УДК 821.161.1
Статья посвящена изучению автора и героя в романе Ю.Олеши «Зависть». На основе изученного текста делается вывод о том, что в романе нет положительного героя и автор занимает своеобразную метапозицию по отношению к своим героям-марионеткам.
Введение. Юрий Карлович Олеша (1899–1960) – русский советский писатель, поэт, драматург, сатирик, наиболее известный читателю по двум своим крупным произведениям – «Три толстяка» (1924) и «Зависть» (1927).
Важное место в наследии Олеши занимает автобиографическая книга «Ни дня без строчки» (опубликована в 1961 году, после смерти писателя). Эта книга – и автобиография, и размышления автора о себе и о происходящем вокруг. Он начинает с того, что сам рассказывает о возникновении книги: «Книга возникла в результате убеждения автора, что он должен писать… Хоть и не умеет писать так, как пишут остальные». Он так и объяснял, что должен писать, поскольку он писатель, но именно этого ему и не дают делать. В 1936 на публикацию произведений Олеши и упоминание его имени в печати был наложен запрет, снятый властями только в 1956 г. В дальнейшем Олеша не писал цельных художественных произведений. В письме жене он объяснил свое состояние: «Просто та эстетика, которая является существом моего искусства, сейчас не нужна, даже враждебна – не против страны, а против банды установивших другую, подлую, антихудожественную эстетику» .
Роман «Зависть» вышел в 1927 г. в журнале «Красная новь» и сразу завладел вниманием читателей и критики. Первые же страницы текста резко отличали авторский стиль Олеши от художественной манеры его современников. В романе «Алмазный мой венец» В.П. Катаев вспоминает о том эстетическом шоке, который вызвало у первых слушателей авторское чтение романа: «Преодолев страх, он (Олеша. – Т.Г .) раскрыл свою рукопись и произнес первую фразу своей повести: “Он поет по утрам в клозете”. Хорошенькое начало! Против всяких ожиданий именно эта криминальная фраза привела редактора (А. Вронского, редактора «Красной нови». - Т.Г .) в восторг. Он даже взвизгнул от удовольствия. А все дальнейшее пошло как по маслу... Когда же повесть появилась в печати, то ключик (так автор называет Олешу. – Т.Г. ), как говорится, лег спать простым смертным, а проснулся знаменитым» .
Роман никого не оставил равнодушным, о нем сразу же заспорили критики. При этом диапазон отзывов был поразительно широк: от апологетических оценок В. Ходасевича, Ж.-П. Сартра, Н. Берберовой до разгромных и по сути доносных статей вроде «Симуляция невменяемости» О. Брика. Произведение стали переводить на разные языки мира, а автору негласно присвоили высокое звание «короля метафор». Года через два после выхода «Зависти» В. Каверин свидетельствовал, что целый ряд писателей стал писать по-другому: «Они пытаются найти теперь другие стилистические средства, справедливо считая пустой риторикой все эти рутинные эпитеты и всамделишные деревенские слова, взятые на прокат из словаря Даля» .
Характерно, что полемика вокруг романа, разразившаяся в печати, касалась прежде всего проблемы героя и авторских оценок. Одни критики называли «Зависть» романом об освобождающемся человеке, доказывая, что симпатии писателя целиком на стороне Андрея Бабичева. Другие видели в романе злейшую пародию на Бабичева. Олешу хвалили за обличение Кавалерова и порицали за симпатию к нему же. С первых строк романа читатель вовлекается в сложную игру, не всегда отдавая себе отчет в том, что идет непосредственно от автора, а что – от его персонажей. Любопытно, что эта неуверенность читателя отразилась и в критических отзывах. Один из критиков «Красной нови», А. Лежнев, активный участник литературной жизни тех лет, отмечал у автора «Зависти» «колебания его в отношении к своим героям, двойственность в самой обрисовке их...» .
Очевидно, что такой разброс мнений является результатом сознательной авторской стратегии, вуалирующей истинные оценки в плотном интертекстуальном и метафорическом поле метапрозаического романа. Несмотря на высокую точность, чеканность всех элементов формы романа Юрия Олеши «Зависть» (от «первоэлемента» литературы – языка – до общей композиции, от лепки характеров до прозрачного «магического кристалла» сюжета), авторская идея неоднозначна. «Сверкающая, переливающаяся всеми красками словесная ткань создает миражи, отвлекает от движения мысли, направленной на цель, концентрирует внимание на изобразительных средствах как таковых» .
«Зависть» – роман об интеллигенции, о производстве, созданный автором в эзоповой манере, в результате чего роман приобретает многослойную структуру. «Будучи метатекстом, “Зависть” являет собой многослойный палимпсест, отсылающий сразу к множеству художественных и философских источников и производящий их компрессию» . В поверхностном слое романа проявляет себя социальный конфликт эпох, поколений, воплощающийся в конфликт между раздвоенным интеллигентом Николаем Кавалеровым и целеустремлённым, успешным большевиком-хозяйственником Андреем Бабичевым. Бабичев и Кавалеров представляют собой типичную оппозицию метапрозаического романа «жизнь – творчество».
Без сомнений, главный герой «Зависти» Николай Кавалеров претендует на роль «гениальной личности», романтического героя – традиционной фигуры метапрозаического романа. Он мечтает о собственной славе, тогда как, по его словам, «в нашей стране дороги славы заграждены шлагбаумами». Он хотел бы родиться в маленьком французском городке, поставить перед собой какую-нибудь высокую цель, в один прекрасный день уйти из городка и в столице, фанатически работая, добиться её. Он мечтает, что «когда-нибудь в великом паноптикуме будет стоять восковая фигура» с дощечкой на кубе «Николай Кавалеров». «И больше ничего. И все. И каждый увидевший скажет: «Ах!» И вспомнит кое-какие рассказы, может быть, легенды: «Ах, это тот, что жил в знаменитое время, всех ненавидел и всем завидовал, хвастал, заносился, был томим великими планами, хотел многое сделать и ничего не делал – и кончил тем, что совершил отвратительное, гнусное преступление...» . В этой тираде очевидны отголоски позднего романтизма с его апологией абсолютной свободы.
Кавалеров обладает несомненным художественным талантом. Его творящее воображение создает образ Тома Вирлирли, который есть «само высокомерие юности, сама затаённость гордых мечтаний» , поэтизирует картину моющейся над тазом Вали, позволяет восхититься уличным зеркалом, наделить жизнью пироги, которые «лопотали под одеялом» , заметить, что округлая фарфоровая ваза похожа на фламинго, а в пении птицы услышать щёлканье машинки для стрижки. Поэтический мир Кавалерова – это мир детства, где возможно всё: превратить анечкину кровать в место для игр, поверить в возможность необычной любви.
Мечтательный романтик Кавалеров отчасти является alter ego Олеши, что он сам признал в своих дневниковых записях. Героя и автора роднит упомянутое уже нежелание и невозможность преуспевать в мире, живущем по античеловечным законам. Олеша передает Кавалерову многие свои ощущения и высказывания. Так, например, Кавалеров жалуется, что его не любят вещи. Об аналогичных высказываниях Олеши упоминают В. Катаев и И. Глан. В речах Кавалерова можно услышать мысли, которые тревожат Олешу: как бы как бы деловитость и практицизм людей нового века не обеднили духовный мир человека. Чего будет стоить жизнь, если исключить из неё чувства, жизнь – без свежести ощущений, без собственной славы и т.п. Да и по возрасту герой близок автору (Кавалерову – двадцать семь лет, Олеше – двадцать восемь).
