Сын и отец - волошины. Ребёнок — непризнанный гений «Молюсь за тех и за других»

РЕБЁНОК - НЕПРИЗНАННЫЙ ГЕНИЙ

…Молюсь о том, чтобы стать поэтом.

Автобиография

16 мая 1877 года в Киеве, на Тарасовской улице, в семье Александра Максимовича Кириенко-Волошина и его жены Елены Оттобальдовны, в девичестве Глазер, родился сын, которого назвали Максимилианом. Отцу было тридцать девять лет, матери - двадцать семь. Больше детей у них не было. «Моё родовое имя Кириенко-Волошин, и идёт оно из Запорожья, - писал Максимилиан Александрович сорок восемь лет спустя в „Автобиографии“. - Я знаю из Костомарова, что в XVI веке был на Украине слепой бандурист Матвей Волошин, с которого с живого была содрана кожа поляками за политические песни, а из воспоминаний Францевой, что фамилия того кишинёвского молодого человека, который водил Пушкина в цыганский табор, была Кириенко-Волошин. Я бы ничего не имел против того, чтобы они были моими предками».

Слепой бандурист, пострадавший из-за любви к родине и политической направленности песен… Что ж, весьма подходящий предок для писателя, проявившего в годы революции редкую бескомпромиссность…

Другой - близкий знакомый Пушкина (по уточнённым данным - Дмитрий Кириенко-Волошинов), поэта, чьё имя для Волошина было особенно дорого и которому будущий коктебельский житель посвятит такие строки:

Эти пределы священны уж тем, что под вечер

Пушкин на них поглядел с корабля, по дороге в Гурзуф…

Но всё это родство, как говорится, неустановленное. Что же до непосредственного… Отец поэта, коллежский советник, состоял членом Киевской палаты уголовного и гражданского права. Судя по немногим сохранившимся свидетельствам, был он человеком добрым, общительным, писал стихи. Кстати сказать, единственное смутное воспоминание Макса об отце связано с его декламацией стихов - каких именно, ребёнок, естественно, не запомнил. Александр Максимович умер, когда мальчику исполнилось четыре года. Впрочем, он жил тогда уже отдельно от семьи. О своих предках Максимилиан Волошин пишет весьма бегло: «Отец мой никогда предводителем] дворянства не был. А был сперва мировым посредником, а потом членом суда в Киеве. У деда было большое имение в Киевск[ой] губерн[ии], а кто он был, не знаю, и вообще родственников] моего отца совсем не знаю» (из недатированного письма М. В. Сабашниковой).

Воспитанием ребёнка занималась мать, женщина волевая, широко образованная, из семьи обрусевших немцев. Её отец был начальником Житомирского телеграфного округа. Как вспоминал М. А. Волошин: «Дед по матери был инженером и начальником телеграфн[ого] округа (что-то важное). Его отец был синдик (видимо, представитель какой-нибудь промышленной или коммерческой корпорации. - С. П.) в каком-то остзейском городе - не то в Риге, не то в Либаве. А отец бабушки делал итальянский поход с Суворовым, а его отец был чьим-то лейб-медиком…» (в другом месте: «Прапрадед - Зоммер, лейб-медик, приехал в Россию при Анне Иоанновне»).

Лучший портрет матери поэта, Елены Оттобальдовны, дан Мариной Цветаевой, которая познакомилась с ней в Коктебеле в 1911 году: «…отброшенные назад волосы, орлиный профиль с голубым глазом… Внешность явно германского происхождения… лицо старого Гёте… Первое впечатление - осанка. Двинется - рублём подарит… Второе, естественно вытекающее из первого: опаска. Такая не спустит… Величественность при маленьком росте… Всё: самокрутка в серебряном мундштуке, спичечница из цельного сердолика, серебряный обшлаг кафтана, нога в сказочном казанском сапожке, серебряная прядь отброшенных ветром волос - единство. Это было тело именно её души».

Возможно, отсюда - подмеченное Цветаевой «германство» Волошина: аккуратность, даже педантичность в привычках и поведении, творческая усидчивость; «при явно французской общительности - явно германский модус поведения, при французской количественности - германская качественность дружбы…». Этому глубинному германству Марина Ивановна приписывает даже волошинский пантеизм: «всебожественность, всебожие, всюдубожие, - шедший от него лучами с такой силой, что самого его, а по соседству и нас с ним, включал в сонм - хотя бы младших богов…», и мистицизм: «скрытый мистик… тайный ученик тайного учения о тайном».

Впрочем, «германством» творческий облик поэта отнюдь не исчерпывается: «Француз культурой, русский душой и словом, германец - духом и кровью». Мистик, пантеист, европеец с русской душой, «нерусский поэт начала», который «стал и останется русским поэтом». Пусть так… Ну а как определяет «прошлое своего духа» сам Волошин? Откроем столь часто приходящую на помощь исследователям и просто читателям «Автобиографию».

«Я родился… в Духов день, „когда земля - именинница“. Отсюда, вероятно, моя склонность к духовно-религиозному восприятию мира и любовь к цветению плоти и вещества во всех его формах и ликах. Поэтому прошлое моего духа представлялось мне всегда в виде одного из тех фавнов или кентавров, которые приходили в пустыню к св[ятому] Иерониму и воспринимали таинство святого крещения. Я язычник во плоти и верую в реальное существование всех языческих богов и демонов - и, в то же время, не могу его мыслить вне Христа». Это признание делает более понятным и близким душевный мир поэта, который Марина Цветаева определяла как «сосуществование» - ну, скажем, языческой мифологии, антропософских знаний, христианской эзотерики, да и много ещё чего.

Вернёмся, однако, в детские годы Макса. Самые первые воспоминания жизни: «1 год - Киев. Свет сквозь цветные стёкла». В феврале 1878 года Александра Максимовича переводят в Таганрог и назначают членом окружного суда. Вскоре туда переезжает и его семья. «2–3 года. Таганрог. Дача. Сад. Мощёная дорожка. Старая игрушка (поезд). Щенок-угольщик. С кормилицей на базар (нашёл дорогу). Ящерицу поймал». Действительно, в доме Волошина существовало предание о том, как крохотный ребёнок, Макс, сидя на руках или плечах у няньки, показывал ей, взявшей его на базар, дорогу домой, хотя нужно было идти переулками. И ещё один эпизод из самого раннего детства: «Ушёл из сада нашей дачи, где гулял голенький. Заблудился. Плакал». Дети совали в рот то ли пряник, то ли конфеты. «Но до этого ничего трагического». Тихий спокойный город. «Тень листвы, солнце, цветы, тишина».

Только вот в совместной жизни супругов Волошиных далеко не всё было гладко. Известно, что Елена Оттобальдовна, забрав двухлетнего Макса, ушла от мужа (произошло это в январе 1880-го), переехала в Севастополь, работала на телеграфе. Жильё ей предоставила подруга по Институту благородных девиц Н. А. Липина. «На своей родине я никогда не жил, - узнаём мы из „Автобиографии“. - Раннее детство прошло в Таганроге и Севастополе. Севастополь помню в развалинах, с большими деревьями, растущими из середины домов: одно из самых первых незабываемых живописных впечатлений». Севастополь, как свидетельствуют эти воспоминания, ещё не был восстановлен к началу 1880-х после Крымской войны 1853–1856 годов.

Со дна памяти поднимается на поверхность сознания нечто приятное и отвратительное, радостное и страшное. «Лестница спуска. Дом рыбака. Собака Казбек. Рыбак-хозяин ест шоколад. Я прошу. Предлагает изо рта разжёванный. Отвращение». Порой снятся ужасно неприятные сны: «…вкус конского каштана, которым переполнен рот. Отвращение к гороховому киселю. Кухарка Дарья, которая его готовила…» Вспоминается море. «Купающиеся мальчики, которые отбегали от моря через дорогу. Острое ощущение наготы, обнажения. Стыдно и приятно».

