Прежде чем перережу ему горло, я с радостью опробую свой нож на других частях его тела.

Он презрительно оттолкнул меня и шагнул к постели Этьена. Этьен попытался встать, и Тристан ударил его кулаком, и тот снова повалился на подушку. В эту секунду кровь моя закипела. Прыжок – и меч Этьена был в моей руке. Когда я ощутила в ладони рукоять меча, сила и необычная уверенность, словно огонь, наполнили мои вены.

Со свирепым криком я подлетела к Тристану, и он отступил, запнувшись о свой меч. Коротким ударом в толстую шею я заставила его замолчать. Он упал, фонтанируя кровью, голова его повисла на куске кожи. Остальные бандиты завопили, как стая борзых, и уставились на меня с ужасом и ненавистью. Вспомнив о пистолете, я выхватила его и, не целясь, выстрелила в лицо Жака, превратив его голову в красное месиво. В пистолетном дыму трое оставшихся бросились на меня, изрытая проклятия.

Есть вещи, для которых мы рождены и в которых талант превыше опыта. Я, никогда прежде не державшая меч, почувствовала, что он словно ожил в моих руках, управляемый неведомым инстинктом. Я обнаружила в себе быстроту глаз, рук и ног, которая не могла сравниться с неуклюжестью этих болванов. Они только мычали и слепо рубили воздух, теряя силы и скорость, словно дрались не мечами, а дровоколами, я же наносила удары молча и со смертоносной точностью.

Я мало что помню из той схватки: все смешалось для меня в багровом тумане, на фоне которого выделяются лишь несколько деталей. Мой мозг работал слишком стремительно, чтобы действия зафиксировались в памяти, и я теперь точно не помню, с какими прыжками, наклонами, отходами в сторону я парировала атаки мечей. Знаю только, что размозжила голову Конрада Немца, как дыню, и его мозги повисли на лезвии меча. Помню, что тот, кого звали Гастон Волк, слишком доверился своей кольчуге под лохмотьями, мой удар пронзил ржавое железо, и он рухнул на пол с вывалившимися кишками. В красном тумане один Жан надвигался на меня, и я коснулась мечом его правого запястья, отрубив руку державшую меч, хлынул багровый фонтан крови. Жан глупо уставился на хлещущий кровью обрубок, а я пронзила его грудь с такой яростью, что упала вместе с ним на пол.

Не помню, как я встала и вытащила меч из трупа. Перешагивая через тела, волоча меч, я проковыляла к окну и прислонилась к подоконнику. Смертельная усталость навалилась на меня вместе с жестокой рвотой. Из раны в плече струилась кровь, моя рубашка превратилась в лохмотья. Комната плыла перед глазами, запах свежей крови вызывал отвращение. Как сквозь дымку, я увидела белое лицо Этьена.

Затем послышался топот ног по лестнице, и вбежали Жискар де Клиссон с мечом в руке и Дюкас. Они уставились на открывшееся им зрелище как в столбняке, де Клиссон с отвращением выругался.

– Что я вам говорил? – чуть не задохнулся Дюкас. – Дьявол в штанах? Святой Дионисий, вот это бойня!

– Твоя работа, девушка? – странно тихо спросил Жискар. Я откинула назад мокрые волосы и, качаясь, выпрямилась.

– Да. Это был долг, который я должна была оплатить.

– Боже мой! – прошептал Жискар, обводя взглядом комнату. – В тебе есть что-то темное и странное, при всей твоей чистоте!

– Да, Темная Агнес! – сказал Этьен, приподнявшись на локте. – Звезда тьмы светила при ее рождении, звезда тьмы и непокоя. Куда бы она ни пошла, везде будет литься кровь и будут умирать мужчины. Я понял это, когда увидел ее стоящей на фоне восхода, который высветил кровь на ее кинжале.

– Я заплатила свой долг тебе, – сказала я. – Если я и подвергла риску твою жизнь, то оплатила долг кровью, – и, бросив меч к его ногам, я повернулась к двери.

Жискар, наблюдавший все это с глупым от изумления лицом, покачал головой и, как в трансе, шагнул ко мне.

– Когти дьявола! – сказал он. – То, что произошло, в корне изменило мое мнение! Ты вторая Черная Марго из Авиньона. Настоящая женщина меча стоит двух десятков мужчин. Ты все еще хочешь поехать со мной?

– Как товарищ по оружию, – ответила я. – Я никому не буду любовницей.

– Никому, кроме смерти, – сказал Жискар, посмотрев на трупы.

Неделю спустя после битвы в комнате Этьена Жискар де Клиссон и я выехали из таверны "Красный вепрь" и отправились по дороге на восток. Я сидела на горячем боевом скакуне, одетая как подобает товарищу де Клиссона – в вельветовый камзол, шелковые бриджи и длинные испанские сапоги. Под камзолом мое тело защищала простая стальная кольчуга, а на голове возвышался блестящий шлем. Из-за пояса торчали пистолеты, меч висел на богато вышитой перевязи. Поверх всего этого развевался плащ из багряного шелка. Все это купил для меня Жискар, начинавший ругаться, когда я протестовала против его расточительности.

– Можешь заплатить мне из той добычи, что мы возьмем в Италии, – сказал он. – Но товарищ Жискара де Клиссона должен ехать нарядно одетым!

Иногда я сомневалась в том, что Жискар принимает меня как мужчину в той полной мере, как мне хотелось. Возможно, тайно он еще лелеял свою первоначальную мысль. Но это не имело значения.

Прошедшая неделя была очень насыщенной. По несколько часов каждый день Жискар учил меня искусству владения мечом. Сам он считался лучшим мастером меча во Франции, и он клялся, что не встречал еще ученика способнее, чем я. Я училась тонкостям битвы мечом так, словно была рождена для этого, и быстрота моих глаз и рук часто срывала изумленное восклицание с губ Жискара. Кроме того, он учил меня стрелять в цель из пистолета и показал много искусных и невероятных трюков в битве один на один. Ни один новичок никогда не имел более знающего учителя, и ни один учитель никогда не имел более устремленного ученика. Я горела желанием постигнуть все, что касалось этого мастерства. Казалось, я заново родилась для этого нового мира, предназначенного мне с самого рождения. Прошлая жизнь превратилась в сон, который скоро забудется.

Итак, однажды ранним утром, еще до восхода, мы с Жискаром вскочили на коней во дворе "Красного вепря", и Дюкас пожелал нам попутного ветра. Мы уже повернули со двора, когда раздался голос, звавший меня по имени, и я увидела белое лицо в окне наверху.

– Агнес! – крикнул Этьен. – Ты уезжаешь, даже не попрощавшись со мной?

– Для чего такие церемонии между нами? – спросила я. – Ни ты, ни я ничего не должны друг другу. И нет, насколько я знаю, между нами дружбы. Ты уже достаточно здоров, чтобы самому заботиться о себе, и не нуждаешься больше в моей помощи.

Не сказав больше ни слова, я отпустила поводья, и мы с Жискаром поскакали по лесной дороге, подгоняемые ветром. Он посмотрел на меня сбоку и пожал плечами.

– Странная ты женщина, Темная Агнес, – сказал он. – Ты, кажется, двигаешься по жизни, как парка, – всегда одинаковая, неумолимая, отмеченная роковой печатью. Я думаю, мужчины, которые находятся рядом с тобой, не проживут долго.

Я не ответила, и так мы молча ехали сквозь зеленый лес. Солнце встало, залив золотом ветви, качающиеся на ветру. Впереди через дорогу пронесся олень, птицы защебетали песню радости жизни.

Мы ехали по той дороге, по которой я везла Этьена после битвы в "Пальцах мошенника", но в полдень свернули на другую, пошире, спускающуюся на юг. Не успели мы свернуть, как Жискар произнес:

– Покой там, где нет человека. И что теперь?

Какой-то деревенский парень, спавший под деревом, вздрогнул, проснувшись, и уставился на нас, затем отпрыгнул в сторону и нырнул в дубовую чащу, что окружала дорогу. Я только мельком успела его рассмотреть: на нем была рубаха дровосека с капюшоном, он производил впечатление отъявленного негодяя.

– Наше воинственное появление напугало этого деревенщину, – рассмеялся Жискар. Но мной овладела странная тревога, заставлявшая меня беспокойно вглядываться в лесную чащу вокруг.

– В этом лесу нет бандитов, – пробормотала я. – У него не было причины убегать от нас. Мне это не нравится. Слушай!

Откуда-то из-за деревьев донесся высокий, пронзительный, переливающийся свист. Через несколько секунд ему ответил другой, очень отдаленный. Я напрягла слух и, кажется, уловила третий свист, еще дальше.