Более того, автор доверяет этому герою свою художественную оптику, наделяя его речь яркими, остроумными образами – своеобразным авторским клеймом «короля метафор». «Да, Кавалеров смотрел на мир моими глазами,» – говорил Олеша в своей известной “Речи на I Всесоюзном съезде советских писателей”. – «Краски, цвета, образы, сравнения, метафоры и умозаключения Кавалерова принадлежали мне. И это были наиболее свежие, наиболее яркие краски, которые я видел. Многие из них пришли из детства, были вынуты из самого заветного уголка, из ящика неповторимых наблюдений. Как художник проявил я в Кавалерове наиболее чистую силу, силу первой вещи, силу пересказа первых впечатлений» .
Вместе с тем, образ Кавалерова является амбивалентным, он лишен ореола романтической избранности и исключительности, выполняя в жизни роль приживальщика при Андрее Бабичеве, который подобрал пьяного Кавалерова и дал на время приют в своей квартире. Противоречивость Кавалерова подчеркнута уже в сцене знакомства с Иваном. «– Таким образом, наша судьба схожа, и мы должны быть друзьями, – сказал Иван, сияя. – А фамилия Кавалеров мне нравится: она высокопарна и низкопробна. – Кавалеров подумал: «Я и есть высокопарный и низкопробный» .
Кавалеров чувствует в себе силы действовать, но он предпочитает оставаться в позе гордого, непонятного одиночки, живущего в разладе с веком. Ему кажется, что новая жизнь посягает на творческую индивидуальность. Мир чувств становится для Кавалерова прибежищем. Он стремится утвердить своё превосходство над людьми новой эпохи, но у него ничего не выходит. Как бы ни старался Кавалеров унизить Бабичева, представляя его лишь жалким «делателем» колбас, он не может не осознавать, что такие люди, как Бабичев, находятся на вершине общественной лестницы.
Кавалеров, такой тонкий и нежный, вынужден быть «шутом» при Бабичеве. Он носит по указанным адресам изготовленную по технологии Бабичева колбасу, «которая не прованивается в один день», и все поздравляют её создателя. Кавалеров же гордо отказывается от её торжественного поедания. Его разбирает злоба, потому что в том новом мире, который строит коммунист Бабичев, слава «вспыхивает оттого, что из рук колбасника вышла колбаса нового сорта». Он чувствует, что этот новый, строящийся мир есть главный, торжествующий. И он, Кавалеров, в отличие Бабичева, чужой на этом празднике жизни. Ему постоянно напоминают об этом, то не пустив на лётное поле аэродрома, где должен состояться отлёт советского аэроплана новой конструкции, то на стройке ещё одного детища Бабичева - «Четвертака», дома-гиганта, будущей величайшей столовой, величайшей кухни, где обед будет стоить всего четвертак.
В стране, где от человека требуется трезвый реалистический подход, его подмывает вдруг взять да и сотворить что-нибудь нелепое, совершить какое-нибудь гениальное озорство и сказать потом: «Да, вот вы так, а я так». Кавалеров чувствует, что жизнь его переломилась, что он уже не будет ни красивым, ни знаменитым. Даже необычайной любви, о которой он мечтал всю жизнь, тоже не будет. С тоской и ужасом вспоминает он о комнате у сорокапятилетней вдовы Анечки Прокопович, жирной и рыхлой. Он воспринимает вдову как символ своей мужской униженности. Он слышит её женский зов, но это будит в нем только ярость («Я не пара тебе, гадина!»).
Единомышленником Кавалерова, своеобразным героем-идеологом в романе является «современный чародей» Иван Бабичев, критикующий своего брата. Иван, с детства удивлявший окружающих и получивший прозвище Механик, обладает незаурядными изобретательскими способностями. После Политехнического института он некоторое время работал инженером, но этот этап в прошлом, теперь же он шатается по пивным, за плату рисует портреты с желающих, сочиняет экспромты и т. п. – и проповедует.
Он убеждён в том, что его оружие и щит – подушка, безмолвный свидетель всех чувств, которым суждено потухнуть вместе с уходящей в прошлое эпохой. С подушкой, на которой спала Валя, он стоит под её окном, уговаривая возвратиться домой, с подушкой появляется на стройке, где произносит речь его знаменитый брат. Она становится для Ивана олицетворением домашнего очага, который хотят раздавить, становится символом индивидуализма. Иван угрожает Андрею Бабичеву: «Пули застревают в подушке. Подушкой мы задушим тебя» .
Иван не может смириться с наступлением нового времени: он хочет «встряхнуть сердце перегоревшей эпохи». Он готовит «мирное восстание», «заговор чувств», объявляя себя его вождем. «Вот я стою на высотах, озирая сползающуюся армию! Ко мне! Ко мне! Велико мое воинство! Актерики, мечтающие о славе. Несчастные любовники! Старые девы! Счетоводы! Честолюбцы! Дураки! Рыцари! Трусы! Ко мне! Пришел король ваш, Иван Бабичев! Еще не настало время, - скоро, скоро мы выступим... Сползайся, воинство!»
В этой пафосной тираде дает о себе знать глубинный – интертектуальный – слой романа, в котором Ивану принадлежит более важная роль: он имитирует Второе пришествие Христа, являясь псевдомессией, антихристом . Как и антихрист, Иван творит лжечудеса: они либо обманны (он выдает за гигантский мыльный пузырь полет над городом аэронавта Эрнеста Витолло), либо бьют мимо цели (битва Цезаря с Помпеем при Фарсале снится не отцу, которому обещал это видeние сын, а кухарке), либо вызываются не более чем ловкостью рук иллюзиониста (Иван показывает в пивной карточные фокусы). Магия Ивана не исцеляет, а наносит вред (под его чарами бородавка на лице соседки разрастается и расцветает) и сообщает обратный ход евангельским сценам: так, он превращает портвейн на свадебном пиршестве в воду.
Кавалеров кажется Ивану высшим, символическим воплощением погибающей эпохи: «...да, зависть. Тут должна разыграться драма, одна из тех грандиозных драм на театре истории, которые долго вызывают плач, восторги, сожаления и гнев человечества. Вы, сами того не понимая, являетесь носителем исторической миссии. Вы, так сказать, сгусток. Вы сгусток зависти погибающей эпохи... Хлопните, как говорится, дверью. Вот самое главное: уйдите с треском. Чтоб шрам остался на морде истории» .
Автор сатирически развенчивает образы Кавалерова и Ивана Бабичева. В конце концов они оба находят пристанище у вдовы Анечки, в тесном закутке, где гнездятся мелкие, пошлые, низменные чувства. В финале герои заключают своеобразный альянс: Иван предлагает спивающемуся Кавалерову выпить за равнодушие как «лучшее из состояний человеческого ума» и сообщает «приятное»: «...сегодня, Кавалеров, ваша очередь спать с Анечкой. Ура!» . Мечты Кавалерова, совершившего союз с антихристом, о великой любви и абсолютной свободе так и остаются недосягаемыми. Так автор в оппозиции «жизнь – творчество» выбирает жизнь, он становится на сторону Андрея Бабичева, одновременно признавая его недовоплощенность, ограниченность, ценностную неполноту.
Андрей Бабичев – антипод Кавалерова. В своей деятельности он воплощает важную линию коммунизма – установку на практическое строительство. Он полон энтузиазма, энергии, телесной мощи. Бабичев заботится о благоустройстве человечества: его детище «Четвертак» – это огромная столовая, которая облегчит женский труд. «Четвертак» несёт людям облегчение (в отличие от всеразрушающей машины Ивана «Офелии» – фантазии больного мозга). А. Бабичеву свойственна доброта, деликатность, нежность (он покровительствует Кавалерову, усыновляет Володю Макарова и Валю – дочь Ивана).
Казалось бы, в соответствии с общей логикой советской литературы именно этот герой должен обладать положительными характеристиками. Однако в Андрее Бабичеве, настороженно и недоверчиво относящемся к эмоциональной и эстетической сторонам жизни (Володя Макаров без всяких сомнений говорит: «Зачем старинные чувства Эдисонам нового века» ), автор настолько подчеркивает физиологическую составляющую, что изображение приобретает гротескный, карнавализированный характер.