По-видимому, к более позднему времени относятся эпизоды, описанные Мариной Цветаевой в очерке «Живое о живом». Близко общаясь с Еленой Оттобальдовной в Коктебеле, Марина Ивановна не раз оказывалась благодарной слушательницей рассказов матери о детстве этого крайне впечатлительного, изобретательного ребёнка. Вот несколько весьма колоритных сценок, воспроизведённых Цветаевой: «Жили бедно, игрушек не было, разные рыночные. Жили - нищенски. Вокруг, то есть в городском саду… - богатые, счастливые, с ружьями, лошадками, повозками, мячиками, кнутиками, вечными игрушками всех времён. И неизменный вопрос дома:

Мама, почему у других мальчиков есть лошадки, а у меня нет, есть вожжи с бубенчиками, а у меня нет?

На который неизменный ответ:

Потому что у них есть папа, а у тебя нет.

И вот после одного такого папы, которого нет, - длительная пауза и совершенно отчётливо:

Женитесь.

Другой случай. Зелёный двор, во дворе трёхлетний Макс с матерью.

Мама, станьте, пожалуйста, носом в угол и не оборачивайтесь.

Это будет сюрприз. Когда я скажу можно, вы обернётесь!

Покорная мама орлиным носом в каменную стену. Ждёт, ждёт:

Макс, ты скоро? А то мне надоело!

Сейчас, мама! Ещё минутка, ещё две. - Наконец: - Можно!

Оборачивается. Плывущая улыбкой и толщиной - трёхлетняя упоительная морда.

А где же сюрприз?

А я (задохновение восторга, так у него и оставшееся) к колодцу подходил - до-олго глядел - ничего не увидел.

Ты просто гадкий непослушный мальчик! А где же сюрприз?

А что я туда не упал.

Колодец, как часто на юге, просто четырёхугольное отверстие в земле, без всякой загородки, квадрат провала… Ещё случай. Мать при пятилетнем Максе читает длинное стихотворение, кажется, Майкова, от лица девушки, перечисляющей всё, чего не скажет любимому: „Я не скажу тебе, как я тебя люблю, я не скажу тебе, как тогда светили звёзды, освещая мои слёзы, я не скажу тебе, как обмирало моё сердце, при звуке шагов - каждый раз не твоих, я не скажу тебе, как потом взошла заря“, и т. д. и т. д. Наконец - конец. И пятилетний, глубоким вздохом:

Ах, какая! Обещала ничего не сказать, а сама всё взяла да и рассказала!

Последний случай дам с конца. Утро. Мать, удивлённая долгим неприходом сына, входит в детскую и обнаруживает его спящим на подоконнике.

Макс, что это значит?

Макс, рыдая и зевая:

Я, я не спал! Я - ждал! Она не прилетала!

Жар-птица! Вы забыли, вы мне обещали, если я буду хорошо вести себя…

Ладно, Макс, завтра она непременно прилетит, а теперь - идём чай пить.

На следующее утро - до-утро, ранний или очень поздний прохожий мог бы видеть в окне одного из белых домов… - лбом в зарю - младенческого Зевеса в одеяле, с прильнувшей, у изножья, другой головой, тоже кудрявой… И мог бы услышать прохожий:

Ма-а-ма! Что это?

Твоя Жар-птица, Макс, - солнце!»

Цветаева обращает внимание на «прелестное старинное Максино „Вы“ матери - перенятое им у неё, из её обращения к её матери. Сын и мать, уже при мне выпили на брудершафт: тридцатишестилетний с пятидесятишестилетней (шестидесятитрехлетней. - С. П.) - и чокнулись… коктебельским напитком ситро, то есть попросту лимонадом».

Вдова поэта, Мария Степановна Волошина, вспоминала, что в 1926 году у них в Коктебеле гостил врач Семён Яковлевич Лифшиц, доктор физики Московского высшего технического училища, который занимался вскрытием «инфантильных травм» и устраивал своеобразные психоаналитические сеансы. Максимилиан Александрович вызвался быть объектом этих сеансов и позволил доктору не менее двадцати раз подвергать себя этим сомнительным, как считала Мария Степановна, опытам. С. Я. Лифшиц был ярым последователем Фрейда. Волошин, также знакомый с трудами последнего, был всегда открыт всему свежему, новому, интересному. В результате сеансов возникали некие «сны», в которых автобиографическое перемешивалось с фантастическим, обыденное приобретало сюрреалистический оттенок.

«Сны: самый страшный: видел самого себя. Обыкновенный мальчик-двойник. Другой сон: мужчина ведёт мальчика и девочку, ставит на пригорке на колени. Заставляет поднять рубашки, стреляет им в живот. Сны о революции». О прошлом или о будущем?.. О том, насколько важна для Волошина категория «сна» - в психофизиологическом или историософском смысле, - можно говорить долго. Вспоминается такое четверостишие:

Вышел незваным, пришёл я непрошеным.

Мир прохожу я в бреду и во сне…

О, как приятно быть Максом Волошиным

Эта шутливая запись была внесена летом 1923 года в альбом «Чукоккала». И оставил её во времена отнюдь не шуточные зрелый, сорокашестилетний поэт, воспринимавший человеческую судьбу и мировую историю как вереницу сновидений, а самого себя - как толкователя «чужих снов». Однако вернёмся в детство поэта.

Предположительно в декабре 1881 года Елена Оттобальдовна с сыном, няней - чешкой Несси - и собакой Ледой покидает Таганрог. При ней капитал, как она напишет впоследствии сыну, около ста рублей. В Москве первоначально поселились на Большой Грузинской, затем переехали в Медвежий переулок, в квартиру, где, по воспоминаниям Макса, обои отделялись «от стены в бреду». И вновь - отчётливые детские воспоминания, «снимки» памяти: «Стучит в голове (хозяин ходит). Щенка на глазах раздавили. В жару, больного перевозят в дом Зайченко, в башлыке. Сводчатые ворота». Осталось в памяти «сумасшествие дядей. Дядя Саша: „Ты похож на Рафаэлева херувима“. Пятна на шкафчике… Его ужас. Пытался выкинуться из окна. „На нож! Режь меня!“». Александр Оттобальдович Глазер был действительно серьёзно болен психически. А вот и более приятное, скорее забавное, воспоминание: визит друга семьи, старика (в восприятии младенца) Ореста Полиеновича Вяземского. Макс показывал ему свои первые рисунки, естественно, людей. «У всех фигур были фаллы. Старик Вяземский рассматривал в пенсне: „Излишний реализм“…»

Елена Оттобальдовна устраивается на работу в контору при Московско-Брестской железной дороге. Её оклад составляет сорок рублей плюс восемнадцать рублей пенсии за мужа плюс десять рублей пособия из Дворянской опеки плюс пятьдесят рублей в качестве процентов с той суммы (порядка двенадцати тысяч рублей), которая досталась Максу в результате дарственной от его дедушки и бабушки по отцу - Максима Яковлевича, киевского городского казначея, статского советника, помещика, и Евпраксии Александровны Кириенко-Волошиных.

Где-то в четыре-пять лет - «детский разрыв с матерью. Меня мать обвиняет в чём-то. В чём - не помню. Я отрекаюсь, потому что знаю, что не брал, не делал. „Больше некому“… Обвинение во лжи. Гнев. Требование, чтобы сознался. (Сейчас вспоминаю - взял маленькую серебряную спичечницу.) С этого момента чувствую конченными все детские любовные отношения. На всю жизнь. Через 40 лет, когда мы оба забыли причину, этот исток недоразумений всплывает между нами в ссорах, и мать с той же страстью утверждает мою вину, и я с той же страстью отрицаю, хотя мы оба одинаково уже не помним пункт обвинения». Детское, конечно, недоразумение. Но и у взрослого Макса отношения с матерью, умной, властной, не расположенной к нежности, будут складываться весьма непросто.