– Мне это не нравится, – повторила я.

– Птица подзывает своего дружка, – отмахнулся Жискар.

– Я родилась и выросла в лесу, – нетерпеливо произнесла я. – Это не птица. Это люди в лесу подают друг другу сигналы. Мне кажется, это связано с негодяем, убежавшим от нас.

– У тебя инстинкт старого солдата, – рассмеялся Жискар, сняв шлем со вспотевшей головы и повесив его на луку седла. – Подозрительность, настороженность – это хорошо. Но они бесполезны в этом лесу, Агнес. У меня нет здесь врагов. Напротив, я здесь хорошо известен и всем друг. И поскольку радом нет грабителей, нам нечего опасаться.

– Говорю тебе, – не соглашалась я, – у меня непреодолимое предчувствие, что не все в порядке. Почему парень убежал от нас и потом свистел кому-то, скрытому в глубине леса? Давай свернем с дороги на тропинку.

К этому времени мы проехали некоторое расстояние от места, где услышали первый свист, и выехали к открытому месту вокруг мелкой речки. Здесь дорога как бы расширялась, хотя по-прежнему ее окружали густой кустарник и деревья. С левой стороны кусты были гуще и ближе к дороге. Справа рос редкий кустарник, окаймляющий речушку, на противоположной стороне которой берег упирался в голые скалы. Пространство между дорогой и речушкой, заросшее низким кустарником, составляло около сотни шагов.

– Агнес, девочка, – сказал Жискар, – говорю тебе, мы в такой же безопасности, как...

Бах! Грохочущий залп раздался из кустов слева, покрыв дорогу клубами дыма. Мой конь пронзительно заржал и шарахнулся в сторону. Жискар выбросил вперед руки и повалился в седле, а его конь упал под ним. Все это я видела лишь короткий миг, так как мой конь понесся стрелой направо, продирая кусты. Ветка выбила меня из седла, и я, оглушенная, рухнула на землю.

Лежа там, не видя дороги из-за густой травы, я услышала громкие грубые голоса выходящих из засады на дорогу мужчин.

– Мертв как Иуда Искариот! – рявкнул один. – Куда поскакала девчонка?

– Ее раненый конь помчался туда, через речку, с пустым седлом, – ответил другой. – Она упала где-то в кустах.

– Если бы только взять ее живой, – произнес третий. – Она доставила бы редкое развлечение. Но герцог сказал, лучше не рисковать. А, здесь капитан де Валенса!

По дороге простучали копыта, всадник закричал:

– Я слышал залп, где девушка?

– Лежит мертвая где-то в кустах, – ответили ему. – А вот мужчина.

Через секунду раздался крик капитана:

– Тысяча чертей! Идиоты! Растяпы! Собаки! Это не Этьен Вильер! Вы убили Жискара де Клиссона!

Поднялся шум, посыпались проклятия, обвинения и оправдания, заглушаемые голосом того, кого называли де Валенсой.

– Говорю вам, я узнал бы де Клиссона и в аду, это он, несмотря на то что вместо головы у него кровавое месиво. О, идиоты!

– Мы только повиновались приказам, – ревел другой голос. – Когда вы услышали сигнал, то послали нас в засаду и приказали стрелять, кто бы ни проехал по дороге. Откуда мы знали, кого должны были убить? Вы не называли его имя, наше дело было только стрелять в того, на кого вы укажете. Почему вы не остались с нами, чтобы посмотреть, как выполняется приказ?

– Потому что я на службе у герцога, дурак! – закричал де Валенса. – Меня слишком хорошо знают. Я не могу рисковать, чтобы меня увидели и узнали, если дело провалится.

Затем они набросились на кого-то другого. Послышался звук удара и крик боли.

– Собака! – вопил де Валенса. – Разве не ты дал сигнал, что Этьен Вильер едет этой дорогой?

– Я не виноват! – завыл парень – крестьянин, судя по выговору. – Я не знал его. Хозяин "Пальцев мошенника" приказал мне следить за мужчиной, скачущим вместе с рыжей девушкой в мужском платье, и, когда я увидел ее верхом на коне радом с солдатом, я подумал, что это, должно быть, и есть Этьен Вильер... ах... простите!

Раздался выстрел, пронзительный крик и звук упавшего тела.

– Нас повесят, если герцог узнает об этом, – сказал капитан. – Жискар пользовался большой благосклонностью виконта де Лотрека, правителя Милана. Д"Аленсон повесит нас, чтобы умилостивить виконта. Мы должны позаботиться о своих шеях. Спрячем тела в реке – ничего лучшего нам не придумать. Ступайте в лес и ищите труп девчонки. Если она еще жива, мы должны закрыть ей рот навеки.

Услышав это, я начала потихоньку отползать назад, к реке. Оглянувшись, я увидела, что противоположный берег низкий и плоский, заросший кустарником и окруженный скалами, о которых я упоминала, и среди них виднелось что-то похожее на вход в ущелье. Казалось, ущелье показывает путь к отступлению. Я подползла почти к самой воде, вскочила и подбежала к журчащей по каменистому дну реке. В этом месте она была не выше колен. Бандиты рассеялись в виде полумесяца, шаря по кустам. Я слышала их позади себя и вдали от меня, с другой стороны. Внезапно один завопил, словно гончая, увидевшая дичь:

– Вон она идет! Стой, черт возьми!

Щелкнул фитильный замок, пуля просвистела мимо моего уха, но я продолжала бежать дальше. Они догоняли, грохоча и вопя, продираясь сквозь кусты позади меня – десяток мужчин в шлемах, кирасах, с мечами в руках. Тот, что кричал, увидел меня, когда я уже вошла в воду. Опасаясь удара сзади, я повернулась к нему на середине реки. Он шел ко мне, поднимая брызги, огромный, усатый, вооруженный мечом.

Мы схватились с ним, рубя друг друга, стоя по колено в воде. Вода сковывала ноги. Его меч опустился на мой шлем, и искры посыпались у меня из глаз. Я видела, что остальные окружают меня, и бросила все силы на отчаянную атаку. Мой меч стремительно прошел между зубов врага и пробил его череп насквозь по краю шлема.

Он упал, окрасив реку в багровый цвет. Я выдернула меч из тела, и тут пуля ударила меня в бедро. Я закачалась, но не упала и быстро выпрыгнула из воды на берег. Враги неуклюже бежали по воде, выкрикивали угрозы и размахивали мечами. Некоторые стреляли из пистолетов, но цель была слишком подвижна. Я достигла скалы, волоча раненую ногу. Сапог был полон крови, вся нога онемела.

Я бросилась сквозь кусты к входу в ущелье – и холодное отчаяние внезапно сжало мне сердце. Я была в ловушке. Это оказалось не ущелье, а просто широкая, в несколько ярдов, расщелина в скале, которая сужалась до узкой щели. Она образовывала острый треугольник, стены которого были слишком высоки и гладки, чтобы взбираться по ним даже со здоровыми ногами.

Бандиты поняли, что мне не ускользнуть, и подходили с победными криками. Я бросилась за кусты у расщелины, выхватила пистолет и прострелила голову ближайшему из них. Тогда остальные приникли к земле, чтобы укрыться. Те, что были на другой стороне реки, рассеялись по кустам у берега.

Я перезарядила пистолет и старалась не высовываться, а они переговаривались и стреляли наугад. Но пули свистели высоко над моей головой или расплющивались о скалу. Один из них выполз на открытое пространство, и я подстрелила его, остальные кровожадно завопили и усилили огонь. От другой стороны реки было слишком большое расстояние, чтобы метко стрелять, а остальные плохо прицеливались, так как не смели высунуться из укрытия.

Наконец один закричал:

– Почему бы одному из вас, идиоты, не спуститься вдоль реки и не поискать место, где можно залезть на скалу и добраться до девчонки сверху?

– Потому что невозможно выйти из укрытия, – ответил де Валенса. – Она стреляет как сам дьявол. Подождите! Скоро стемнеет, и в темноте она не сможет целиться. Ей не сбежать. В сумерках мы поймаем ее и закончим это дело. Сучка ранена, я знаю. Подождем!

Я выстрелила в сторону, откуда доносился голос де Валенсы, и по взорвавшейся ругани поняла, что мой свинец был близок к цели.

Затем потянулось ожидание, во время которого изредка раздавались выстрелы из-за деревьев. Раненая нога ныла, мухи вились надо мной. Солнце садилось, начало смеркаться. Меня мучил голод, но вскоре жестокая жажда вытеснила все мысли о еде. Вид и журчание реки сводили с ума. Пуля в бедре причиняла невыносимые страдания, я ухитрилась вырезать ее кинжалом и остановила кровотечение, придавив рану смятыми листьями.