Так, великан-обжора Бабичев съедает вечером «двести пятьдесят граммов ветчины, банку шпрот, скумбрию в консервах, большой батон, голландского сыру доброе полнолуние, четыре яблока, десяток яиц и мармелад „Персидский горошек“» . Описание героя в момент еды зооморфно: «глаза его налились кровью, он… чавкал, сопел, у него двигались уши» . Создание нового сорта колбасы становится сакральным моментом в хозяйственной деятельности А. Бабичева, он «даже застыдился сперва, подобно жениху, увидевшему, как прекрасна его молодая невеста» . Празднование в честь этого события в глазах наблюдающего за пирующими Кавалерова превращается в новое эпическое живописное полотно «Пир у хозяйственника».
Отношение к еде служит способом противопоставления героев. Задумавший индустриализацию кухонь «великий колбасник» и обжора А. Бабичев, поедатель раков Иван, стряпуха Анечка, «раздирающая руками кишки» , участвуют в великом жизненном пиршестве, чревоугодие объединяет их. На этом фоне отказ Кавалерова участвовать в трапезе выглядит вызовом сложившейся системе, отказом от инициации: «новый сорт колбасы меня не заставит сиять» . Герой демонстративно покупает яйцо и булку и ест их на улице в одиночестве. В сцене футбольной встречи, представляющей собой скорее военное сражение, карнавально актуализировано архаическое значение битвы-пира: «зелёный бублик» чулка вокруг «грушевидной, легко волосатой икры» Володи Макарова; «выдавливающийся», как колбаса, Кавалеров; толпа, заполнившая буфет, требующая «хлеба» после «зрелища» футбольного матча.
Во время игры отлетевший мяч «падает к ногам» Кавалерова, но и тогда герой предпочитает остаться наблюдателем, остро ощущая свою непричастность к этому миру. Отказываясь принимать участие в пире и матче, он подчёркивает своё отчуждение, которое становится с одной стороны знаком трагической избранности, с другой – шутовской отверженности.
Кульминация конфликта происходит в девятой главе, начинающейся словами «Мы собрались на аэродроме…» . Местоимение «мы» знаменует попытку Кавалерова приблизиться к манящему новому миру, преодолеть отчуждение, но именно в этой сцене герой терпит поражение – его не пускают на аэродром: «я вдруг ясно осознал свою непринадлежность к тем, которых созвали ради большого и важного дела» . Бунтуя, он ведёт себя, как ребёнок, и, желая оскорбить Бабичева, обзывает его «колбасником». Пушкинские реминисценции в этом эпизоде подчёркивают амбивалентность шутовского мира Николая Кавалерова.
При анализе аллюзийного пласта романа в образе советского вельможи и строителя фабрики-кухни обнаруживаются ветхозаветные и литературные параллели. Как полагает И.П. Смирнов, Андрей Бабичев – это «Адам до грехопадения, с одной стороны, а с другой – собирательный участник раннеавангардистского движения» . На это указывает шрам «под правой ключицей» – след выстрела в революционера, бежавшего с царской каторги (намек на Адамовo ребро, из которого была сотворена Ева), тем более что цель неуемной деятельности Андрея – наделить женщин витальной энергией: «…мы вернем вам часы, украденные у вас кухней, – половину жизни получите вы обратно» . Но, несмотря на свою прокреативную мощь, Бабичев - это Адам, еще не согрешивший с Евой: Андрей холост, не умеет различать добро и зло (в чем его упрекает воспитанник Володя Макаров), первозданно дорефлексивен; он не вкусил еще плодов с древа познания – за ужином он надрезает яблоко, но тут же отбрасывает от себя .
В своей авангардистской ипостаси Андрей совмещен прежде всего с Маяковским (которого он напоминает внешне – могучим телосложением, бритой головой и щеголеватостью) и с его соратниками-кубофутуристами (в частности, с Давидом Бурлюком) .
Кроме того, Бабичев-революционер соотнесен Олешей не только с эстетическим, но и с политическим авангардом ХХ столетия. Уже давно было замечено, что юность этого героя совпадает с биографией Ленина: отец у обоих - директор гимназии, у обоих за участие в теракте был казнен старший брат .
В этом подтекстово-аллюзийном слое романа социальный конфликт (обнаруженный нами в поверхностно-эмпирическом слое) с очевидностью приобретает уже вертикальную направленность и превращается в конфликт экзистенциальный, особенно актуальный для литературы XX века, – конфликт личности и общества, индивида и власти. Именно так вслед за А. Белинковым рассматривает центральную коллизию романа М. Вайскопф: «развитие традиционной российской темы – темы противостояния личности и государства, воплощённого в облике его сакрализованного правителя» . Этот конфликт организован средствами романтической поэтики – с помощью снов, сказок, мотивов зеркала, двойничества, тени, разборного человека, различных метаморфоз – и отражает глубину традиционного противостояния идеала и действительности.
Огромную роль в романе, в частности в его повествовательной структуре, выполняет образ зеркала. Исчезновение Кавалерова-нарратора связано с разглядыванием уличного зеркала. Последняя, пятнадцатая глава первой части заканчивается тем, что Кавалеров видит отражение Ивана; четвертая глава второй части начинается эпизодом удаления двух героев от того же зеркала. Тем самым предыстория Бабичева синхронизирована со временем остановки героев у зеркала. Иван возникает как бы из зеркала: «Я продолжал думать про оптические обманы, про фокусы зеркала и потому спросил подошедшего, еще не узнав его: С какой стороны вы подошли?» .
Остановка перед зеркалом означает сюжетную паузу в жизни Кавалерова, поскольку связана с его размышлениями. В пятнадцатой главе, содержащей большое количество медитаций повествователя, увеличивается объем текста, данного в настоящем времени. Это, если можно так выразиться, «настоящее восприятия», которое выполняет функцию замедления событий истории. Ж. Женетт называет такие случаи «созерцательными остановками». В «Зависти» подобные остановки всегда связаны с медитациями по поводу разглядываемых объектов. К тому же, приближаясь к зеркалу, Кавалеров начинает вместо местоимения «я» употреблять слово «вы» («вы приближаетесь», «вы видите», «ваше лицо»), что подготавливает как появление сюжетного двойника, так и исчезновение Кавалерова как субъекта речи. Только смена нарратора, возвращающая истории прошедшее время, позволяет развиваться событиям дальше .
Еще один сбой линейной событийности происходит на стыке третьей и четвертой глав второй части, перед тем, как история вернется к судьбе Кавалерова. Эпизод пребывания Бабичева в ГПУ театрализуется. Сначала дается долгий монолог Ивана о заговоре чувств без комментариев повествователя, а затем микропьеса, первая и последняя реплики которой звучат следующим образом:
Следователь. И что же, вам удалось уже найти кого-либо?
Иван. Николай Кавалеров. Завистник .
В последней реплике можно уловить аллюзию к пушкинскому «Моцарту и Сальери», – монолог Сальери, вводящий тему зависти, заканчивается аналогично: «А ныне – сам скажу – я ныне – Завистник».
В романе Олеши происходит некая игра с заранее известными правилами. Как взрослому в детской игре, читателю никогда не удается полностью окунуться в мир героев «Зависти». Там, где мы должны, казалось бы, напряженно следить за взаимоотношениями героев, мы вдруг забываем о всякой связи между ними. Когда Кавалеров смотрит, как прыгает Володя Макаров, перед нами – поза «зеваки», оцепеневшего перед посторонним ему зрелищем. Это не традиционное литературное описание, «нужное» для действия. Это – разглядывание, оно разрывает, останавливает действие, непрерывность которого – закон композиции большого жанра .