Итак, с четырёх лет в жизнь Максимилиана Волошина входит Москва, «Москва из фона „Боярыни Морозовой“. Жили на Новой Слободе у Подвисков, там, где она в те годы писалась Суриковым в соседнем доме» («Автобиография»). Действительно, начало работы В. И. Сурикова над это картиной приходится на 1881 год. Художник жил в это время в Москве на Долгоруковской улице, по соседству с недавно переехавшими туда Волошиными, делал наброски к картине, писал этюды. Однажды во время прогулки с няней маленький Макс увидел Сурикова за мольбертом. Эта встреча с большим искусством оказала на ребёнка большое впечатление. Он самозабвенно отдаётся рисованию.

Пройдут годы, и Волошин обратится к творчеству художника как искусствовед. В ходе встреч и бесед с автором «Боярыни Морозовой», в результате раздумий над его полотнами возникнет монография «Суриков», фрагменты которой будут публиковаться в 1916 году.

Наряду с рисованием у мальчика пробуждается интерес к литературе, возникает «опьянение стихами». «Любил декламировать, ещё не умея читать, - отмечает Волошин в „Автобиографии“. - Для этого постоянно становился на стул: чувство эстрады». Мальчик знал наизусть «Коробейников» Некрасова, «Конька-Горбунка» Ершова, «Ветку Палестины» Лермонтова, «Полтавский бой» Пушкина. Причем, как свидетельствует знавшая его в детские годы Валентина Орестовна Вяземская, этот бутуз, «красавчик в русском вкусе», «своеобразно выговаривал слова, растягивая гласные, и то выражение, которое он давал произносимому, было так оригинально, что все взрослые с интересом слушали». Летом 1882 года ребёнок сам учится читать по газетным заголовкам, так что с пяти лет начинается «самостоятельное плавание по книгам».

Валентина Вяземская была дочерью инженера-путейца Ореста Полиеновича Вяземского, в квартире которого, в Ваганькове, Елена Оттобальдовна поселилась с сыном весной 1883 года. Максу Волошину шёл седьмой год. Он уже познакомился со многими книгами из маминой библиотеки, предпочитая другим авторам Пушкина, Лермонтова, Некрасова, Даля. Уже тогда ощущалось своеобразие его натуры, привлекала живость характера. «Я была чуть ли не вдвое старше его, - вспоминает Валентина Орестовна, - …но мне было веселее с ним, чем со своими сверстницами. В нём было такое интересное сочетание наивной простоватости с острым умом и наблюдательностью. Он мог тут же подряд поразить то нелепостью, то мудростью не по летам своих мыслей и суждений».

Сохранились фотографии Макса этого периода жизни, остались описания его внешности, сделанные близко знавшими его людьми. Одет он был, как правило, стильно: летом, например, ходил в матросском костюмчике. Румяный, веснушчатый (веснушки его не портили), разговорчивый ребёнок с глазами то задумчивыми, то насмешливыми, то хитренькими. Словоохотливый, он, однако, умел слушать собеседника. Любил подолгу рассматривать картинки. С увлечением декламировал «Полтавский бой», «Бородино», отрывки из «Демона», причём слова «Когда он верил и любил» произносил с необыкновенной для своего возраста силой и убедительностью. Как-то на вопрос о том, что ему особенно нравится в «Полтаве», ответил: «Сии птенцы гнезда Петрова». И далее - до «полудержавный властелин». Однако, что всё это означает, он, естественно, объяснить не мог. «Это вышло очень комично, но, в сущности, - справедливо отмечает В. О. Вяземская, - в поэзии прелесть непонятных, то есть действующих не на сознание, а на подсознание, строк пленяет очень многих, и в наше время это-то и считается поэзией. И его казавшиеся смешными слова были глубоки».

Юный Макс был весьма азартен и охотно участвовал в конкурсе декламаторов, как вспоминает та же подруга его детства: «Мой дядя Митрофан Дмитриевич… человек с сильной юмористической жилкой, чтобы его подзадорить, предлагал ему состязания: кто лучше скажет, например, „Бородино“… Однажды, когда для большего эффекта декламации ему посоветовали влезть на стол, он, спускаясь после прекрасно выполненной задачи, обратился к дяде: „Ну, Митрофан Дмитриевич, теперь вы полезайте на стол“». Столь же азартен был Макс Волошин и в еде. В этом отношении Елене Оттобальдовне приходилось ограничивать уже тогда склонного к полноте сына. «Ужасно потешно (но и немного жалко), - пишет В. О. Вяземская, - было слушать разговоры матери с сыном по этому поводу: „Мам, а мам (выговаривалось как-то „мум“)… я хочу…“ - „Ну хоти, хоти“, - отвечала совершенно серьёзно, без тени улыбки, эта оригинальная женщина. За вечерним чаем ему выдавалось 3 ломтя хлеба и 3 куска колбасы. Сначала (даже здесь проявлялась творческая жилка. - С. Я.) он съедал ломоть хлеба без колбасы, затем - с одним куском колбасы, и, наконец, наступал торжественный момент: Макс старался обратить на себя всеобщее внимание и ел один ломоть хлеба с двумя кусками колбасы».

Запомнились Валентине Орестовне и афористические высказывания Макса, меткие характеристики, которые давал он людям. «Например, лично обо мне он сказал: „Картонка с мозгом“. Я действительно была в то время в периоде философствования по всякому поводу». Так что «при некоторой нелепости формы высказывание Макса доказывало его наблюдательность».

Неудивительно, что когда к детям Ореста Полиеновича Вяземского, которые все были значительно старше Волошина, пригласили учителя - студента Константиновского Межевого института Никандра Васильевича Туркина, он стал заниматься и с Максом, готовить его к поступлению в гимназию. Московские и феодосийская гимназии мало что дали поэту, «…тоска и отвращение ко всему, что в гимназии и от гимназии», - жаловался он впоследствии. Зато повезло юному Максу с наставником. «Начало учения: кроме обычных грамматик, заучиванье латинских стихов, лекции по истории религии, сочинения на сложные не по возрасту темы», беседы о спиритизме и буддизме, о Достоевском; «Одиссея» Гомера, «Дон-Жуан» Байрона, рассказы Эдгара По, мифы Древней Греции… Конечно, не всё давалось легко. «В доме все спят, кроме Макса и Н. В. (Туркина. - С. Я), которые сидят в соседней маленькой комнате, Максином „кабинете“, и учатся, - пишет Люба Вяземская своей матери. - …Одни интонации Максиного голоса, переходящие от самых радостных до самых отчаянных, чего стоят! Он ужасно ленится думать и всё старается обойти необходимость шевельнуть мозгами». Однако главный результат всё-таки был достигнут. Своей «разнообразной культурной подготовкой я обязан… учителю - тогда студенту Н. В. Туркину», - констатирует Волошин в «Автобиографии».

Будучи сам человеком оригинальным и разносторонне образованным, Никандр Васильевич Туркин, ставший впоследствии видным журналистом и театральным критиком, сумел оценить своеобразие натуры и своего ученика, заметить его тяготение к необычному, яркому, фантастичному. «Благодаря этому он и слушал чтение Эдгара По - очевидно, со смесью ужаса и наслаждения, когда Туркин ему читал, - полагает Валентина Вяземская. - …Туркин вообще мудрил над ним, и со стороны казалось странным, что Елена Оттобальдовна ему это позволяла. Надо думать, что, с одной стороны, она была очень занята и не во всё входила, а с другой, что оригинальность этих отношений её забавляла и ей любо было, что фокусы учителя выявляют необычайность способностей ученика». Впрочем, вопрос ещё и в том, что как назвать и оценить. Можно ли, например, считать «фокусом» задание описать Кавказ «по Пушкину» в этнографическом и географическом аспектах? (Не будем забывать, что ученику-то всего семь с хвостиком.)