Я не видела выхода; казалось, здесь мне суждено умереть вместе с мечтами о блеске, славе и удивительных приключениях. Бой барабанов, за которыми я хотела идти, стих, превратившись в похоронный звон, пророчащий смерть и забвение.

Но я не нашла в душе ни страха, ни сожаления, ни печали. Лучше умереть здесь, чем жить и стареть, как женщины, которых я знала. Я подумала о Жискаре де Клиссоне, лежащем рядом со своим мертвым конем головой в луже крови, и пожалела о том, что смерть настигла его таким образом – не так, как он желал, не на поле битвы со знаменем короля, развевающимся над ним, среди грохота боевых горнов.

Часы тянулись медленно. Один раз мне почудился стук копыт скачущего галопом коня, но звук быстро стих. Я шевелила онемевшей ногой и проклинала комаров. Я хотела, чтобы враги поскорее напали на меня, пока еще достаточно светло для стрельбы.

Они переговаривались в сгущающихся сумерках. Внезапно я услышала голос сверху и резко обернулась, подняв пистолет. Я подумала, что они все-таки залезли на скалу.

– Назад, дурень! – воскликнула я. – Тебя подстрелят, как птенца!

– С их стороны меня не видно, – уверенно произнес он. – Говори тише, девочка. Смотри, я спускаю веревку. Она с узлами. Сможешь подняться по ней? Я не смогу тебя вытянуть одной рукой.

– Да! – шепнула я. – Спускай быстрее и хорошо укрепи конец. Я слышу, как они идут по реке.

Веревка змеей скользнула ко мне вниз. Обхватив ее согнутыми коленями, я поднималась на руках. Это было тяжело, так как нижний конец болтался как маятник, в разные стороны. Я не могла помочь себе ногами, потому что раненое бедро полностью онемело, да и мои испанские сапоги не были предназначены для лазанья по канату.

Я взобралась на вершину скалы в тот момент, когда на берегу заскрипел песок под сапогами и почти рядом послышалось звяканье стали.

Этьен быстро смотал веревку и, сделав мне знак рукой, повел меня через кустарник. Говорил он быстрым беспокойным полушепотом:

– Я услышал выстрелы, когда ехал по дороге. Привязав коня в лесу, я прокрался вперед посмотреть, что происходит. Я увидел мертвого Жискара и по крикам этих вояк понял, что ты в беде. Я знаю это место с давних времен. Я снова вернулся к коню и скакал вдоль реки, пока не нашел место, где можно проехать верхом по скалам через ущелье. Веревку я сделал из плаща, разорвав его и связав куски при помощи пояса и сбруи. Слушай!

Позади раздались бешеный рев и проклятия.

– Д"Аленсон в самом деле жаждет заполучить мою голову, – прошептал Этьен. – Я слышал разговор этих ребят, пока крался рядом. Все дороги на несколько лиг от владений д"Аленсона патрулируются такими же бандитами, так как эта собака – хозяин гостиницы – доложил герцогу, что я в этой части королевства.

Теперь тебя тоже будут преследовать. Я знаю Рено де Валенсу, капитана этой банды. Пока он жив, ты не будешь в безопасности, так как ему нужно уничтожить все свидетельства того, что это его головорезы убили Жискара де Клиссона. Вот мой конь. Нам нельзя терять время.

– Но почему ты поехал за мной? – спросила я.

Он повернулся ко мне – бледная тень вместо лица в сумерках.

– Ты была не права, когда сказала, что между нами нет никаких долгов, – сказал он. – Я обязан тебе жизнью. Это из-за меня ты дралась и убила Тристана Пеллини и его воров. Почему ты ненавидишь меня? Ты вполне отомщена. Ты приняла Жискара де Клиссона как товарища. Разреши мне поехать на войну вместе с тобой.

– Как товарищу, не больше, – сказала я. – Запомни, я больше не женщина.

– Как брат по оружию, – согласился он.

Я протянула руку, он – свою, наши пальцы сомкнулись.

– Опять мы поедем на одном коне, – засмеялся он и запел веселую песенку старинных времен. – Едем скорее, пока те собаки не нашли сюда дорогу. Д"Аленсон перекрыл дороги в Шартр, Париж и Орлеан, но нам принадлежит мир! Я думаю, нас ждут славные дела, приключения, войны и добыча! Вперед, в Италию! Да здравствуют храбрые искатели приключений!