Праздничный, яркий колорит романов Олеши сообщен им именно этой «зрелищностью». Такова эта проза – не просто изображающая некий мир, в который входит читатель, а как бы демонстрирующая читателю этот мир, указывающая на каждое отдельное изображение. Вместо обычного «двучлена» – читатель и художественный мир, в который он входит, – мы видим какое-то тройное, ступенчатое построение. Между читателем и тем миром, в котором действуют герои Олеши, стоит еще кто-то третий, нам этот мир показывающий. Эта демонстративность, подчеркнутая «зрелищность» прозы Олеши, несомненно, новое качество литературы .
Сокрытию конечных авторских оценок способствует и повествовательная структура романа. Если вся первая часть «Зависти» ведётся от лица Кавалерова, то вторая часть организована в безличном режиме от третьего лица. Как результат, в начале произведения Кавалеров иронизирует над Бабичевым, а потом повествователь иронизирует над Кавалеровым, и в этой стереоскопической нарративной оптике интерпретация авторской позиции принципиально затруднена. Недаром Е. Меньшикова, проводя аналогии с романами Ф.М. Достоевского, пишет о редуцированном смехе Олеши, окрашенном в ироничные тона сомнения, что ретуширует трагизм экзистенциального конфликта личности в период становящейся тоталитарной системы .
Заключение . В романе, таким образом, нет абсолютно положительного героя. Автор занимает своеобразную метапозицию по отношению к своим героям-марионеткам. В лице Кавалерова он развенчивает традиционного «высокого» героя русской метапрозы (вспомним, что аналогичной интенции придерживались и некоторые другие современники писателя – К. Вагинов в романе «Козлиная песнь», В. Набоков в «Отчаянии», Л. Добычин в «Городе Эн» и др.), сатирически отрицает героя прошлого – Ивана Бабичева, в чьем облике проступают черты антихриста, и демонстрирует идеологическое первенство человека будущего– строителя новой жизни Андрея Бабичева, но изображение последнего лишено свойственной соцреализму идеализации. Как справедливо полагает И.П. Смирнов, «Зависть» «знаменует собой угасаниe собственно романа, происходящеe под давлением авторефлексивности, которая подчиняет себе этот жанр. <...> Метароман способен осмыслить историю, но у него нет, как говорилось, идеи положительного будущего. Он пребывает в той абсолютной современности, в которой прошлое исчерпано, а на прогнозирование нельзя положиться» .
The paper studies the author and protagonist in the novel Olesha "Envy." Based on the study of the text concludes that the novel is not the author of the hero and is a kind of meta-position with respect to his characters-puppets.
Список литературы
1. Вайскопф, М.Я. Андрей Бабичев и его прообраз в «Зависти» Юрия Олеши / М.Я. Вайскопф // Изв. Академии наук СССР. Сер. литературы и языка. - М.: Наука, 1994. – Т. 53. – № 5. – С. 69–76. 14.
2. Жиличева, Г.А. Принципы повествования в романе Ю. Олеши «Зависть» / Г.А. Жиличева // Вопросы литературы. – 2006. – №5. – С. 42–56
3. Меньшикова, Е.Р. Редуцированный смех Юрия Олеши / Е.Р. Меньшикова // Вопросы философии. – 2002. - № 10. – С.75–85
4. Олеша, Ю.К. Избранное. Роман Зависть / Ю.К. Олеша. – Свердловск: Изд-во УГУ, 1988. – 435 с.
5. Олеша, Ю.К. Пьесы. Статьи о театре и драматургии / Ю.К. Олеша. – М.: Культура, 1987. – 290 с.
6. Смирнов, И.В. Роман и смена эпох: «Зависть» Юрия Олеши / И.В. Смирнов // Звезда. – 2012. – № 8. С. 11–19
7. Сухих, И.С. Остается только метафора («Зависть» Ю. Олеши) / И.С. Сухих // Звезда. – 2002. – №10. – С. 62–77.
8. Перцов, В.О. Мы живем впервые / В.О. Перцов. – М., Просвещение, 1994. – 266 с.
Научный руководитель – И.В. Банах , кандидат филологических наук, доцент кафедры русской и зарубежной литературы.
«Он поёт по утрам в клозете. Можете представить себе, какой это жизнерадостный, здоровый человек». Без этой хрестоматийной, ставшей летучей фразы, с которой начинается роман Олеши, не обойтись. А речь в ней идёт о бывшем революционере, члене Общества политкаторжан, ныне же крупном советском хозяйственнике, директоре треста пищевой промышленности Андрее Бабичеве. Видит же его таким - могучим гигантом, хозяином жизни - главный герой, человек, потерявшийся в жизни, Николай Кавалеров.
Андрей Бабичев подобрал пьяного Кавалерова, валявшегося возле пивной, из которой его вышвырнули после ссоры. Он пожалел его и дал на время приют в своей квартире, пока отсутствует его воспитанник и друг, представитель «нового поколения», восемналцатилетний студент и футболист Володя Макаров. Две недели живёт у Бабичева Кавалеров, но вместо благодарности испытывает к своему благодетелю мучительную зависть. Он презирает его, считает ниже себя и называет колбасником. Ведь он, Кавалеров, обладает образным видением, чуть ли не поэтическим даром, который использует для сочинения эстрадных монологов и куплетов о фининспекторе, совбарышнях, нэпманах и алиментах. Он завидует преуспеянию Бабичева, его здоровью и энергии, знаменитости и размаху. Кавалерову хочется поймать его на чем-то, обнаружить слабую сторону, найти брешь в этом монолите. Болезненно самолюбивый, он чувствует себя униженным своим приживальчеством и бабичевской жалостью. Он ревнует к незнакомому ему Володе Макарову, чья фотография стоит на столе у Бабичева.
Кавалерову двадцать семь лет. Он мечтает о собственной славе. Он хочет большего внимания, тогда как, по его словам, «в нашей стране дороги славы заграждены шлагбаумами». Он хотел бы родиться в маленьком французском городке, поставить перед собой какую-нибудь высокую цель, в один прекрасный день уйти из городка и в столице, фанатически работая, добиться её. В стране же, где от человека требуется трезвый реалистический подход, его подмывает вдруг взять да и сотворить что-нибудь нелепое, совершить какое-нибудь гениальное озорство и сказать потом: «Да, вот вы так, а я так». Кавалеров чувствует, что жизнь его переломилась, что он уже не будет ни красивым, ни знаменитым. Даже необычайной любви, о которой он мечтал всю жизнь, тоже не будет. С тоской и ужасом вспоминает он о комнате у сорокапятилетней вдовы Анечки Прокопович, жирной и рыхлой. Он воспринимает вдову как символ своей мужской униженности. Он слышит её женский зов, но это будит в нем только ярость («Я не пара тебе, гадина!»).
Кавалеров, такой тонкий и нежный, вынужден быть «шутом» при Бабичеве. Он носит по указанным адресам изготовленную по технологии Бабичева колбасу, «которая не прованивается в один день», и все поздравляют её создателя. Кавалеров же гордо отказывается от её торжественного поедания. Его разбирает злоба, потому что в том новом мире, который строит коммунист Бабичев, слава «вспыхивает оттого, что из рук колбасника вышла колбаса нового сорта». Он чувствует, что этот новый, строящийся мир есть главный, торжествующий. И он, Кавалеров, в отличие Бабичева, чужой на этом празднике жизни. Ему постоянно напоминают об этом, то не пустив на лётное поле аэродрома, где должен состояться отлёт советского аэроплана новой конструкции, то на стройке ещё одного детища Бабичева - «Четвертака», дома-гиганта, будущей величайшей столовой, величайшей кухни, где обед будет стоить всего четвертак.
Измученный завистью, Кавалеров пишет Бабичеву письмо, где признается в своей ненависти к нему и называет тупым сановником с барскими наклонностями. Он заявляет, что становится на сторону брата Бабичева - Ивана, которого однажды видел во дворе дома, когда тот угрожал Андрею погубить его с помощью своей машины «Офелии». Андрей Бабичев тогда сказал, что его брат Иван - «лентяй, вредный, заразительный человек», которого «надо расстрелять». Чуть позже Кавалеров случайно оказывается свидетелем того, как этот толстый человек в котелке и с подушкой в руках просит девушку по имени Валя вернуться к нему. Валя, дочь Ивана Бабичева, становится предметом его романтических устремлений. Кавалеров объявляет Бабичеву войну - «...за нежность, за пафос, за личность, за имена, волнующие, как имя „Офелия“, за все, что подавляете вы, замечательный человек».