В юном возрасте пристрастие к необычному и сверхъестественному выглядит закономерным и вместе с тем несколько наигранным. Садясь за стол, маленький Макс мог протянуть руки и сказать: «Аминь, аминь, рассыпься, чур, моё место свято». Он избегал некоторых «таинственных» мест в округе, произносил заклинания. Однажды во время игры в эти самые заклинания Валериан, сын хозяина квартиры, поднял его в воздух, перевернув вниз головой. Макс, однако, был уверен и убеждал в этом других, что взлетел вверх благодаря духам. «Наблюдая за ним, мы чувствовали, что ему казалось интересным верить в сверхъестественное, - высказывает свою гипотезу Валентина Вяземская, - жизнь при такой вере казалась ему красочнее и увлекательнее обыденной… Но… рядом с чудачком, которого можно было обмануть чем угодно и над которым все потешались, уже и тогда жил умный, трезвый человечек, который отлично знал, что его морочат, но молчал об этом, ибо жизнь, если дать уму руководить ею, казалась ему скучнее». Мальчик любил быть в центре внимания, производить впечатление. «Поэтому ещё вопрос, кто кого водил за нос: те ли, кто дразнил его, или он тех, кто его дразнил». Склонность к лицедейству и мистификациям будет проявляться у Волошина и в гимназии, и позже, в коктебельском «обормотнике».

Религиозное воспитание Макса Волошина в этот период значительно отстаёт от общеинтеллектуального. «Его мать была интеллигенткой либерального склада, - заметит впоследствии вторая жена поэта Мария Степановна, - и это ей совсем не нужно было…» «Вся эта сторона меня не коснулась в детстве…» - признаётся и сам Макс, которого ожидали этапы мучительных подчас религиозно-философских «блужданий». Тогда же, вспоминает В. О. Вяземская, «он утром и вечером читал „Господи, помилуй папу и маму“ и кончал: „и меня, младенца Макса, и Несси“. Услыхав это, Валериан стал рассказывать, как Макс будет молиться в будущем. Сначала: „и меня, гимназиста Макса, и Несси“, потом: „и меня, студента М., и Н.“, и наконец, когда он станет важным лицом: „и меня, статского советника М., и Н.“».

К числу наиболее запоминающихся событий 1886 года следует отнести встречу в конце лета в Киеве с дедом по отцовской линии Максимом Яковлевичем Кириенко-Волошиным. О чём он беседовал с внуком - осталось невыясненным. Известно лишь, что Максим Яковлевич разработал весьма оригинальную концепцию относительно этимологии свой фамилии. Он утверждал, что «Кириенко» происходит от греческого «господин», а «Волошин» - запорожское прозвище, означающее «выходец из Италии». Что ж, оставим эти лингвистические изыскания деда Максимилиана Волошина без комментариев. Бабушка, Евпраксия (Евгения) Александровна, богатая помещица, имевшая земли в Оренбургской, Полтавской и Черниговской губерниях, запомнилась внуку властной, богомольной старухой, в комнатах которой горели лампадки и толпились приживалки. Одна из её молитв начиналась словами: «Господи, прокляни…»

Во второй половине мая 1887 года Волошин сдаёт вступительный экзамен в частную гимназию Л. И. Поливанова, а с 1 сентября приступает к занятиям. Здесь же учились и дети Льва Николаевича Толстого, на которого порывистый бутуз Макс налетел как-то в одном из коридоров. «Ну, ты меня мог убить своей головой!» - пошутил, отдышавшись, великий писатель. Будущий же поэт понёсся дальше - приобретать знания, которые в конце первого полугодия были оценены следующим образом: Закон Божий - «отлично»; русский язык, французский язык, география и рисование - «хорошо»; латинский язык, чистописание и гимнастика - «удовлетворительно».

Поливановская гимназия считалась лучшей в Москве, но плата за обучение (200 рублей в год) оказалась для Елены Оттобальдовны слишком высокой. Пришлось переводить сына в 1-ю Московскую казённую гимназию. Макс держит экзамен и поступает во второй класс. Как уже отмечалось, Волошин чувствует себя здесь не в своей тарелке. Собственно, повторялась уже классическая ситуация, когда творческий ум не приемлет рутинную систему обучения. В «Автобиографии» встречаем подтверждение: «Это - самые тёмные и стеснённые годы жизни, исполненные тоски и бессильного протеста против неудобоваримых и ненужных знаний». Взаимопонимания с учителями достигнуто не было, о чём свидетельствуют посредственные, если не сказать низкие, отметки Макса, в том числе и по поведению - наказание, как отмечал позднее сам Волошин, «за возражения и рассуждения». В третьем классе дела пошли совсем плохо, и нерадивый гимназист был оставлен на второй год. «Когда я переходил в феодосийскую гимназию, - вспоминает Волошин, - у меня по всем предметам были годовые двойки, а по гречески - „1“. Единственная „3“ была за поведение. Что по тогдашним гимназическим понятиям было самым низшим баллом, которым оценивался этот предмет… Я был преисполнен всяких интересов: культурно-исторических, лингвистических, литературных, математических и т. д. И всё это сводилось для меня к неизбежной двойке за успехи». Таким образом, внешние результаты, достигнутые в учении, не соответствовали потенциальным возможностям юного школяра. Страдала его репутация. «Когда отзывы о моих московских успехах были моей матерью представлены в феодосийскую гимназию, то директор… развёл руками и сказал: „Сударыня, мы, конечно, вашего сына примем, но должен вас предупредить, что идиотов мы исправить не можем“».

Однако будущий поэт относился к плохим отметкам весьма философски, не считая их подлинной оценкой своих знаний и способностей. Его духовный уровень, начитанность, пытливость ума уже тогда выделяли его не только среди товарищей, но и педагогов, что, кстати, подтверждает один из его однокашников, С. Полетаев: «Волошин уже в то время в 14–15-летнем возрасте был неизмеримо выше нас по своему развитию, начитанности и индивидуальному мышлению. Только теперь мне стали понятны его дискуссии и стычки с преподавательским персоналом и всё убожество окружавших нас педагогов, которые никак не сумели ни понять, ни поддержать начинающий талант, но которые даже старались высмеять его всенародно, т. е. перед лицом всего класса. Сильная натура Волошина, несмотря на своё явное превосходство перед товарищами, находила способы уживаться с нами, вероятно, часто очень неприятными для него ребятами-озорниками; с философским спокойствием переносил он гнёт педагогов, которые так явно уступали в своём развитии и миросозерцании 15-летнему человеку…»

Не забывая о своих прежних пристрастиях, Макс Волошин приобретает и новые. Осенью 1890 года, в двенадцатилетнем возрасте, он начинает писать стихи, которые впоследствии определит как «скверные». Склонность к рифмованию проявилась у Макса уже в раннем детстве, когда он импровизировал что-то наподобие: «В смехе под землёю жил богач с одной ногою»; или по поводу дня рождения: «Знаю, знаю: шестнадцатого мая». Эти способности, помноженные на острую наблюдательность и живую фантазию, не могли не развиться в той историко-культурной атмосфере, в которой жил Волошин. Тогдашняя окраина Москвы Ваганьково и леса Звенигородского уезда, где поэту приходилось бывать, осознавались им как «классические места русского Иль-де-Франса, где в сельце Захарьине прошло детство Пушкина, а в Семенкове (скорее всего - Середникове, подмосковной даче Столыпиных. - С. П.) - Лермонтова». Юноша любит бродить в одиночестве: «Как пойдёшь лесом, какой-нибудь просекой: глушь, тишина, кажется, никого, кроме тебя, и на свете нет…» Лето 1890 года он проводит на даче в Троекурове, небольшой деревушке на берегу Сетуни, в которой сохранились остатки старинной барской усадьбы и церковь, построенная ещё князьями Троекуровыми в конце XVII - начале XVIII века. Вбирая в себя литературно-географические впечатления, читая русскую классику, увлекаясь Диккенсом, храня в душе детские севастопольские воспоминания, юноша испытывает то, что спустя 35 лет, вернувшись мыслью к этим годам, он выразит так: «Мечтаю о юге и молюсь о том, чтобы стать поэтом».