Карак, Лето

Понятно, почему мусульманские историки называют графа Рено де Шатильона вероломным разбойником, авантюристом и безжалостным убийцей. Все таки до сих пор - это единственный в мире наглец, которому не хватило всего одного дня, чтобы разрушить весь мусульманский мир. Но что заставляет предать забвению христианскими исследователями легендарную личность, всю жизнь предпочитавшему умереть, но не изменить вере и героически погибшем за нее, остается загадкой. Скорее всего, головокружительная карьера "из грязи в князи", полная непредсказуемых падений и фантастических взлетов, как и в наши пргматичные времена, вызывает у современников жгучую ненависть. Жертва средневекового PR-а . Мы заинтересовались судьбой этого персонажа после первого посещения грандиозной крепости Карак в Иордании. Каждый раз, бродя по бесконечным галереям и неприступным стенам этого настоящего "Крепкого орешка" поражаешься, почему за всю 800 летнюю историю эту крепость связывают исключительно с Рене де Шатильном. А так как большинство наших поездок в Иорданию связано с сопровождением туристических групп, то каждый раз, готовясь к лекции об этих местах, удавалось узнать все новые и новые интереснейшие факты об этом незаурядном человеке Эта история началась в далекой Франции, а точнее в графстве Шампань в начале, XII века в замке Шатильон сю Мэр или Шатильон на Луане в славном семействе де Шатильон. Эта фамилия дало миру двух легендарных людей: папу Урбана II (он же Отто де Шатильон), который поднял всю Европу на Первый Крестовый Поход во "спасение" Иерусалима от сарацин, и Рено де Шатильона – "попзвезду" Второго Крестового Похода и по общепринятому мнению, виновника падения Первого Иерусалимского королевства. Но давайте все по порядку. Рено был младшим, вторым сыном в семье "дворян-середнячков" лорда Генри де Шатильона. Несмотря, на относительную бедность, в семье уважали образование и Рено учился всем необходимым для рыцаря наукам:верховой езде, фехтованию и даже грамоте. (на рисунке - родовой герб Шатильонов того времени) Однако, перспектив на богатую и счастливую жизнь в то смутное время, у Рено практически не было. Дедушка Рене де Шатильона слева. Будучи младшеньким, наследство ему не светило даже в виде коровника. В семье не хватало денег даже на базовое обмундирование и в поисках лучшей судьбы (а конкретно, быстрого обогащения), Рено де Шатильон присоединился к армии Луи VII во Второй Крестовый поход. В походе Рено зарекомендовал себя как доблестный и бесстрашный вояка. Он был в числе тех немногих, кто сумел добраться до Святой Земли. Чтобы понять, что такое средневековый рыцарь, в первую очередь, надо взять в расчет, что в тем времена количество брони прямо пропорционально влияло на выживаемость в бою. Иногда рыцари (этот же Ричард Львиное Сердце) выходили из боя, как ежи, утыканные обломками стрел. Но полное вооружение весило 50-60 кг и маневрировать такой массой было крайне затруднительно и поэтому конб был самой критичной и дорогой частью экипировки рыцаря. На всякий случай боевых коней должно было быть два, использовали которых только во время сражения. Перемещались между сражениями и городами на еще двух обычных конях. Так как и копье - самое страшное оружие рыцаря и конь могли пострадать в лобовой атаке (одним ударом рыцарь выносил из пехоты до 8 бойцов!), каждому рыцарю полагались как минимум 2 оруженосца, которые тоже имели или по коню или мулу. Весь этот маленький отряд перевозил тонны своего снаряжения, еды и прочих удобств на повозках, так что, экипированный рыцарь на самом деле представлял собой целый отряд, который нужно было кормить и содержать. Оказавшись в Антиохии в 1147 году, Рено осел на службе у князя Антиохийского Раймунда де Пуатье. Князю понравился этот высокий, спортивно сложенный юноша, к тому же желания «надрать мусульманские задницы» у Рено было хоть отбавляй и в некоторых источниках говорится о том, что он участвовал в печально известной битве при Алеппо, в которой погиб Раймунд де Пуатье, оставив в Антиохии жену с 4 детьми. Мусульманские источники даже говорят о том, что Рено был захвачен в плен, но сбежал и снова обьявился в Антиохии. К тому времени, родственники Констанции Антиохийской подыскивали ей новую пару (считалось, что женщина не может быть у власти). Со всего христианского мира в Антиохию сьезжались принцы, князья и именитые бароны. Но княгиня всем отказывала наотрез. Один из женихов, по словам хрониста, даже постригся в монахи после ее отказа. Рено решил «ковать железо пока горячо» и на удивление всех высокопоставленных лиц, очаровал княгиню. За словом в карман Рено не лез никогда и княгиня без памяти влюбилась в этого большого весельчака. Будучи родственницей иерусалимского короля Балдуина III и вассалом византийского императора Мануила Комнина, Констанции требовалось их обоюдное благословение на брак. Соответственно, все были против. В это самое время король Балдуин осаждал мусульманский Ашкелон. Рено сразу понял, чем может вызвать расположение короля, сел на коня и преодолев более 500 км, обьявился у стен осажденного города. Его доблесть и героизм в битве, а также вклад во взятие города естесственным образом возымели действие на короля и тот благословил Рено на брак с Констанцией. Эк, каков мачо! Свадьбу сыграли скромно и в тайне от всех недругов. Патриарх Антиохии Эмери де Лимож имел неосторожность пошутить насчет этой неравной свадьбы, за что сразу «получил» от уже вкусившего власти Рено. Последний посадил злополучного патриарха в железную клетку, обмазал медом и выставил на главной площади города. Осы и слепни гурьбой слетелись на «халяву», а распухший и обоженный епископ отлучил Рено от церкви. Впрочем, это было первое отлучение в послужном списке новоиспеченного антиохийского князя. Согаситесь, что если бы этот человек обладал настолько сквреной репутацией, которую приписывают ему историки, вряд ли он бы смог настолько стремительно очаровать неприступную Антиохскую княгиню, тем более, что обычаи того времени были досаточно суровы. Вдовы обязаны были выходить замуж только за рыцаря, причем на раздумья ей давались один год и один день. После чего король предалгал ей трех кандидатур. Княгиня Антиохская 20!!! лет отбивалась от любых партий!!! И выбрать именно бедного новичка Рене де Шатильона - жизнь полна настоящих драм... В первые годы правления Антиохией, Рено вел себя довольно скромно и сражался на сторое своего сюзерена Мануила Коминина и тамплиеров против армянского царя Фора. Население Антиохии было преимущественно православным и византийско направленным, поэтому интересы Шатильона и Византии какое-то время совпадали. За укрощение Фора Комнин пообещал Рено большую сумму денег. Тот наивно поверил и вложил в снаряжение боевой экспедиции большую часть своего бюджета. Однако огромные затраты на войну Комнин не компенсировал ни одной монетой. Рено, по уши сидевший в долгах, должен был найти способ вернуть кредиторам деньги, и поэтому решил силой забрать себе положенную зарплату от Византии. Обьединившись с бывшим врагом Фором, он снарядил пиратский рейд на Кипр, бывший личной сеньорией императора. Цель была выбрана просто идеально: богатые угодья Кипра полностью компенсировали все затраты Шатильона в добавок к богатой добыче золота, рабов и скота. Князь Антиохии вместе с армянским царем «проехались» по всему острову с юга на север, разрушая и грабя на своем пути все, что подвернется под руку. О его злодеяниях хронисты оставили довольно подробный отчет, наводящий ужас на наших современников. Экономический эффект этого мероприятия превысил все ожидания, а статус Рено не смотря на осуждения всех сторон, как византийских так и франкских, заметно повысился. Не правда ли очень похож на современные понятия: хлопца кинули и он адекватно наказывает провинившегося... Мануил, однако, не считал себя обязанным платить по счетам, и наоборот считавший поход на Кипр личным «плевком в лицо», снарядил на Антиохию довольно внушительных размеров армию. Кроме того, в дело был втянут иерусалимский король Балдуин, который явно не хотел прямой конфронтации с Византией. На всеобщем собрании в Куште, Рено привели силой и заставили покаятся перед императором, а также вернуть все награбленное на Кипре. И Шатильону пришлось несколько поумерить пыл. В одной рубашке, с мечом, привязанным к шее, он шел по главному проходу церкви, где находились Комнин и Балдуин, встал на колени и произнес речь о прощении и помиловании. Это был серьезный позор для крестоносцев. Рено, по церемониальному уставу, был прощен, его большой кипрский куш был отобран. Мануил с чувством выполненного долга перед его православными подданными, удалился в Константинополь. А Рено остался при своих долгах и уже многочисленных нажитых врагах. Долги и сейчас не прощают, и уже тогда, это могло стоить жизни, поэтому Рено избрал единственно правильный для него способ связать концы с концам – набеги с целью грабежа. На этот раз он выбрал соседние, прилегающие к Антиохии, довольно бедные турецкие территории. Но и они не приносили должного дохода, и ходить за удачей с каждом разом приходилось все дальше и дальше. Дома Шатильон находился все реже и реже, чем вызвал заметное облегчение в рядах антиохийской аристократии и его собственной жены. Однако, в 1160 году, один из его рейдов на Алеппо стал роковым. Попав в окружение армией Нуррадина, Шатильон бился до последнего, пока не потерял коня. И был взят в плен. В плену Шатильон провел долгие 16 лет. Никто из его бывших союзников, включая его собственную жену, не пошевелили пальцем, чтобы выпустить его на свободу и внести выкуп. По словам хрониста «на всем Востоке пронесся глубокий вздох облегчения». За храбрость в боях он удостоился большой чести, и ему даже построили небольшую церковь для молитв. Вообщем, неизвестно, чем Рено занимался все эти долгие годы, однако ясно одно – он в совершенстве знал арабский и очень хорошо выучил нравы и характер своих пленителей. А также воспитал в себе глубокую неприязнь к ним. В 1176 году, Нуррадина уже не было в живых, а за престол боролось несколько его генералов. Часть из них в поддержку искала союза с крестоносцами, поэтому многие богатые франкские пленники были выпущены на свободу. Последнего отпустили Рено де Шатильона за которого иерусалимский король Балдуин IV Прокаженный внес выкуп в 120,000 золотых, огромная даже по тем временам сумма денег. Возвращаться в Антиохию уже не было смысла. Констанция умерла много лет назад, на престоле княжил Бодуэн, старший сын, тогда как младший, тоже Бодуэн, которого некоторые историки считают родным сыном Рено в этом же году погибает в битве в рядах византийской армии. Шансов вернуть Антиохию не было даже в мечтах. Поэтому Шатильон направил коня в Иерусалим, к королю Балдуину IV, с детства страдавшего проказой, но бывшего мудрым политиком и отважным воином. Балдуин был наслышан о «заслугах» Шатильона, а потому решил направить его как можно дальше от Иерусалимского королества. Под руку подвернулся удачный вариант брака с представительницей богатого и влиятельного рода де Мильи – Этьенной (или Стефанией), которая уже пару лет ходила в вдовах. Ну каков пассаж! Рене выступает прям таким ближневосточным сердцеедом, тем более, что вопрос надела(фьефа) на мизерном Ближнем Востоке был очень болезненным. В очереди за наделами в середине 13-го века стояли около 100 рыцарей (получавших жалованье от короля при дворе). Так что получить себе в фьеф Трансиорданию - нечто большее, чем просто очаровать очередную принцессу... Семья Этьенны была из «пионеров» крестовых походов и имела огромное влияние при дворе. К тому же, сеньория Трансиордании с неприступными крепостями Крак де Моаб и Монреаль была самой большой сеньорией королевства. Лучшего просто нельзя было придумать. Свадьбу сыграли скромненько без лишнего шума и теперь, получив власть и богатства, Рено де Шатильон раскрутился на полную катушку... Пока Рено, по уже накатанному сценарию скромно пребывал в своем замке Карак и расширял связи, Саладин – курдский полководец поставил себе целью обьединить мусульманский Восток под одной крышей и вернуть мусульманам Иерусалим. Саладин решил нападать на франков с юга и довольно быстро и практически беспрепятственно