Как раз в тот момент, когда Кавалеров, намереваясь окончательно покинуть дом Бабичева, собирает свои пожитки, возвращается студент и футболист Володя Макаров. Растерянный и ревнующий Кавалеров пытается оклеветать перед ним Бабичева, но Макаров не реагирует, а спокойно занимает своё место на так полюбившемся Кавалерову диване. Письмо Кавалеров не решается оставить, но потом вдруг обнаруживает, что по ошибке захватил чужое, а его так и осталось лежать на столе. Он в отчаянии. Снова возвращается он к Бабичеву, ему хочется пасть в ноги благодетелю и, покаявшись, умолять о прощении. Но вместо этого он только язвит, а увидев появившуюся из спальни Валю, и вовсе впадает в транс - снова начинает клеветать и в конце концов оказывается вышвырнутым за дверь. «Все кончено, - говорит он. - Теперь я убью вас, товарищ Бабичев».
С этого момента Кавалеров в союзе с «современным чародеем» Иваном Бабичевым, учителем и утешителем. Он слушает его исповедь, из которой узнает про незаурядные изобретательские способности Ивана, с детства удивлявшего окружающих и получившего прозвище Механик. После Политехнического института тот некоторое время работал инженером, но этот этап в прошлом, теперь же он шатается по пивным, за плату рисует портреты с желающих, сочиняет экспромты и т. п. Но главное - проповедует. Он предлагает организовать «заговор чувств» в противовес бездушной эре социализма, отрицающей ценности века минувшего: жалость, нежность, гордость, ревность, честь, долг, любовь... Он созывает тех, кто ещё не освободился от человеческих чувств, пусть даже и не самых возвышенных, кто не стал машиной. Он хочет устроить «последний парад этих чувств». Он пылает ненавистью к Володе Макарову и брату Андрею, отнявших у него дочь Валю. Иван говорит брату, что тот любит Володю не потому, что Володя - новый человек, а потому, что сам Андрей, как простой обыватель, нуждается в семье и сыне, в отеческих чувствах. В лице Кавалерова Иван находит своего приверженца.
«Чародей» намеревается показать Кавалерову свою гордость - машину под названием «Офелия», универсальный аппарат, в котором сконцентрированы сотни разных функций. По его словам, она может взрывать горы, летать, поднимать тяжести, заменять детскую коляску, служить дальнобойным орудием. Она умеет делать все, но Иван запретил ей. Решив отомстить за свою эпоху, он развратил машину. Он, по его словам, наделил её пошлейшими человеческими чувствами и тем самым опозорил её. Поэтому он и дал ей имя Офелии - девушки, сошедшей с ума от любви и отчаяния. Его машина, которая могла бы осчастливить новый век, - «ослепительный кукиш, который умирающий век покажет рождающемуся». Кавалерову чудится, что Иван действительно разговаривает с кем-то сквозь щёлку в заборе, и тут же с ужасом слышит пронзительный свист. С задыхающимся шёпотом: «Я боюсь ее!» - Иван устремляется прочь от забора, и они вместе спасаются бегством.
Кавалеров стыдится своего малодушия, он видел лишь мальчика, свистевшего в два пальца. Он сомневается в существовании машины и упрекает Ивана. Между ними происходит размолвка, но потом Кавалеров сдаётся. Иван рассказывает ему сказку о встрече двух братьев: он, Иван, насылает свою грозную машину на строящийся «Четвертак», и та разрушает его, а поверженный брат приползает к нему. Вскоре Кавалеров присутствует на футбольном матче, в котором принимает участие Володя. Он ревниво следит за Володей, за Валей, за Андреем Бабичевым, окружёнными, как ему кажется, всеобщим вниманием. Он уязвлён, что самого его не замечают, не узнают, и прелесть Вали терзает его своей недоступностью.
Ночью Кавалеров возвращается домой пьяным и оказывается в постели своей хозяйки Анечки Прокопович. Счастливая Анечка сравнивает его со своим покойным мужем, что приводит Кавалерова в ярость. Он бьёт Анечку, но и это только восхищает её. Он заболевает, вдова ухаживает за ним. Кавалерову снится сон, в котором он видит «Четвертак», счастливую Валю вместе с Володей и тут же с ужасом замечает Офелию, которая настигает Ивана Бабичева и прикалывает к стене иглой, а затем преследует самого Кавалерова.
Выздоровев, Кавалеров бежит от вдовы. Прелестное утро наполняет его надеждой, что вот сейчас он сможет порвать со своей прежней безобразной жизнью. Он понимает, что жил слишком легко и самонадеянно, слишком высокого был о себе мнения. Он ночует на бульваре, но затем снова возвращается, твёрдо решив поставить вдову «на место». Дома он застаёт сидящего на кровати Анечки и по-хозяйски распивающего вино Ивана. В ответ на изумлённый вопрос Кавалерова: «Что это значит?» - тот предлагает ему выпить за равнодушие как «лучшее из состояний человеческого ума» и сообщает «приятное»: «...сегодня, Кавалеров, ваша очередь спать с Анечкой. Ура!»
Пересказал
«Он поёт по утрам в клозете. Можете представить себе, какой это жизнерадостный, здоровый человек». Без этой хрестоматийной, ставшей летучей фразы, с которой начинается роман Олеши, не обойтись. А речь в ней идёт о бывшем революционере, члене Общества политкаторжан, ныне же крупном советском хозяйственнике, директоре треста пищевой промышленности Андрее Бабичеве. Видит же его таким - могучим гигантом, хозяином жизни - главный герой, человек, потерявшийся в жизни, Николай Кавалеров.
Андрей Бабичев подобрал пьяного Кавалерова, валявшегося возле пивной, из которой его вышвырнули после ссоры. Он пожалел его и дал на время приют в своей квартире, пока отсутствует его воспитанник и друг, представитель «нового поколения», восемналцатилетний студент и футболист Володя Макаров. Две недели живёт у Бабичева Кавалеров, но вместо благодарности испытывает к своему благодетелю мучительную зависть. Он презирает его, считает ниже себя и называет колбасником. Ведь он, Кавалеров, обладает образным видением, чуть ли не поэтическим даром, который использует для сочинения эстрадных монологов и куплетов о фининспекторе, совбарышнях, нэпманах и алиментах. Он завидует преуспеянию Бабичева, его здоровью и энергии, знаменитости и размаху. Кавалерову хочется поймать его на чем-то, обнаружить слабую сторону, найти брешь в этом монолите. Болезненно самолюбивый, он чувствует себя униженным своим приживальчеством и бабичевской жалостью. Он ревнует к незнакомому ему Володе Макарову, чья фотография стоит на столе у Бабичева.
Кавалерову двадцать семь лет. Он мечтает о собственной славе. Он хочет большего внимания, тогда как, по его словам, «в нашей стране дороги славы заграждены шлагбаумами». Он хотел бы родиться в маленьком французском городке, поставить перед собой какую-нибудь высокую цель, в один прекрасный день уйти из городка и в столице, фанатически работая, добиться её. В стране же, где от человека требуется трезвый реалистический подход, его подмывает вдруг взять да и сотворить что-нибудь нелепое, совершить какое-нибудь гениальное озорство и сказать потом: «Да, вот вы так, а я так». Кавалеров чувствует, что жизнь его переломилась, что он уже не будет ни красивым, ни знаменитым. Даже необычайной любви, о которой он мечтал всю жизнь, тоже не будет. С тоской и ужасом вспоминает он о комнате у сорокапятилетней вдовы Анечки Прокопович, жирной и рыхлой. Он воспринимает вдову как символ своей мужской униженности. Он слышит её женский зов, но это будит в нем только ярость («Я не пара тебе, гадина!»).