«Чувство эстрады» побуждает его к участию в литературно-музыкальных вечерах в гимназии. Макс выступает с чтением стихов. Свои собственные обнародовать пока стесняется. Предпочитает произведения своих кумиров, в частности Пушкина. 31 января 1893 года поэт-гимназист декламирует стихотворение «Клеветникам России». Ему также близки настроения, выраженные Пушкиным в другом шедевре: «Поэт и толпа». Не случайно один из ранних поэтических набросков в «Первой гимназической тетради» Волошина содержит их отзвуки:

Пускай осмеян я толпою,

Пусть презирает меня свет,

Пускай глумятся надо мною,

Но всё же буду я поэт.

Поэт и сердцем и душою.

И с непреклонной головою

Пойду среди всех этих бед.

Мне дела нет до мнений света -

Пустой бессмысленной толпы.

Ей песни не понять поэта,

Ей не понять его мечты.

Ранние, гимназические стихи Волошина мало чем напоминают те, которыми сегодня зачитываются любители его поэзии. Хотя справедливости ради отметим, что в приведённых выше подражательных стихах звучат пророческие ноты. Образ поэта, идущего «с непреклонной головою» среди бед и «пожарищ мира», повторится на новом уровне в стихах о России и воплотится в судьбе самого Волошина, взявшего на себя смелость обратиться с проповедью добра к охваченной бесовщиной «бессмысленной толпе». Разумеется, юного поэта привлекает не только гражданская тема. «И природу воспеваю, восхищённый», - признаётся он в одном из стихотворений.

Увлечение Макса разделяет узкий круг его товарищей по гимназии, в частности П. Зволинский и Н. Давыдов. Поэт близко сходится с одарённым юношей, учащимся Земледельческой школы, Модестом Сакулиным. Они читают друг другу собственные опусы, с жаром говорят о большой поэзии и даже выпускают рукописные журналы. До серьёзных публикаций ещё далеко. Первое стихотворение Волошина будет напечатано уже в Феодосии, в 1895 году, но сам поэт признает своим подлинным дебютом поэтическую публикацию в журнале «Новый путь» (1903).

Лето 1891 года Макс Волошин проводит частично на даче в селе Матвейкове Звенигородского уезда, где живут его родственники Лямины, частично - в Троекурове. Многочасовые пешие прогулки, погружение в мир природы. Записи в дневнике выводятся уже рукой поэта, художника, человека, которому предстоит воспеть красоты Италии, Испании, Франции и, конечно же, Восточного Крыма. Пока же олитературивается пейзаж средней полосы России: «Громадные липы, тёмно-зелёные неуклюжие, но красивые дубы, зелёные сосны и ели, пихты, плакучие ивы, склонившиеся над зеркальной поверхностью пруда и купающие в нём свои печальные ветви… полуразвалившиеся каменные здания, заросшие хмелем и плющом и усыпанные розовыми, красными и белыми, сильно пахнущими цветочками повилики, красиво рисуются в группах дерев, манящих скорей под сень свою, к берегу маленькой речки спасаться от палящего жара…» Как тут не вспомнить первое его определение поэзии: это «есть гармония души со всем окружающим» (запись сделана 12 октября 1892 года).

Всё чаще проявлялось и свойственное его натуре чувство юмора. Тоскуя по общению со сверстниками, он весьма своеобразно отпрашивается у матери навестить родственников в селе Матвейкове, что в тридцати трёх верстах от Москвы. Начинает юный артист издалека:

Можно ли мне, мама, пойти погулять?

Только мне уж, мама, лучше оттуда по железной дороге приехать.

Приезжай.

Знаете, мама, ведь не стоит туда на один день идти, там уж так, с недельку пожить надо.

Так, мама, я лучше уж и туда поеду?

Поезжай, только отстань!

Бывая в Москве, Волошин часто гостит у бабушки по материнской линии, Надежды Григорьевны Глазер, которая может высказать внуку горькую правду в глаза («Боже! Как же ты поправился!»), склонна она и поиронизировать, и любя пожурить.

Между тем в судьбе самой Елены Оттобальдовны происходят некоторые изменения. Осенью 1889 года она знакомится с врачом Павлом Павловичем фон Тешем, отношения с которым спустя год переходят в разряд близких. Фон Тешъ (так писалась до революции его фамилия), отец четырёх дочерей, живший последние десять лет отдельно от семьи, поселяется с Еленой Оттобальдовной и Максом в Волконском переулке.

Вот какой запомнилась Елена Оттобальдовна близко знавшим ее людям в середине 1880-х годов: «…в официальных случаях надевала прекрасно сшитое чёрное шёлковое платье… обычно же носила малороссийский костюм с серым зипуном… Она была большая спорщица… ездила верхом в мужском костюме и… её оригинальность бросалась в глаза больше, чем её красота».

А жизнь идёт своим чередом. Макс Волошин участвует в домашних спектаклях на квартире Сакулина (ставятся сцены из «Бориса Годунова»), посещает театры, зачитывается Достоевским («Униженные и оскорблённые», «Преступление и наказание», «Братья Карамазовы», «Идиот») и Салтыковым-Щедриным («История одного города», «Помпадуры и помпадурши»), пишет много стихов, которые пытается упорядочить в «Гимназических тетрадях». В предисловии к «Избранному» (разумеется, рукописному) он сообщает, что не остановится на этих стихотворениях, а пойдёт дальше. Автор просит «каждого, кто будет читать мои стихотворения, написать, какие он считает лучшими, и затем, какие недостатки он в них находит…». И далее - весьма характерный наказ, «чтобы с этой тетрадкой обращались осторожно и не замарали, а главное, чтоб не писали ничего своего на её полях. Критические замечания прошу писать на отдельных листочках». Вот уж воистину: «Учёный малый, но педант». Может быть, и права Марина Цветаева в отношении «германства» Волошина - обстоятельность и аккуратность…

Макс вновь задумывается о том, что такое поэзия: «В каждом создании, везде, во всей природе, даже в самых низших проявлениях её, заключается поэзия, но только её надо там найти…» И ещё одно умозаключение: «Идеал красоты - это сама природа. А люди в своих искусствах только стараются достигнуть этого идеала, но не могут…» Тем временем набирают ход занятия в пятом классе гимназии. Среди учебных книг - «Югуртинская война» римского писателя и государственного деятеля Саллюстия Криспа, «Анабасис» Ксенофонта, «Метаморфозы» Овидия, «Одиссея» Гомера, сборник латинских упражнений К. Павликовского и «Греческая грамматика». Волошин вникает в исторические хроники Шекспира, зачитывается «Слепым музыкантом» Короленко, переводит одно из стихотворений О. Барбье. Среди книг домашней библиотеки наибольшей популярностью пользуются «Французская революция», «Мученики Колизея» Е. Тур, «История России» А. К. Толстого, стихотворения Байрона и Некрасова, многочисленные тома Л. Н. Толстого. Библиотекой Макса пользуются и его однокашники. В учёбе юноша, как и прежде, не блещет: по латыни и греческому - «двойки», по русскому языку - «три». Елена Оттобальдовна недовольна - запрещает воскресные прогулки и общение с друзьями. Тем не менее юноша твёрдо решил после гимназии поступать на историко-филологический факультет, а дальше - стать писателем или журналистом.