добрался до Монджисара, сеньории графьев де Ибелинов (он же Тель Гезер). Имея под рукой многочисленную армию, Саладин практически не сомневался в своей победе, но тут сыграла военная тактика крестоносцев, во главе которых, кстати, рядом с королем был и наш Рено. Небольшая горстка рыцарей 25 ноября 1177 года и несколько сотен пехотинцев просто обратили в бегство тысячи сарацинов. Победа была настолько неожиданной и быстрой, что надолго окрылила крестоносцев, и эта уверенность в быстрой победе в дальнейшем сослужила плохую службу стране. Король Балдуин IV предчувствовал свою скорую смерть, а потому, хотел обеспечить правление своего племянника, Балдуина V, сына сестры Сибиллы. Регентом был назначен Рено де Шатильон. После удачных и не очень боев (крестоносцы проиграли войску Саладина в битве при Бейт Шеане) Рено возвращается в свой удел. Он не умел заниматься хозяйством, а мимо проходили притягательные, нагруженные всяческим добром, караваны из Дамаска в Каир. И Рено решает «тряхнуть стариной» или другими словами, взяться за старое и зарабатывать на жизнь разбоем. Торговый путь из Дамаска в Каир становиться очень опасным, при этом, «мелкие» по мнению Шатильона, грабежи не удовлетворяли его желаний. И он решил играть по крупному. Нажитая за 16 лет плена ненависть к сарацинам всех мастей приводит его к совершенно немыслимой идее. Он решает захватить Мекку и Медину – святыни мусульманского мира, и конечно же, не хило обогатиться. Мекка духовное сердце ислама. И, если бы Аллах допустил осквернение ее неверными, а тем более, уничтожение там такой святыни, как Черный Камень, то привело бы это не к всеобщему обьединению мусульман, а к тотальной гражданской войне и мусульманский мир в этой ситуации, скорее всего, деградировал бы в ораву полудиких кочевых племен. Тем не менее идея упала на плодородную почву и, решив сменить тактику, Рено собирает лучших в стране плотников и морских дел мастеров, чтобы построить в Кераке 5 больших галер. Осенью 1182 года, корабли были построены и опробованы в водах Мертвого Моря. Затем их разобрали, поместили на верблюдов и караван тронулся в сторону Красного Моря. Первой его целью было отбить у сарацин крепость Эйлат, уже 13 лет как отнятую у Трансиорданской сеньории задолго то того, как Рено стал ее князем. В то время сарацины находились не в самой крепости в Эйлате, а на фараонском острове у берегов Акабы. 2 из 5 кораблей просто и без боя осадили остров и всех, кто там находился. Убегать соответственно было некуда, еды и питья пока хватало, поэтому, пока галеры Шатильона оставались у крепости ждать голодной смерти осажденных, остальные поплыли на Юг, к волшебной стране Хиджаз (ныне Саудовская Аравия). Конечно же, невозможно было вот так просто плыть без попутного грабежа и разбоя местных кораблей с паломниками на борту. Арабы были просто в ужасе. Они в жизни не видели франков, да и посмотреть толком не могли, так как их перебивали как кроликов Шатильонские головорезы. 4 месяца Рено плавал по Красному Морю, собирая необходимую информацию о проходах к Медине и Мекке и обогащая свои трюма золотом, благовониями, шелком и пряностями. Он сумел договориться с местными бедуинами, которые обещали привести его к Мекке, если тот поделится с ними частью награбленного у паломников. Однако, в дне пути от Медины, шатильонцы были окружены армией брата Салахадина, Малика Аль Адила. Их «соратники» бедуины, чуя неладное, моментально перешли на сторону братьев арабов и обнажили клинки. Бедуины не меняются тысячелетиями. До сих пор их девизом так и осталось: "Подтолкнуть падающего, прицепиться к взлетающему" Воевать с трудных пустынных условиях было практически невозможно. Заканчивались запасы воды, воины страдали от малярии, жара отнимала последние силы. Все 900 пиратов были схвачены и казнены прилюдно в Каире и Александрии. Есть очень подробное свидетельство арабского историка Ибн Джубайра об этой казни. Однако, каким то дьявольским чудом, Рено удается остаться в живых. Единственному из всех его шайки. И он возвращается в замок Керак. Разбойник, а теперь еще и корсар, но тем не менее единственный человек, решившийся перевернуть мир... После такой откровенной претензии на разрушение мусульманской святыни Салахадин не мог не обьявить Рено врагом номер 1 и «персона нон грата». Он попытался достать Шатильона в его собственном замке дважды: в 1183 и в конце лета 1184 годов), однако оба раза потерпел недостойное султана поражение. Рено стоил своей команды и его команда состояла из таких же отчаянных и отважных сподвижников. В 1183 году Салахаддин стремительным броском прорвался к воротам крепости и, чтобы дать товарищам возможность поднять ворота, один из рыцарей, мастерски фехтовавший мечами в обеих руках ценой своей жизни принял смерть на груде трупов. Не верится, чтобы люди так героически жертвовали собой ради кучки разбойников и беспредельщиков. Рено тяжело было сломать, к тому же Салахадин явно не хотел сталкиваться напрямую с «железными людьми», однако во избежание мировой войны, Балдуин IV прибыл на поле боя и сменил гнев султана на милость. Во время одной из осад в замке проходила свадьба сестры короля – Изабеллы и пасынка Рено – Онфруа IV Торонского. По просьбе матери жениха, Салахадин велел не целиться на башню в которой молодые проводили брачную ночь (или венчание по другой версии), а за это ему принесли напитки и еду со свадебного стола. Король Балдуин IV умер вскорости. На его месте оказался малолетний Балдуин V а регентом был назначен наш Рено. Уж мало похоже, что регентом королевства Иерусалимского будет жестокий и глупый человек, хотя всякое случается...Но мальчик прожив всего несколько лет – умирает. Его мать, принцесса Сибилла, которая была замужем за Ги де Лузиньяном – эдаким Бредом Питом христианского Востока. О его красоте восторженно писали даже враги-мусульмане. Но были ли мозги...Их не было. Ги был не глуп, но бесхребетен. Он мог драться, но не умел управлять страной и ничего не понимал в политике. Ги стал новым королем. Однако Рено и его партия «местных» (родившихся в Палестине) короновали Онфруа IV Торонского, пасынка Рено и мужа младшей сестры Сибилла – Изабеллы. Местные хотели революции, но ее не поулчилось. Онфруа оказался еще бесхребетнее Ги, он сбежал из лагеря «местных» и принес оммаж (присяга верности) Сибилле и ее мужу. Еще по просьбе короля Балдуина IV, ради мира с сарацинами, Рено поклялся успокоиться и не трогать проходящие в его владениях торговые караваны. И он держался целых три года. И лишь где-то в начале 1187 года, умирая от бездействия и бытовой скуки Рено не не мог не напасть не проходящий мимо огромный караван, двигавшийся в Египет, с богатейшими дарами и родной сестрой самого Салахадина на борту. Выручка от набега составила более 200,000 золотых монет и самой сестры. По одной версии, Рено изнасиловал ее и убил, по другой –продал в рабство, по третьей – лишь тронул пальцем, что уже рассматривалось мусульманами как осквернение чести. Не важно, какой из вариантов нам больше всего по душе – вывод был один – Салахадин обьявил Рено де Шатильону Джихад. И в эту вторую попытку Рено де Шатильон совершил немыслимый бросок в восемьсот километров через пустыню до Хиджаза, сжег города Табук и Тайму. До Медины оставлась совсем немногои Салахаддин отчаянно входит на территорию Керака и Монреаля, что заставило Рено де Шатильона отложить задуманное на более поздний срок. Особенно не унывая, на обртаном пути, Рено де Шатильон захватил богатейший священный караван, который, выйдя из Дамаска, направлялся в Мекку. Этот пустячок принес ему двести тысяч золотых византийских монет серьезным осжнением отношений с королем, подписавшим мир с Салахаддином. Король Ги не смог спасти ситуацию. Знаменитая фраза Рено «я – хозяин в своей земле, как король – в своей» - четко показывает отношение Рено к международной политике, а главное, к своему королю и его желаниям. Салахадин вторгся в Иерусалимское королевство 1 мая 1187 года и захватил Тверию со всеми жителями и семьей графа Раймунда Триполийского (Тиберийского тоже). Армия крестоносцев собралась летом 2 июля 1187 года у озер Ципори, чтобы обсудить план действий. Там собрался весь цвет латинского крестового общества –магистры тамплиеров и госпитальеров, и графья со всей страны (например, Ибелины), Рено де Шатильон конечно же, и сам Раймунд Триполийский и другие. Предложение Раймунда было тактически правильным и его поддержала мудрая половина баронов. Он предлагал отодвинуть всю армию к Акко и заставить Салахадина двинуться через пустынные и безводные тропы Изрееля. С запасами воды и оружия, хорошим тылом и морской поддержкой – христиане могли без проблем победить гордого султана. Король согласился с таким решением. Однако ночью, в палатку короля зашел магистр тамплиеров Жерар де Видфор, у которого чесались руки намылить чалмы сарацинских вояк и он переубеждает короля и меняет решение: Армия выступает в Тверию немедленно. Это была самая роковая ошибка Ги. Несмотря на протесты других баронов, армия снимается с лагеря в Ципори и выступает в поход. 4 июля во всех хрониках описывается, как удивительно жаркий день. Запасы воды быстро убывали, пехота начинала просто падать и умирать на месте. Закованных в железо рыцарей тоже не обошла смертельная участь. Сильные ожоги, обезвоживание, удивительно, как они вообще начали сражаться с мусульманами, которые пошли в атаку у Карней Хитин, недалеко от Тверии. Рыцари просто попали в ловушку между двух холмов Хатина, где сверху на них обрушился дождь стрел и копий. Кучке крестоносцев во главе с Раймундом Триполийским и Балианом Ибелином удалось избежать бойни. Салахадин велел своим воинам не нападать на них в надежде, что те умрут сами, так и не добравшись до источников воды, заблаговременно отравленных. Но они все таки спаслись. Остальных через несколько часов упорной битвы в буквальном смысле до последнего вздоха – взяли в плен. Среди прочих были и магистр тамплиеров Жерар де Видфор, король Ги де Лузиньян и наш Рено де Шатильон. Такой удачи Салахадин явно не ожидал. Он выразил свое восхищение тем фактом, что в его руках оказались такие знатные лица. А вот Рено по своим обещаниям он должен был убить собственной рукой, только повод сразу не находился (странно, не правда ли? А какже сестра?). Есть несколько версий повода для убийства Рено. По одной версии, Рено отказался принять ислам и тогда Салахадин убил его. По второй версии, Салахадин поинтересовался у Рено, что бы тот сделал, если бы сам султан оказался его пленником. На что Рено спокойно ответил, что он отрубил бы ему голову. Что и было сделано с ним самим. По третьей версии, король Ги, которому дали чашу с щербетом, передал ее Рено, Салахадин разгневался так, как не собирался поить своего заклятого врага и моментально замахнулся мечом по его шее. Как бы там ни было, де Шатильону отрубили голову. И он погиб не моргнув глазом и не расскаявшись в содеянном. По курдскому обычаю, Салахадин провел пальцем кровяную полосу на лбу Рено в знак свершившейся мести (видимо, все таки за сестру). По исламским хроникам, голову Рено де Шатильона еще долги возили по большим мусульманским городам Востока, а потому выставили на главной площали Дамаска, в назидание тем, кто осмелится поднятся против султана и в знак его полной победы над христианством. Кстати говоря, в Дамаске действительно стоит памятник Салахадину, где с обратной стороны изображены Ги де Лузиньян и Рено де Шатильон, как побежденные исламом. На этом закончилась увлекательная и полная экстремальных событий жизнь «франкского демона». Однако емо имя не умерло вместе с ним. Его дочь, Агнесса де Шатильон (от брака с Констанцией Антиохийской) стала королевой Венгрии, а еще одна дочь Алиса стала женой знатного барона Аззо V де Эста. Складывается ощущение, что всю свою жизнь и особенно в последние моменты ее Рено де Шатильон сам искаль смерти, и уж точно не легкой жизни. Возможно, он специально спровоцировал Салахаддина, возможно, не хотел снова оказываться у разбитого корыта в 57 лет, возможно, хотел остаться в памяти молодежи мучеником за веру, сейчас трудно об этом сказать. Ясно одно, что этот человек прожил удивительно незаурядную жизнь, и история незаслуженно забыла его.