Кавалеров, такой тонкий и нежный, вынужден быть «шутом» при Бабичеве. Он носит по указанным адресам изготовленную по технологии Бабичева колбасу, «которая не прованивается в один день», и все поздравляют её создателя. Кавалеров же гордо отказывается от её торжественного поедания. Его разбирает злоба, потому что в том новом мире, который строит коммунист Бабичев, слава «вспыхивает оттого, что из рук колбасника вышла колбаса нового сорта». Он чувствует, что этот новый, строящийся мир есть главный, торжествующий. И он, Кавалеров, в отличие Бабичева, чужой на этом празднике жизни. Ему постоянно напоминают об этом, то не пустив на лётное поле аэродрома, где должен состояться отлёт советского аэроплана новой конструкции, то на стройке ещё одного детища Бабичева - «Четвертака», дома-гиганта, будущей величайшей столовой, величайшей кухни, где обед будет стоить всего четвертак.
Измученный завистью, Кавалеров пишет Бабичеву письмо, где признается в своей ненависти к нему и называет тупым сановником с барскими наклонностями. Он заявляет, что становится на сторону брата Бабичева - Ивана, которого однажды видел во дворе дома, когда тот угрожал Андрею погубить его с помощью своей машины «Офелии». Андрей Бабичев тогда сказал, что его брат Иван - «лентяй, вредный, заразительный человек», которого «надо расстрелять». Чуть позже Кавалеров случайно оказывается свидетелем того, как этот толстый человек в котелке и с подушкой в руках просит девушку по имени Валя вернуться к нему. Валя, дочь Ивана Бабичева, становится предметом его романтических устремлений. Кавалеров объявляет Бабичеву войну - «…за нежность, за пафос, за личность, за имена, волнующие, как имя „Офелия“, за все, что подавляете вы, замечательный человек».
Как раз в тот момент, когда Кавалеров, намереваясь окончательно покинуть дом Бабичева, собирает свои пожитки, возвращается студент и футболист Володя Макаров. Растерянный и ревнующий Кавалеров пытается оклеветать перед ним Бабичева, но Макаров не реагирует, а спокойно занимает своё место на так полюбившемся Кавалерову диване. Письмо Кавалеров не решается оставить, но потом вдруг обнаруживает, что по ошибке захватил чужое, а его так и осталось лежать на столе. Он в отчаянии. Снова возвращается он к Бабичеву, ему хочется пасть в ноги благодетелю и, покаявшись, умолять о прощении. Но вместо этого он только язвит, а увидев появившуюся из спальни Валю, и вовсе впадает в транс - снова начинает клеветать и в конце концов оказывается вышвырнутым за дверь. «Все кончено, - говорит он. - Теперь я убью вас, товарищ Бабичев».
С этого момента Кавалеров в союзе с «современным чародеем» Иваном Бабичевым, учителем и утешителем. Он слушает его исповедь, из которой узнает про незаурядные изобретательские способности Ивана, с детства удивлявшего окружающих и получившего прозвище Механик. После Политехнического института тот некоторое время работал инженером, но этот этап в прошлом, теперь же он шатается по пивным, за плату рисует портреты с желающих, сочиняет экспромты и т. п. Но главное - проповедует. Он предлагает организовать «заговор чувств» в противовес бездушной эре социализма, отрицающей ценности века минувшего: жалость, нежность, гордость, ревность, честь, долг, любовь… Он созывает тех, кто ещё не освободился от человеческих чувств, пусть даже и не самых возвышенных, кто не стал машиной. Он хочет устроить «последний парад этих чувств». Он пылает ненавистью к Володе Макарову и брату Андрею, отнявших у него дочь Валю. Иван говорит брату, что тот любит Володю не потому, что Володя - новый человек, а потому, что сам Андрей, как простой обыватель, нуждается в семье и сыне, в отеческих чувствах. В лице Кавалерова Иван находит своего приверженца.
«Чародей» намеревается показать Кавалерову свою гордость - машину под названием «Офелия», универсальный аппарат, в котором сконцентрированы сотни разных функций. По его словам, она может взрывать горы, летать, поднимать тяжести, заменять детскую коляску, служить дальнобойным орудием. Она умеет делать все, но Иван запретил ей. Решив отомстить за свою эпоху, он развратил машину. Он, по его словам, наделил её пошлейшими человеческими чувствами и тем самым опозорил её. Поэтому он и дал ей имя Офелии - девушки, сошедшей с ума от любви и отчаяния. Его машина, которая могла бы осчастливить новый век, - «ослепительный кукиш, который умирающий век покажет рождающемуся». Кавалерову чудится, что Иван действительно разговаривает с кем-то сквозь щёлку в заборе, и тут же с ужасом слышит пронзительный свист. С задыхающимся шёпотом: «Я боюсь ее!» - Иван устремляется прочь от забора, и они вместе спасаются бегством.
Кавалеров стыдится своего малодушия, он видел лишь мальчика, свистевшего в два пальца. Он сомневается в существовании машины и упрекает Ивана. Между ними происходит размолвка, но потом Кавалеров сдаётся. Иван рассказывает ему сказку о встрече двух братьев: он, Иван, насылает свою грозную машину на строящийся «Четвертак», и та разрушает его, а поверженный брат приползает к нему. Вскоре Кавалеров присутствует на футбольном матче, в котором принимает участие Володя. Он ревниво следит за Володей, за Валей, за Андреем Бабичевым, окружёнными, как ему кажется, всеобщим вниманием. Он уязвлён, что самого его не замечают, не узнают, и прелесть Вали терзает его своей недоступностью.
Ночью Кавалеров возвращается домой пьяным и оказывается в постели своей хозяйки Анечки Прокопович. Счастливая Анечка сравнивает его со своим покойным мужем, что приводит Кавалерова в ярость. Он бьёт Анечку, но и это только восхищает её. Он заболевает, вдова ухаживает за ним. Кавалерову снится сон, в котором он видит «Четвертак», счастливую Валю вместе с Володей и тут же с ужасом замечает Офелию, которая настигает Ивана Бабичева и прикалывает к стене иглой, а затем преследует самого Кавалерова.
Выздоровев, Кавалеров бежит от вдовы. Прелестное утро наполняет его надеждой, что вот сейчас он сможет порвать со своей прежней безобразной жизнью. Он понимает, что жил слишком легко и самонадеянно, слишком высокого был о себе мнения. Он ночует на бульваре, но затем снова возвращается, твёрдо решив поставить вдову «на место». Дома он застаёт сидящего на кровати Анечки и по-хозяйски распивающего вино Ивана. В ответ на изумлённый вопрос Кавалерова: «Что это значит?» - тот предлагает ему выпить за равнодушие как «лучшее из состояний человеческого ума» и сообщает «приятное»: «…сегодня, Кавалеров, ваша очередь спать с Анечкой. Ура!»
Он поет по утрам в клозете. Можете представить себе, какой это жизнерадостный, здоровый человек. Желание петь возникает в нем рефлекторно. Эти песни его, в которых нет ни мелодии, ни слов, а есть только одно «та-ра-ра», выкрикиваемое им на разные лады, можно толковать так:
«Как мне приятно жить… та-ра! та-ра!.. Мой кишечник упруг… ра-та-та-та-ра-ри… Правильно движутся во мне соки… ра-та-та-ду-та-та… Сокращайся, кишка, сокращайся… трам-ба-ба-бум!»
Когда утром он из спальни проходит мимо меня (я притворяюсь спящим) в дверь, ведущую в недра квартиры, в уборную, мое воображение уносится за ним. Я слышу сутолоку в кабинке уборной, где узко его крупному телу. Его спина трется по внутренней стороне захлопнувшейся двери, и локти тыкаются в стенки, он перебирает ногами. В дверь уборной вделано матовое овальное стекло. Он поворачивает выключатель, овал освещается изнутри и становится прекрасным, цвета опала, яйцом. Мысленным взором я вижу это яйцо, висящее в темноте коридора.