Круг чтения всё более расширяется: «Дневник лишнего человека» Тургенева, «Ярмарка тщеславия» Теккерея, «Дон Карлос» Шиллера, «Собор Парижской Богоматери» Гюго, «В небесах» Фламмариона. О последнем появляется запись в дневнике (5 марта 1893 года): «Самая интересная мысль этого романа та, что Фламмарион называет тело „временной оболочкой души“». Мысль эта многократно и по-разному будет воплощаться в поэзии Волошина.

Впрочем, иногда было не до высоких материй, поскольку «временная оболочка души» Макса подвергалась нападениям. Профессор-биохимик С. Л. Иванов, учившийся в той же гимназии, вспоминает, как он вместе с такими же сорванцами, по наущению одноклассника Волошина - Володи Макарова, хромого от рождения и, очевидно, в какой-то степени психически неуравновешенного, подкарауливали толстого и неповоротливого гимназиста, щипали его за мягкие места и разбегались. Повадки «злых детей» вскоре были Волошиным изучены, и последовали ответные действия. Сергей Иванов вспоминал: «…не успел я ущипнуть его как следует, как он быстро повернулся и дал ладонью такого тумака, что я растянулся на земле. Я помню только склонённые надо мной большие круглые добродушные глаза и просьбу оставить его в дальнейшем в покое». Возможно, это был единственный случай «противления злу насилием» со стороны Макса Волошина; отношения же его с Сергеем Ивановым останутся вполне дружескими, как и с тем же Владимиром Макаровым.

17 марта 1893 года Волошин записал в дневнике: «Сегодня великий день. Сегодня решилось, что мы едем в Крым, в Феодосию, и будем там жить. Едем навсегда!.. Прощай, Москва! Теперь на юг, на юг! На этот светлый, вечно юный, вечно цветущий, прекрасный, чудесный юг!» Начинается новая, «киммерийская», эра в жизни и творчестве Максимилиана Волошина.

ღ Любовные многоугольники Максимилиана Волошина ღ

Волошин был самым чудаковатым русским начала ХХ века. В этом мнении сходились все, за исключением тех, кто знал его мать…

Я ж д а л с т р а д а н ь я с т о л ь к о л е т
В с е й ц е л ь н о с т ь ю н е с о з н а н н о г о с ч а с т ь я .
И б о л ь п р и ш л а , к а к т и х и й с и н и й с в е т ,
И о б в и л а с ь в к р у г с е р д ц а , к а к з а п я с т ь е .

Ж е л а н н ы й л у ч с с о б о й п р и н е с
Т а к и е ж г у ч и е , м у ч и т е л ь н ы е л а с к и .
С к в о з ь в л а ж н у ю л у ч и с т о с т ь с л е з
П о м и р у р а з л и л и с ь н е в и д а н н ы е к р а с к и .

И с е р д ц е с т а л о и з с т е к л а ,
И в н е м т а к т о н к о п е л а р а н а :
" О , б о л ь , к о г д а б ы н и п р и ш л а ,
В с е г д а п р и х о д и т с л и ш к о м р а н о " .

28 мая 1877 года в Киеве родился будущий поэт Максимилиан Волошин. Вскоре после рождения мальчика его родители разошлись, и Макс остался жить с матерью Еленой Оттобальдовной Глезер, которая воспитала сына на свой собственный манер. Будучи отчисленным из Московского университета за участие в беспорядках, Волошин решил заняться самообразованием. Он много путешествовал, посещал библиотеки и слушал лекции в Европе, а также брал уроки живописи и гравюры. В 1910 году вышел первый сборник стихов Волошина под названием «Стихотворения. 1900-1910», который сразу же сделал Максимилиана популярным поэтом и влиятельным критиком. В материале рубрики «Кумиры прошлого» мы расскажем о любви поэта, а также о великой литературной мистификации Максимилиана - таинственной поэтессе Черубине де Габриак, из-за которой Волошин стрелялся с Николаем Гумилевым на Черной речке...

Задолго до того, как советские начальники от искусства додумались до создания Домов творчества, в Крыму, в Коктебеле, существовала уникальная «летняя станция для творческих людей». Здесь Булгаков диктовал жене «Дни Турбиных», гостили Цветаева, Горький, Брюсов, Петров-Водкин, Бенуа.

В небольшом трехэтажном доме, принадлежавшем эксцентричнейшему человеку - поэту и художнику Максимилиану Волошину, в год проживало до 600 человек!.. «Скажите, неужели все, что рассказывают о порядках в вашем доме, правда?» - спросил у Макса гость. «А что рассказывают?» - «Говорят, что у вас право первой ночи с каждой приехавшей к вам женщиной. Что ваши гости одеваются в «полпижамы»: один разгуливает по Коктебелю в нижней части на голом теле, другой - в верхней. Еще - что вы молитесь Зевсу. Лечите наложением рук.

Угадываете будущее по звездам. Ходите по воде аки посуху. Приручили дельфина и ежедневно доите его, как корову. Правда это?» «Конечно, правда!» - гордо воскликнул Макс… Никогда нельзя было понять, дурачится Волошин или нет. Мог с самым серьезным видом заявить, что поэт Валерий Брюсов родился в публичном доме. Или что сумасшедший, искромсавший картину Репина «Иван Грозный и сын его Иван», очень умен.

Макс азартно читал лекции, одна другой провокационнее. Благопристойных матрон он просвещал на тему Эроса и 666 сладострастных объятий. Революционно настроенных студентов-материалистов под видом лекции о Великой Французской революции потчевал россказнями о том, что Мария-Антуанетта жива-здорова, только перевоплотилась в графиню Х и до сих пор чувствует в затылке некоторую неловкость от топора, который отрубил ей голову. Под конец Макс ввернул собственные стихи. Его чуть было не побили. Его спрашивали: «Вы всегда так довольны собой?» Он отвечал патетически: «Всегда!» С ним любили приятельствовать, но редко воспринимали всерьез.

Его стихи казались слишком «античными», а акварельные пейзажи - слишком «японскими» (их по достоинству оценили лишь десятилетия спустя). Самого же Волошина называли трудолюбивым трутнем, а то и вовсе шутом гороховым.
Он даже внешне был чудаковат: маленького роста, но очень широк в плечах и толст, буйная грива волос скрывала и без того короткую шею.

В литературных гостиных острили: «Лет триста назад в Европе для потехи королей выводили искусственных карликов. Заделают ребенка в фарфоровый бочонок, и через несколько лет он превращается в толстого низенького уродца. Если такому карлику придать голову Зевса да сделать женские губки бантиком, получится Волошин». Макс внешностью своей гордился: «Семь пудов мужской красоты!» - и одеваться любил экстравагантно.

К примеру, по улицам Парижа расхаживал в бархатных штанах до колен, накидке с капюшоном и плюшевом цилиндре - на него вечно оборачивались прохожие. Круглый и легкий, как резиновый шар, он «перекатывался» по всему миру: водил верблюжьи караваны по пустыне, клал кирпичи на строительстве антропософского храма в Швейцарии... При пересечении границ у Волошина частенько возникали проблемы: таможенникам его полнота казалась подозрительной, и под его причудливой одеждой вечно искали контрабанду.

Женщины судачили: Макс так мало похож на настоящего мужчину, что его не зазорно позвать с собой в баню, потереть спинку. Он и сам, впрочем, любил пустить слух о своей мужской «безопасности». При этом имел бесчисленные романы. Словом, Волошин был самым чудаковатым русским начала ХХ века. В этом мнении сходились все, за исключением тех, кто знал его мать…

Мать оригинального человека

Едва выйдя замуж за отца Макса - добропорядочного судейского чиновника, недавняя выпускница Института благородных девиц Елена Оттобальдовна Глезер (из обрусевших немцев) принялась кроить жизнь по-своему. Для начала пристрастилась к папиросам, потом обрядилась в мужичью рубаху и шаровары, потом нашла себе мужское увлечение - гимнастику с гирями, а затем уж и вовсе, бросив мужа, стала жить по-мужски: устроилась на службу в контору Юго-Западной железной дороги. О муже она больше не вспоминала.