Крестовые походы в Святую землю, начавшиеся в конце XI века, стали настоящим Клондайком для многих европейских рыцарей. Выиграли от них в первую очередь младшие сыновья знатных родов. В то время наследственная практика предусматривала передачу наследства старшим сыновьям. Младшие же не получали ничего. Они изначально обрекались на нищету и должны были с нуля добывать себе богатство, имя и славу.

Эту явную несправедливость устранили Крестовые походы. Они предоставили обделённым наследством людям неограниченные возможности. Прибывшие в Палестину рыцари поначалу имели лишь мечи и ржавые кольчуги. Но за несколько лет стремительно богатели, становились владельцами земель и замков. Ярким представителем таких людей, начавших с нуля и достигнувших всего, является французский рыцарь Рено де Шатильон (1124-1187).

Рыцари в Палестине

Этот человек был выходцем из рода Дом Шатильон, пользовавшегося известностью с IX века. Но перспектив у представителя знатного рода не было никаких, так как он являлся вторым сыном. Поэтому молодому человеку ничего не оставалось делать, как отправляться во Второй крестовый поход (1147-1149), который возглавил король Франции Людовик VII. Крестоносцы в то время уже находились в Палестинке полвека и постоянно сражались с арабами, пытавшимися изгнать завоевателей-христиан со своих земель.

В Святой земле Рено сразу же зарекомендовал себя отважным и умелым воином и обратил на себя внимание князя Антиохии Раймонда де Пуатье. Поэтому, когда французский король отбыл в родные земли, не имевший ничего за душой рыцарь остался на службе у князя. У того была молодая красивая жена Констанс, что тоже сыграло определённую роль в желании остаться в Антиохии.

Вскоре Раймонд де Пуатье скончался, и в 1153 году Рено женился на Констанс. После этого рыцарь стал князем-регентом при старшем сыне этой женщины, то есть фактически превратился в правителя Антиохии. Таким образом, жизнь безвестного молодого человека резко изменилась. Он превратился во влиятельного князя, владевшего большой территорией.

В последующие несколько лет Рено де Шатильон вёл себя воинственно и самоуверенно. Он начал вмешиваться в распри между Византийской империей и армянской Киликией, регулярно совершал набеги на владения турок-сельджуков. Те стали называть его князь Арнаут, переиначив имя Рено на свой манер. В 1160 году отряд под командованием самоуверенного князя попал в окружение и был уничтожен. Сам же правитель Антиохии попал в плен к сирийским мусульманам и провёл в нём 16 лет.

Лишь в 1176 году де Шатильона выкупили из плена, заплатив за него большую сумму золотом. Вполне понятно, что князь Антиохии не был в восторге от своих соратников крестоносцев, так как те не могли освободить его целых 16 лет. А над главным оплотом крестоносцев Иерусалимским королевством тем временем сгустились тучи. У мусульман появился сильный лидер. Звали его султан Салах ад-Дин. Христиане прозвали его Саладином.

А Рено, оказавшись на свободе, отправился в Иерусалим, так как Констанс давно умерла, а в Антиохии правил её сын от первого брака. В Иерусалиме в то время сидел на троне Балдуин IV Прокажённый. Ему нужен был опытный воин, способный противостоять Саладину. Поэтому было решено отправить освободившегося из плена рыцаря на юг в Трансиорданию. Там вдовствовала Стефани де Милли, а её род был чрезвычайно богатым и влиятельным.

Бывший князь Антиохии связал себя брачными узами со Стефани и обосновался в замке Крак Моавский. Оттуда он начал совершать набеги на мусульманские земли. Со своим отрядом де Шатильон грабил торговые караваны, нападал на деревни, крепости, а взятых в плен мусульман безжалостно уничтожал. К 1180 году грозный и энергичный князь навёл страх на всю близлежащую территорию, принадлежащую мусульманам.

В 1182 году на Мёртвом море по инициативе Рено было построено несколько кораблей. Их перетащили в Красное море, и эти суда начали нападать на корабли мусульман. Продолжалось это 6 месяцев, пока сельджуки не уничтожили суда непрошенных гостей.

Султан Саладин, побеждённый им король Ги де Лузиньян (сидит рядом), и пленные рыцари

А тем временем Саладин поставил перед собой задачу объединить под своей властью весь Ближний Восток. Первый раз он двинулся на Иерусалим в 1177 году, но был разбит крестоносцами в битве под Монжизаром. В этом сражении принимал участие и Рено. Некоторые источники утверждают, что именно благодаря ему, рыцари победили Саладина. Следующий поход против христиан был организован в 1179 году. В этот раз поражение потерпели крестоносцы, но не фатальное.

Новоявленному султану очень мешал неугомонный Рено де Шатильон. Два раза Саладин осаждал крепость Крак Моавский, но оба раза осада окончилась неудачно для мусульман. А жизнь шла своим чередом, и в 1186 году умер иерусалимский король Балдуин V. На момент смерти ему было всего 8 лет. Королевский трон после дворцовых интриг занял Ги де Лузиньян. Но подковёрная возня и борьба за власть ослабили Иерусалимское королевство.

Этим решил воспользоваться Саладин. Он двинул своё войско на земли крестоносцев, и 4 июля 1187 года состоялась знаменитая битва при Хаттине. В этом сражении христиане потерпели сокрушительное поражение, а король Ги де Лузиньян, Рено де Шатильон и многие другие знатные рыцари попали в плен. Их привели к султану, и тот, видя, что король Иерусалима страдает от жажды, протянул ему кубок с водой. Король сделал глоток и переда кубок стоящему рядом Рено.