В нем весу шесть пудов. Недавно, сходя где-то по лестнице, он заметил, как в такт шагам у него трясутся груди. Поэтому он решил прибавить новую серию гимнастических упражнений.
Это образцовая мужская особь.
Обычно занимается он гимнастикой не у себя в спальне, а в той неопределенного назначения комнате, где помещаюсь я. Здесь просторней, воздушней, больше света, сияния. В открытую дверь балкона льется прохлада. Кроме того, здесь умывальник. Из спальни переносится циновка. Он гол до пояса, в трикотажных кальсонах, застегнутых на одну пуговицу посредине живота. Голубой и розовый мир комнаты ходит кругом в перламутровом объективе пуговицы. Когда он ложится на циновку спиной и начинает поднимать поочередно ноги, пуговица не выдерживает. Открывается пах. Пах его великолепен. Нежная подпалина. Заповедный уголок. Пах производителя. Вот такой же замшевой матовости пах видел я у антилопы-самца. Девушек, секретарш и конторщиц его, должно быть, пронизывают любовные токи от одного его взгляда.
Он моется, как мальчик, дудит, приплясывает, фыркает, испускает вопли. Воду он захватывает пригоршнями и, не донося до подмышек, расшлепывает по циновке. Вода на соломе рассыпается полными, чистыми каплями. Пена, падая в таз, закипает, как блин. Иногда мыло ослепляет его, – он, чертыхаясь, раздирает большими пальцами веки. Полощет горло он с клекотом. Под балконом останавливаются люди и задирают головы.
Розовейшее, тишайшее утро. Весна в разгаре. На всех подоконниках стоят цветочные ящики. Сквозь щели их просачивается киноварь очередного цветения.
(Меня не любят вещи. Мебель норовит подставить мне ножку. Какой-то лакированный угол однажды буквально укусил меня. С одеялом у меня всегда сложные взаимоотношения. Суп, поданный мне, никогда не остывает. Если какая-нибудь дрянь – монета или запонка – падает со стола, то обычно закатывается она под трудно отодвигаемую мебель. Я ползаю по полу и, поднимая голову, вижу, как буфет смеется.)
Синие лямки подтяжек висят по бокам. Он идет в спальню, находит на стуле пенсне, надевает его перед зеркалом и возвращается в мою комнату. Здесь, стоя посредине, он поднимает лямки подтяжек, обе разом, таким движением, точно взваливает на плечи кладь. Со мной не говорит он ни слова. Я притворяюсь спящим. В металлических пластинках подтяжек солнце концентрируется двумя жгучими пучками. (Вещи его любят.)
Ему не надо причесываться и приводить в порядок бороду и усы. Голова у него низко острижена, усы короткие – под самым носом. Он похож на большого мальчика-толстяка.
Он взял флакон; щебетнула стеклянная пробка. Он вылил одеколон на ладонь и провел ладонью по шару головы – от лба к затылку и обратно.
Утром он пьет два стакана холодного молока: достает из буфета кувшинчик, наливает и пьет, не садясь.
Первое впечатление от него ошеломило меня. Я не мог допустить, предположить. Он стоял передо мной в элегантном сером костюме, пахнущий одеколоном. Губы у него были свежие, слегка выпяченные. Он, оказалось, щеголь.
Очень часто ночью я просыпаюсь от его храпа. Осовелый, я не понимаю, в чем дело. Как будто кто-то с угрозой произносит одно и то же: «Кракатоу… Крра… ка… тоууу…»
Прекрасную квартиру предоставили ему. Какая ваза стоит у дверей балкона на лакированной подставке! Тончайшего фарфора ваза, округлая, высокая, просвечивающая нежной кровеносной краснотою. Она напоминает фламинго. Квартира на третьем этаже. Балкон висит в легком пространстве. Широкая загородная улица похожа на шоссе. Напротив внизу – сад: тяжелый, типичный для окраинных мест Москвы, деревастый сад, беспорядочное сборище, выросшее на пустыре между трех стен, как в печи.
Он обжора. Обедает он вне дома. Вчера вечером вернулся он голодный, решил закусить. Ничего не нашлось в буфете. Он спустился вниз (на углу магазин) и притащил целую кучу: двести пятьдесят граммов ветчины, банку шпротов, скумбрию в консервах, большой батон, голландского сыру доброе полулуние, четыре яблока, десяток яиц и мармелад «Персидский горошек». Была заказана яичница и чай (кухня в доме общая, обслуживают две кухарки в очередь).
– Лопайте, Кавалеров, – пригласил он меня и сам навалился. Яичницу он ел со сковороды, откалывая куски белка, как облупливают эмаль. Глаза его налились кровью, он снимал и надевал пенсне, чавкал, сопел, у него двигались уши.
Я развлекаюсь наблюдениями. Обращали ли вы внимание на то, что соль спадает с кончика ножа, не оставляя никаких следов, – нож блещет, как нетронутый; что пенсне переезжает переносицу, как велосипед; что человека окружают маленькие надписи, разбредшийся муравейник маленьких надписей: на вилках, ложках, тарелках, оправе пенсне, пуговицах, карандашах? Никто не замечает их. Они ведут борьбу за существование. Переходят из вида в вид, вплоть до громадных вывесочных букв! Они восстают – класс против класса: буквы табличек с названиями улиц воюют с буквами афиш.
Он наелся до отвала. Потянулся к яблокам с ножом, но только рассек желтую скулу яблока и бросил.
Один нарком в речи отозвался о нем с высокой похвалой:
– Андрей Бабичев – один из замечательных людей государства.
Он, Андрей Петрович Бабичев, занимает пост директора треста пищевой промышленности. Он великий колбасник, кондитер и повар.
А я, Николай Кавалеров, при нем шут.
Он заведует всем, что касается жранья.
Он жаден и ревнив. Ему хотелось бы самому жарить все яичницы, пироги, котлеты, печь все хлеба. Ему хотелось бы рожать пищу. Он родил «Четвертак».
Растет его детище. «Четвертак» – будет дом-гигант, величайшая столовая, величайшая кухня. Обед из двух блюд будет стоить четвертак.
Объявлена война кухням.
Кустарничанию, восьмушкам, бутылочкам он положит конец. Он объединит все мясорубки, примуса, сковороды, краны… Если хотите, это будет индустриализация кухонь.
Он организовал ряд комиссий. Машины для очистки овощей, изготовленные на советском заводе, оказались превосходными. Немецкий инженер строит кухню. На многих предприятиях выполняются бабичевские заказы.
Я узнал о нем такое.
41. Роман Ю.Олеши «Зависть». Споры о романе. Проблема героя
Роман «Зависть» – вершина творчества Олеши и, несомненно, одна из вершин русской литературы XX века.
Главный герой романа, интеллигент, мечтатель и поэт Николай Кавалеров, стал героем времени, своеобразным «лишним человеком» советской действительности. В противоположность целеустремленному и успешному колбаснику Андрею Бабичеву, неудачник Кавалеров не выглядел проигравшим. Нежелание и невозможность преуспевать в мире, живущем по античеловечным законам, делали образ Кавалерова автобиографическим, о чем Олеша написал в своих дневниковых записях. В романе Зависть Олеша создал метафору советского строя – образ колбасы как символ благополучия. В 1929 автор написал по этому роману пьесу Заговор чувств.
Конфликт "Зависти" – в столкновении поэта, художника, созерцателя с комиссаром, человеком деловой складки, "технарем", практиком, олицетворяющим новую власть.