Разве что лет через двадцать после его смерти, на свадьбе друзей сына - Марины Цветаевой и Сергея Эфрона, - в графе «Свидетели» приходской книги через весь лист подмахнула: «Неутешная вдова коллежского советника Александра Максимовича Кириенко-Волошина». Понятно, что сына эта удивительная дама воспитывала на свой собственный манер. Недаром она дала ему имя Максимилиан, от латинского maximum. Максу разрешалось все, за исключением двух вещей: есть сверх положенного (и без того толстоват) и быть таким как все.

Елена Оттобальдовна Кириенко-Волошина с сыном Максом. 1878 г.

В гувернантки мать наняла Максу цирковую наездницу: обучать верховой езде и кувыркам под бодрое «алле-оп-ля!». Остальные знания: по истории, географии, геологии, ботанике, лингвистике - мальчик должен был впитывать из самого крымского воздуха. Затем-то Елена Оттобальдовна и оставила сначала Киев, потом Москву: она считала, что Крым - лучшее место для воспитания сына. Тут тебе и горы, и камни, и античные развалины, и остатки генуэзских крепостей, и поселения татар, болгар, греков… «Ты, Макс, продукт смешанных кровей. Вавилонское смешение культур как раз для тебя», - говорила мать.

Она приветствовала интерес сына к оккультизму и мистике и нисколько не огорчалась, что в гимназии тот вечно оставался на второй год. Один из учителей Макса сказал ей: «Из уважения к вам мы будем учить вашего сына, но, увы! Идиотов мы не исправляем». Елена Оттобальдовна только усмехнулась. Не прошло и полугода, как на похоронах того самого учителя второгодник Волошин декламировал свои чудесные стихи - это было первое его публичное выступление…

Официально замуж Елена Оттобальдовна больше не вышла: говорила, что не хочет превращать Макса в чужого пасынка. Зато каждое утро уезжала на длительные прогулки в горы с неким стройным всадником. Вернувшись, призывала Макса к обеду, дуя в жестяную трубу. Казанок с водянистым отваром капусты, оловянные ложки, простой деревянный стол без скатерти на террасе с земляным полом - оттуда был виден весь Коктебель. Слева - мягкие очертания холмов, справа - скалистая горная гряда Карадага... Ветра и время высекли на одной скале чей-то бородатый профиль. «Что это за человек увековечен так монументально, мама?» - гадал юный Макс. «Не знаю, но, наверное, этот человек того стоит!» Прошло несколько лет, Макс возмужал и отпустил в точности такую же бороду.

Правда, многие считали, что он сделал это в подражание Карлу Марксу. Волошин был в то время студентом юридического факультета Московского университета и участвовал в студенческих волнениях.

Однажды он даже угодил в тюрьму и от нечего делать часами распевал стихи собственного сочинения. Жандармы вызвали Елену Оттобальдовну, допрашивали о причинах веселости сына. Она сказала, что Макс всегда такой, и жандармы посоветовали скорее его женить. А вскоре Волошин действительно встретил свою будущую жену - Маргариту Сабашникову.

Жена из алебастра

В кругу богемы ее звали Аморя, но все же она не могла считаться вполне богемной барышней. Одевалась, во всяком случае, в строгие юбки и английские блузы с высоким воротником. И не имела любовников. Может быть, ей просто не хватало смелости… Она только что вырвалась из дома своего отца, богатого чаеторговца, чтобы посвятить себя живописи. Грезила о безграничной свободе, испепеляющих страстях.

Воплощением всего этого Аморе показался Макс с его немыслимыми нарядами и вечными провокациями. Его же подкупили ее золотые ресницы и чуть ощутимая «бурятчинка» (Аморя гордилась, что ее прадед был шаманом, и всюду возила с собой его бубен).

Роман начался в Париже - оба слушали лекции в Сорбонне. «Я нашел ваш портрет», - сказал Макс и потащил Аморю в музей: каменная египетская царевна Таиах улыбалась загадочной Амориной улыбкой. «Они слились для меня в единое существо, - говорил друзьям Волошин. - Приходится делать над собой усилие, чтобы поверить: Маргарита - из тленных плоти и крови, а не из вечного алебастра. Я никогда еще не был так влюблен, а прикоснуться не смею - считаю кощунством!» «Но у тебя же хватит здравомыслия не жениться на женщине из алебастра?» - тревожились друзья. Но Макс слишком любил свой Коктебель! Он пересылал туда все, что, на его взгляд, стоило восхищения: тысячи книг, этнические ножи, чаши, четки, кастаньеты, кораллы, окаменелости, птичьи перья... Словом, сначала Макс отправил в Коктебель копию с изваяния Таиах, а потом…

Максимилиан Волошин. Феодосия. 1896 г.

…Обвенчавшись, сели на поезд. Трое суток до Феодосии, потом - на извозчике по кромке моря. Подъезжая к дому, Маргарита увидела странное бесполое существо в длинной холстяной рубахе, с непокрытой седой головой. Оно хриплым басом поприветствовало Макса: «Ну здравствуй! Возмужал! Стал похож на профиль на Карадаге!» - «Здравствуй, Пра!» - ответил Волошин. Маргарита терялась в догадках: мужчина или женщина? Кем приходится мужу? Оказалось, матерью.

Впрочем, обращение «Пра», данное Елене Оттобальдовне кем-то из гостей, шло ей необычайно. Макс и сам, приехав домой, облачился в такой же хитон до колен, подпоясался толстым шнуром, обулся в чувяки, да еще и увенчал голову венком из полыни. Одна девочка, увидев его с Маргаритой, спросила: «Почему эта царевна вышла замуж за этого дворника?» Маргарита смутилась, а Макс залился счастливым смехом. Так же радостно он смеялся, когда местные болгары пришли просить его надевать под хитон штаны - мол, их жены и дочери смущаются.

В Коктебель потянулись богемные друзья Макса. Волошин даже придумал для них имя: «Орден Обормотов» - и написал устав: «Требование к проживающим - любовь к людям и внесение доли в интеллектуальную жизнь дома». Каждого отъезжающего гостя «обормоты» провожали коллективной песней и вздыманием рук к небу. Каждого вновь прибывшего встречали розыгрышем. К примеру, приехал человек, хочет по-людски поздороваться, а всем не до него: ловят какую-то даму, убежавшую к морю топиться. «Ищите спасательный круг!» - басит Пра, не выпуская из рук вечной папироски и спичечницы из цельного сердолика.

По комнате летают какие-то подушки, книги. Наконец утопленницу приносят - она без сознания, но одежда на ней сухая. Тут только ошеломленный гость начинает понимать, что тут все - вздор на вздоре. «Макс, ради Бога, в следующий раз никаких комедий», - умоляют на прощание гости. «Ну что вы, я и сам от них устал», - хитро улыбается Волошин.

На вкус Маргариты все это было как-то мелко. Ведь даже россказни про одну пижаму на двоих и право первой ночи оказались неправдой! Возможно, эти слухи распускал сам Макс... Такой необычайный, такой свободный от предрассудков, на деле он только валял дурака или бродил по горам со своим мольбертом. Тем временем из Петербурга доходили смутные вести о том, как символисты строят новую человеческую общину, где Эрос входит в плоть и кровь... В общем, решено было ехать в Петербург.