Султан Саладин отрубает голову пленённому Рено де Шатильону (картинка из летописи Вильгельма Тирского)

На это Саладин заметил: «Ты не попросил у меня разрешения дать ему напиться, а поэтому я не обязан сохранять ему жизнь». После этих слов султан взмахнул мечом и отрубил голову де Шатильону. Её долго возили по городам и показывали мусульманам, как бы подчёркивая, что даже страшный князь Арнаут не смог противостоять Саладину.

Что же касается Ги де Лузиньяна, то его отпустили на свободу в 1188 году, так как султан заявил, что король не может убить короля. А вот город Иерусалим пал 2 октября 1187 года. Вместе с ним закончило своё существование и само королевство. Все эти события спровоцировали Третий крестовый поход, начавшийся в 1189 году. Но последующие события уже никак не касались погибшего Рено де Шатильона, судьба которого мало чем отличалась от судеб других рыцарей, родившихся младшими сыновьями в своих семьях.

(1187-07-04 ) Род: Дом де Шатильон Отец: Генрих (Анри) де Шатильон Мать: Ирменгарда де Монже Супруга: (1) Констанс
(2)Стефанья де Милли

Рено де Шатильон и патриарх Антиохии (миниатюра из манускрипта XIII в.)

Рено де Шатильон (также же Райнальд, Ренольд и т. д. де Шатильон; фр. Renaud de Châtillon , в старых транскрипциях Renauts , Rainaults и т. д. de Chastillon ) ( - 4 июля ) - французский рыцарь, участник Второго крестового похода , князь Антиохии (1153-1160).

Детство и юность

Об этом периоде жизни Рено почти ничего не известно. Рено родился около 1125 (1126). В походе короля Франции Людовика VII в 1147-49 гг. он участвовал уже взрослым человеком, то есть в возрасте 20 лет или чуть старше. Место рождения, скорее всего, Шатильон-на-Луане или Жьен-на-Луаре; его отцу принадлежали оба эти имения. Рено не имел больших перспектив дома, поскольку был вторым сыном, а потому сама судьба указывала ему путь - на Восток.

Благочестивое паломничество

Рено оказался в числе тех немногих счастливчиков, кому повезло добраться до Сирии , где в марте 1148 года его сюзерен нашёл гостеприимный приём у Раймунда де Пуатье (дяди жены) и его молодой супруги, Констанс, внучки основателя княжества Антиохийского, Боэмунда I . Вероятно, Рено участвовал в набеге князя Раймунда на соседний мусульманский Алеппо (нынешний Халеб) вместе с другими рыцарями из-за моря и, очевидно, показав себя с хорошей стороны, вызвал расположение Раймунда.

У одного из мусульманских хронистов встречается упоминание об участии Рено в роковом для Раймунда сражении с войсками атабека Алеппо Нур ад-Дина 29 июня 1149 и о краткосрочном пленении Рено. Он вполне мог поступить на службу к Раймунду после провала 2-го крестового похода (лето 1148) и отъезда Людовика во Францию (после пасхи 1149).

Miles gregarius

Miles gregarius - наёмник. Таким термином «почтил» Рено в своей хронике Гильом Тирский (у нас принято Вильгельм Тирский), но не дал его словесного портрета.

В роли наёмника на службе у короля Иерусалима Бодуэна III (очевидно, с 1149 после плена в Алеппо, если факт вообще имел место) Рено очень скоро оказался в довольно сложной ситуации: он разрывался между долгом и зовом сердца, причём и потому ещё, что долг приходилось выполнять далеко на юге, где с начала 1153 шла осада Аскалона, а объект страсти находился в Антиохии - тоже далеко, но на севере. Рено приглянулся не только теперь уже давно покойному князю Антиохии, но и княгине. Кроме того, у него, похоже, завелись неплохие связи среди местного нобилитета. Сватовство его было успешным, несмотря даже на то, что Констанс, вдова, формально не имела права сама решать свои марьяжные вопросы. У неё было два сюзерена: кузен, король Бодуэн III, и император Византии Мануил I Комнин . Второй даже предложил своего кандидата.

В 1153 Рено женился на Констанс и стал князем-регентом при её старшем сыне. (Всего у 25-летней Констанс к тому времени было 4 детей: самый младший - его иногда ошибочно считают сыном Рено - погиб в битве при Мириокефале в 1176, сражаясь в армии Мануила I.)

Князь Антиохии

Однако император ушёл, а долги и враги остались, и Рено принялся устраивать набеги на сравнительно бедные турецкие территории. Денег, судя по всему, остро не хватало, а ходить за добычей приходилось всё дальше. По выражению одного хрониста, князь «не снимал железного кафтана». Один из рейдов в (иногда называют 1161-й) стал роковым: 120 всадников и 500 пехотинцев во главе с Рено попали в окружение. Князь сражался до тех пор, пока под ним не пал конь. Отказать Рено в храбрости не могли даже враги. Перевирая на свой лад иностранное имя, Renaud , они назвали его prince Arnaut - Арно, или Арнаут . Имя впоследствии стало нарицательным.

Небытие

Так можно охарактеризовать в жизни Рено период с 1160/61 по 1176, который князь провел в Алеппо в качестве пленника. За эти 15 или почти 16 лет многое произошло и многое изменилось. К 1164 г. в Алеппо очутились правители-соседи Рено, в том числе граф расположенного к югу Триполи Раймунд III . В 1174 г. Нур-ад-Дин умер, и у мусульман Сирии и Египта разгорелась гражданская война. В Алеппо стали искать союза с франками. Все знатные пленники покинули заточение. Рено - последним и за самый большой выкуп - 120 000 золотых.

Сеньор Крака Моавского

Констанс давно умерла, в Антиохии княжил его пасынок. Рено отправился в Иерусалим. Там правил 16-летний Бодуэн IV Прокажённый (le Mesel ). Он пожаловал Рено (через брак) важную сеньорию - самый дальний южный форпост королевства, Трансиорданию . Там в 1115 г.во время похода в Аравийскую Петру первый король Иерусалима, Балдуин I , построил Замок на Королевской Горе - Крак-де-Монреаль и два форпоста в Петре: крепость Аль-Хабис и замок Ле Во Муаз(Аль-Вуайера). В 1142 г. один из деятельных придворных и сподвижников третьего короля Иерусалима, Фулька I Анжуйского , Пейен Ле Бутийе приказал возвести на Скале Пустыни (Petra Deserti ) другой замок - Крак, или Крак в земле Моавской (сегодня Эль-Карак). Он и стал столицей сеньории.

Она имела жизненно важное стратегическое значение. Так, позднее крестоносцы, потеряв Иерусалим, отказывались от шанса вновь получить его по причине того, что договоры не предусматривали возвращения им Трансиордании.

В 1177 г. Рено женился на наследнице Трансиорданской сеньории, Этьении де Мильи (Стефанья де Милли), важной даме королевства, дочери одного из магистров Храма и матери внука бессменного военного министра трех иерусалимских королей Онфруа II де Торона , юного Онфруа IV.

Владея замком Крак-де-Моабит и, соответственно, Трансиорданией , или Заиорданьем, Рено становился одним из самых важных, если не самым важным бароном королевства.

На печати расположена надпись, которая говорит том, что Рено - государь города Петры, и изображён замок Крак. Птица на аверсе считается сказочным гриффоном.

Кроме него был только один столь же крупный и столь же важный светский сеньор - Раймунд III , граф отдельного государства, Триполи. Помимо графства он, как и Рено, через брак владел частью Иерусалимского королевства - княжеством Галилея со столицей в Тивериаде на берегу Генисаретского озера .

Раймунд был потомком участника 1-го похода, Раймунда де Сен-Жилля, или Раймунда Тулузского , являлся родичем правящего короля (бабка Бодуэна IV приходилась старшей сестрой матери Раймунда III). Он, конечно же, не считал Рено ровней, как, впрочем, невысоко ценили «пришлых» и другие «местные» - нобилитет королевства делился на две партии.

«Местные» и «пришлые»

Как следует из названия, партия «местных» в основном состояла из тех, кто родился и жил в Святой Земле. С пришлыми - чужаками из-за моря - все несколько сложнее: в партии Рено состояли номинальный граф Эдессы Жослен III и его сестра, мать короля Бодуэна IV и его старшей сестры Сибиллы , Агнесса де Куртене. И Жослен, и Агнесса родились на Востоке. Впрочем, в партию «местных» входил и прибывший в Левант только в середине 70-х военный министр Амори де Лузиньян (впоследствии король Кипра и номинально Иерусалима как Амори II).