"Зависть" по своей этимологии – это "смотрение", "слежение", "наблюдение", "видение". Кавалеров – завистник, которому предназначено зачарованно глядеть в сторону того, кто распоряжается историческим процессом. Предмет его зависти – Андрей Бабичев. Сама "биология", "плодность" уже заложена в этой фамилии. Кавалеров же по-польски значит "холостяк", "одинокий", внебрачный, бесплодный и т.п. ("kawalechko" – специфический польско-шляхетский термин).
В романе "наблюдателю" Кавалерову игрой судьбы дозволено единожды пристально взглянуть на Победителя, рассмотреть его вблизи. Результаты этого наблюдения невеселы. Кавалеров видит в большевике Андрее Бабичеве нового барина, сановника, абсолютно глухого к эстетике, столь дорогой сердцу поэта. Голый прагматизм победителей требует от поэтов отказа от "старинных чувств", а самих носителей этих чувств вытесняет на обочину жизни. Заговор чувств (так Олеша назовет пьесу, написанную позже по роману), бунт донкихотов типа Ивана Бабичева и Кавалерова, обречен. Молодость и красота – их воплощает юная Валя – достанутся победителям.
В романе Юрия Олеши конфликт поэта и общества начинается с того, что свое право и назначение поэт не в состоянии осуществить.Право и назначение поэта в том, чтобы говорить обществу то, что он думает. Вот что говорит поэт обществу: « - Вы... труппа чудовищ... бродячая труппа уродов... Вы, сидящие справа под пальмочкой, - урод номер первый... Дальше: чудовище номер второй... Любуйтесь, граждане, труппа уродов проездом... Что случилось с миром?» И вот чем это кончается: «Меня выбросили. Я лежал в беспамятстве».
Тогда поэт, которому не дают выполнить свое высокое святое назначение, оказывается вынужденным писать «репертуар для эстрадников»: монологи и куплеты о фининспекторе, совбарышнях, нэпманах и алиментах.
Так как герой Олеши думает в категориях ушедшей эпохи, а живет в обстоятельствах существующей, то он начинает догадываться, что наступает обычная борьба поэта и толпы. Борьба кончается привычным для нашей истории способом: гибелью поэта. Выброшенный из своей среды художник во враждебном окружении кажется странным, непонятным, нелепым и жалким. С великолепием пропета его фраза о ветви, полной цветов и листьев. Но вот эта оторванная от ствола ветвь с размаху всаживается в другую среду, в песок, в почву, на которой она не может расти. Теперь эта осмеянная ветвь выглядит странно, непонятно, нелепо и жалко. Вот как она выглядит в изображении человека другой среды: «Он разразился хохотом. - Ветвь? какая ветвь? Полная цветов? Цветов и листьев? Что?» А вот как в том же изображении выглядит художник, создавший эту ветвь: «...наверное, какой-нибудь алкоголик...»
Снова начинается прерванный (разными способами) и, казалось бы, уже решенный спор о взаимоотношениях художника и общества или иначе: поэта и толпы. Поэт Юрия Олеши - это человек другого мира и другой судьбы.
Представьте себе человека, который в ответ на вопросы, где он работает (как живет, как себя чувствует, где купил шапку) отвечает стихами. Кавалеров отвечает стихами. Он говорит: «Вы... труппа чудовищ... бродячая труппа уродов...» Ила: «...на груди у нее я увидел голубую рогатку весны...».
Главный герой - «индивидуалист похотливый и беспокойный», символизируя век 19-й, отринутые ценности и стертую культуру прошлого, в становящемся мире социализма мог быть только лишним. Автора обвиняли в: в юродстве и язвительности «по отношению к нашему социалистическому строительству»; за отсутствие мировоззрения, с высоты которого видны «дали всех дорог»; «двойственность в самой обрисовке героев»... Вся метафизика души, всякое вольное воображение отметалось без сожаления, - все подчинялось революционным будням, а обреченность и завистливость Кавалерова принимались как должное, само собой разумеющееся Кавалеров в интерпретации, например Тальникова, предстает слезливым великаном в одночасье ставшим карликом. То есть споры отчасти по политическим соображениям, разногласиям, ане по художественным дрстоинствам.
Критика встретила роман единодушным признанием его высоких художественных достоинств. Литературный успех писателя был несомненен, однако философская проблематика романа стала предметом бурных споров. Публикация в журнале «Красная новь» романа Зависть (1927) вызвала полемику в печати. Первую фразу "Зависти" читали и критиковали как отдельное произведение:
"Преодолев страх, он раскрыл свою рукопись и произнес первую фразу своей повести: "Он поет по утрам в клозете". Хорошенькое начало! Против всяких ожиданий именно эта криминальная фраза привела редактора в восторг. Он даже взвизгнул от удовольствия. А все дальнейшее пошло как по маслу... Когда же повесть появилась в печати, то ключик, как говорится, лег спать простым смертным, а проснулся знаменитым".
Ключиком в катаевской повести с пушкинским заглавием "Алмазный мой венец" назван Ю. Олеша, редактором, напечатавшим "Зависть" в "Красной нови", был А. Воронский, автор книги "Искусство видеть мир". Естественно, это искусство и восхитило его в повести-романе. Первую фразу запомнили даже те, кто не любил книгу. "В "Зависти" невозможно развязное начало и зажеванный, вялый конец, - жаловался Пришвин одному из адресатов. - В русском словаре есть превосходное слово (очень целомудренное) "нужник" и отвратительное "ватерклозет". Можно представить себе начало романа в нужнике, но в ватерклозете нельзя... Так отвратительно, что я бросил книгу и вернулся к ней через месяц только по усиленной просьбе детей". Со своим особым мнением Пришвин оказался едва ли не в одиночестве. Редко какая книга в истории советской литературы встречалась с таким энтузиазмом - коммунистов и попутчиков, социологов и формалистов, правых и левых, "своих" и "чужих" в разрезанной на две части русской литературе.
"Здесь" о "Зависти" писали и говорили Горький, Луначарский, Вяч. Полонский, Л. Пумпянский, В. Шкловский, "там" - непримиримые оппоненты в критике Г. Адамович и В. Ходасевич.
Вскоре после выхода романа газета "Комсомольская правда" включила "Зависть", наряду с "Войной и миром", "Мертвыми душами" и "Разгромом", в число "десяти книг, которые потрясут читателя" (остальные шесть позиций занимала переводная литература).
Положительную характеристику роман получил в русской эмигрантской печати. Н. Берберова назвала « Зависть » «крупнейшим событием в советской литературе», отметив своеобразие писателя, «живущего в своем времени», но пишущего «совершенно по-новому, как по-русски до него не писали», обладающего «чувством меры, вкусом», знающего, «как переплести драму и иронию, боль и радость: Я увидела, что Олеша - один из немногих сейчас в России, который знает, что такое подтекст и его роль в прозаическом произведении, который владеет интонацией, гротеском, гиперболой, музыкальностью и неожиданными поворотами воображения. Сознательность его в осуществлении задач и контроль над их осуществлением, и превосходный "баланс" романа были поразительны. Осуществлено было нечто, или создано, вне связи с "Матерью" Горького, с "Цементом" Гладкова и вне "Что делать?" Чернышевского - но непосредственно в связи с "Петербургом" Белого, с "Шинелью", с "Записками из подполья" - величайшими произведениями нашей литературы" .Вл. Ходасевич выделял Олешу.
Многие критики - от благонамеренно-ортодоксального В. Перцова до яростного диссидента А. Белинкова - читали книгу именно как социальный роман о "перестройке" в интеллигентской среде и столкновении разных социальных сил - точно по схеме Чернышевского-Горького.
«Роман Олеши сделан на превосходных деталях, в нем описаны шрамы, зеркала, кровати, мужчины, юноши, колбаса, но сюжет сделан на двух братьях - красный и белый", - иронически заострял конфликт В. Шкловский, дважды повторенным "сделан" одновременно показывая кукиш в кармане социологической критике». ("Мир без глубины. Юрий Олеша").