Видными фигурами из истинно местных, кроме графа Триполи, в партии были братья Бодуэн и Балиан Ибелинские . Последнего режиссёр Ридли Скотт зачем-то сделал бастардом в своем «Царстве небесном». Однако обозначенный в фильме роман между Сибиллой и одним из Ибелинов присутствовал на самом деле, только не с младшим, Балианом, а со старшим, Бодуэном. Окажись Бодуэн удачливее, ситуация в королевстве могла повернуться и по-иному. Но вмешалась война.

Война с Саладином в 1170-е

В 1177 Салах ад-Дин (известный больше как Саладин) выступил из Египта и попытался захватить Иерусалим. Смелость юного короля и своевременное вмешательство Рено, тогдашнего регента, привели к катастрофическому разгрому египтян под Монжизаром 25 ноября . Арабские источники утверждают, что победа была одержана именно благодаря Рено.

Огромная армия погибла, Саладин спасся чудом. Однако к 1179 году он вернулся и начал действовать из Дамаска . В Галилее ему способствовала удача. 10 апреля армия франков потерпела поражение, хотя и не фатальное. Однако многие нобили попали в плен, в том числе и Балдуин де Ибелин .

Он сумел выкупиться, заняв денег у императора Мануила, но Сибилла не дождалась его. На пути Бодуэна встала мать Сибиллы, Агнесса. Она сдружилась с Амори де Лузиньяном, оказавшимся готовым упрочить собственное положение за счёт шага, невыгодного для «местных». Амори вызвал с юга Франции младшего брата, Ги (иногда Гвидо). Он сумел понравиться Сибилле, и вскоре состоялась свадьба, приблизившая «пришлого» Ги де Лузиньяна к трону как зятя короля и отчима его племянника (сына Сибиллы от первого брака).

Война с Саладином в начале 1180-х

Удалившись в удел, Рено принялся за нападения на мусульманские караваны, следовавшие мимо Крака, а также стал устраивать набеги на вражескую территорию (однажды он орудовал даже в предместьях Медины). Осенью 1182 г. Рено организовал дерзкий морской рейд.

Суда - и довольно большие - были построены и испытаны на воде Мёртвого моря, после чего разобраны и перенесены на побережье Красного моря с помощью верблюдов. Три из пяти больших кораблей около полугода наводили страх и ужас на жителей исконно мусульманских владений, никогда ранее не видевших крестоносцев так близко. Однако к весне 1183 г. заместители Саладина в Египте тоже построили корабли, спустили их в Красное море и скоро принудили матросов и солдат Рено сойти на сушу, где они (не более 900 чел.) потерпели в итоге поражение в трёхдневной битве. Пленных затем церемониально обезглавили в разных городах империи Саладина.

Самому Рено в Краке Моавском пришлось выдержать две осады Саладина, который поклялся отомстить и убить барона собственной рукой. Однако обе попытки взять твердыню (осенью 1183 и в конце лета 1184) оказались безуспешными.

Помимо двух этих осад, первая половина 1180-х годов интересна ключевым эпизодом у Прудов, или Источников Голиафа в Галилее, в первую неделю октября 1183, в котором тоже участвовал Рено де Шатильон. Большая армия Саладина и крупное (1300 рыцарей плюс пехота) войско крестоносцев почти мирно разошлись после довольно пассивного недельного противостояния.

В роли крайнего во всей этой неприглядной истории оказался Ги де Лузиньян, муж Сибиллы Иерусалимской, отчим малолетнего Бодуэнетта и регент. В трусости его обвинили как раз традиционно умеренные, склонные к компромиссам и осторожности «местные». То же самое услышал он, разумеется, от своей партии «пришлых» и от короля. Последний отстранил Ги от обязанностей регента королевства.

Обострение противостояния с Саладином

В 1186 г. умер последний наследный и законно признанный 8-летний король Иерусалима, Балдуин V , переживший своего дядюшку и тёзку Балдуина IV примерно на год. Трон оказался вакантным, чего давно уже ожидали, одни - со страхом, другие - с нетерпеливым вожделением.

«Пришлые» находились в более выгодном положении и устроили коронацию Ги. «Местные» во главе с Раймундом избрали королём Онфруа как мужа младшей - единокровной - сестры Бодуэна IV, Изабеллы Анжуйской , или Изабеллы Комнин. Гражданской войны не случилось только потому, что кандидат «местных», Онфруа, бежал из лагеря Раймунда в Иерусалим к Сибилле и принес ей и Ги вассальную присягу.

В свою очередь Саладин, покончивший с подчинением «своих», почувствовал себя готовым всей силой обрушиться на врагов веры, среди которых он прослыл благородным правителем и грозным соседом. Ему, однако, требовался повод. И он нашёлся.

То ли в конце 1186, то ли в начале 1187 Рено опять ограбил богатый мусульманский караван. Выручка составила 200 000 золотых. Но главное, с караваном следовала сестра Саладина, которую 61-летний Рено жестоко изнасиловал.

Он и раньше мало уважал иммунитет мусульманских купцов и паломников, отвечая на претензии резонным возражением, что у короля, может быть, и мир с неверными, но у него, сеньора Крака, такого мира нет и быть не может. То же самое услышали и теперь посланники Саладина и король Ги, которому Рено напомнил, что он «хозяин в своей земле, как король - в своей». Добавим к этому страшные рассказы о судьбе мусульманских пленников в Краке Моавском (некоторых Рено сажал в очень тесные ямы, других сбрасывал с высоких стен замка). Одним словом, злодея надо было обуздать.

Саладин со своей стороны устроил рейд на христианские территории в Галилее 1 мая 1187 г. Поняв после этого, что столкновения не избежать, лидеры латинян прекратили распри и начали готовиться к решающей битве.

Последняя битва

Смерть Рено де Шатильона

2 июля 1187 г. в лагере, разбитом в Сефории (предместья Акры), Ги де Лузиньян, как видно, не забыл противостояния почти 4-летней давности во всё той же Галилее, но опять поступил в соответствии со своим характером - сказал «да» и тем, и другим. Согласившись сначала на выжидательную тактику, предложенную на военном совете Раймундом III, он затем в кулуарной беседе уступил настоянию магистра Храма, Жерара де Ридфора , и дал приказ выступать навстречу Саладину.

Условия местности, состояние армии, чрезвычайная даже для тех мест жара, диспозиция и, наконец, отсутствие единства и лидерства в рядах крестоносцев привели к тому, что вся армия королевства угодила в западню, выбраться из которой, помимо отдельных счастливчиков, сумели лишь организованные отряды «местных», старых друзей Саладина - Раймунда III и Балиана Ибелинского. Все прочие - включая короля Ги, его брата Амори, магистра Жерара и, разумеется, Рено де Шайтиона - до последнего дрались в окружении у так называемых Рогов Хаттина в считанных километрах от Тивериады, пока после полудня 4 июля не пали кони и не погибли или не рухнули от изнеможения верные телохранители.

Не зная, видно, как поступить, чтобы сдержать клятву убить Рено собственной рукой, Саладин начал откровенно провоцировать его: «А что, господин Рено, если бы я был сейчас вашим пленником, а не вы моим, как бы вы тогда поступили со мной?». Рено ответил со свойственной ему дерзостью: «Если бы вы были моим пленником, я бы отрубил вам голову».

Сразу отрубить голову заклятому врагу у Саладина не получилось - работу доделали верные мамелюки. Зато он смог воспользоваться убийством в пропагандистских целях. Голову Рено де Шатильона долго ещё возили по градам и весям, дабы показать мусульманам, что повелитель держит слово, а злейший враг их, князь Арнаут, мёртв и больше не вернется.

См. также

Примечания

Источники

• Колин А. Адвокаты Гроба Господня. - OCTO PRINT, 1998.
• Колин А. Князь Арнаут: Ист. приключен. роман в 4 ч. - М .: Терра - Кн. клуб, 1999. - 432 с. - (Тайны истории: Век ХII). - ISBN 5-300-02455-4
• Колин А. З. Франкский демон: [Роман]. - М .: Octo Print, 1998. - 542 с. - (Тамплиеры). - ISBN 5-85686-040-4
• Baldwin M. W. Raymond III of Tripolis. - Princeton, 1936.
• Duggan A. The Story of the Crusade. - London, 1963.
• Estoire d’Eracle… / (через цитаты авторов 19-20 вв.).
• Nicholson R. B. Joscelyn III & the Fall of the Crusaders States. - Brill, 1973.
• Runciman S. A History of the Crusades: 2 vol. - Cambridge, 1952.
• Schlumberger G. Renaud de Châtillon… - Paris, 1898.
• William of Tyre. A History of Deeds Done Beyond the Sea = Historia rerum in patribus transmarinis gestarum / Пер. E. Atwater Bablock, A. C. Krey. - New York, 1943.
• Terry J. The Crusades. - BBC. - 1995.