Поселились на Таврической, в доме номер 25. Этажом выше, в полукруглой мансарде, жил модный поэт Вячеслав Иванов, по средам здесь собирались символисты. Макс принялся бурно декламировать, спорить, цитировать, Аморя же вела тихие разговоры с Ивановым: о том, что жизнь настоящей художницы должна быть пронизана драматизмом, что дружные супружеские пары не в моде и достойны презрения. Однажды Лидия, жена Иванова, сказала ей: «Ты вошла в нашу с Вячеславом жизнь.

Уедешь - образуется пустота». Решено было жить втроем. А Макс? Он лишний и должен катиться в свой Коктебель, разгуливать там в хитоне, раз уж ни на что более смелое его не хватает… Макс Аморю не осуждал и ни к чему не принуждал. На прощание он даже прислал Иванову новый цикл своих стихов - тот, впрочем, отозвался о них с большой резкостью.

Лишь самые близкие знали: Макс не столь толстокож, каким хочет казаться. Вскоре после расставания с женой он признался в одном письме: «Объясните же мне, в чем мое уродство? Всюду, и особенно в литературной среде, я чувствую себя зверем среди людей - чем-то неуместным. А женщины? Моя сущность надоедает им очень скоро, и остается только раздражение…» …А «семьи нового типа» у Маргариты с Ивановыми так и не получилось.

Взрослая дочь Лидии от первого брака - белокурая бестия Вера - очень скоро заняла ее место в «тройственном союзе». А когда Лидия умерла, Вячеслав женился на Вере. Нежной Аморе оставалось только писать бесконечные этюды к задуманной картине, в которой Иванов изображал Диониса, а она сама - Скорбь. Картина так никогда и не была закончена.
Мистификация века

Макс горевал недолго. Нет Амори - есть Татида, Маревна, Вайолет - синеглазая ирландка, бросившая мужа и помчавшаяся за Волошиным в Коктебель. Но все это так, мимолетные романы. Может быть, только одна женщина зацепила его всерьез. Елизавета Ивановна Дмитриева, студентка Сорбонны по курсу старофранцузской и староиспанской литературы. Хромая от рождения, полноватая, непропорционально большеголовая, зато мила, обаятельна и остроумна. Гумилев пленился первым. Он и уговорил Лилю ехать на лето в Коктебель, к Волошину.

Свадьба Максимилиана Волошина и Маргариты Сабашниковой. 1906 г.

В толпе гостей Николай и Лиля бродили за Максом по горам, тот то и дело останавливался, чтобы приласкать камни или пошептаться с деревьями. Однажды Волошин спросил: «Хотите, зажгу траву?» Простер руку, и трава загорелась, и дым заструился к небу… Что это было? Неизвестная науке энергия или очередная мистификация? Лиля Дмитриева не знала, но Максово зевсоподобие сразило ее.

И, увидев каменный профиль на Карадаге, справа от Коктебеля, она не слишком удивилась: «Волошин, это ведь ваш портрет? Хотела бы я видеть, как вы это проделали… Может быть, специально для меня запечатлеете свой лик еще раз - слева от Коктебеля, под пару первому?» «Слева - место для моей посмертной маски!» - патетически воскликнул Макс. Сама Пра поощрительно улыбалась, вслушиваясь в их диалог. Мог ли Волошин не влюбиться в Лилю после этого? Получив отставку, Гумилев еще с неделю пожил у Волошина, гулял, ловил тарантулов. Затем написал замечательный поэтический цикл «Капитаны», выпустил пауков и уехал.

Волошин женился бы на Лиле сразу, но сначала нужно было развестись с Сабашниковой, а это оказалось делом непростым и долгим. Что ж! Влюбленные готовы были ждать. Под влиянием Макса Лиля принялась писать стихи - все больше по старофранцузским и староиспанским мотивам: о шпагах, розах и прекрасных дамах. Решено было ехать публиковаться в Петербург, к приятелям Волошина, возглавлявшим модный журнал «Аполлон». Гумилев, кстати, тоже был одним из редакторов «Аполлона». И сделал все, чтобы конверт со стихами Дмитриевой журнал вернул нераспечатанным.

Оказалось, он так и не простил свою неверную возлюбленную. Все это стало завязкой великой мистификации, придуманной и срежиссированной Максом Волошиным. В один прекрасный день главный редактор «Аполлона» Сергей Маковский получил письмо на надушенной бумаге с траурным обрезом. Девиз на сургучной печати гласил: «Горе побежденным». В письме были стихи - о шпагах, розах и прекрасных дамах, - подписанные таинственным именем: Черубина де Габриак.

Обратного адреса на конверте не было. «Католичка, полуиспанка-полуфранцуженка, аристократка, очень юная, очень красивая и очень несчастная» - сдедуктировали в «Аполлоне». Особенно заинтригован был сам Маковский. «Вот видите, Максимилиан Александрович, - в тот же вечер говорил он Волошину, показывая стихи Черубины, - среди светских женщин встречаются удивительно талантливые!»

А вскоре таинственная Черубина позвонила Маковскому, и начался головокружительный телефонный роман. Влюбился не только Маковский, который хотя бы слышал голос Черубины, но и - заочно - художник Константин Сомов, поэты Вячеслав Иванов, Гумилев, Волошин (по крайней мере, он так говорил), весь Петербург! Когда Черубина сказала по телефону, что опасно больна, на первых страницах газет появились сводки о состоянии ее здоровья. Когда, выздоровев, отправилась к родне во Францию, билеты на парижский поезд были раскуплены в считаные часы. Так же как и яд в аптеках, когда Черубина, вернувшись в Петербург, по настоянию своего исповедника-иезуита дала обет постричься в монахини. Истинное безумие!

Были у таинственной поэтессы и недоброжелатели. К примеру, Елизавета Дмитриева, жившая в Петербурге почти затворницей, умудрялась распространять меткие эпиграммы и пародии на Черубину де Габриак. Считалось, что Лиля просто страдает от ревности. Мстительный Гумилев торжествовал. И, чтоб сделать ей еще больнее, принялся повсюду говорить о Дмитриевой непристойности. Одну из них услышал Волошин и отвесил Гумилеву пощечину. Кто бы мог ожидать рукоприкладства от вечно добродушного, толстокожего Макса… Стреляться решили на Черной речке.

Секундантам с трудом удалось смягчить условия: вместо дуэли с пяти шагов до смерти - единственный обмен выстрелами с двадцати шагов. Настоящие дуэльные пистолеты нашли с трудом, и такие старые, что вполне могли помнить Пушкина с Дантесом. Наконец ненастным ноябрьским утром прогремели два выстрела. Когда дым рассеялся, оба врага стояли на ногах. Повезло…


Максимилиан Волошин с женой Марией. 1925 г.

Полиция раскрыла это дело, обнаружив на месте дуэли галошу одного из секундантов. Трагедия превращалась в фарс! Не успел Петербург обсудить скандальные подробности, как грянула новая сенсация: Черубины де Габриак не существует! Елизавета Дмитриева, выслушав очередной упрек в несправедливости, проговорилась: «Черубина - это я». Оказалось, автор ее писем в «Аполлон» - Волошин.

Он же сочинил сценарий телефонных разговоров Черубины с Маковским. И болезнь, и Париж, и исповедника-иезуита, и даже вражду Черубины с Дмитриевой - все это придумал Макс. Он учел все - кроме того, что его обожаемая Лиля сама отравится сладким ядом коленопреклоненной любви Маковского.

Они даже попытались встретиться - Маковский увидел, как некрасива его Черубина, и все было кончено. Но и от Макса Лиля ушла. Она сказала, что не может больше писать стихов, не может и любить - и это месть Черубины. Ей все казалось, что она - самозванка, что однажды на улице к ней подойдет настоящая Де Габриак и потребует ответа...

«Обормоты» борются

С тех пор Волошин всерьез не влюблялся и о женитьбе не помышлял. Зато его гостеприимство достигло теперь каких-то вселенских масштабов! К дому постоянно пристраивались какие-то терраски и сарайчики, «обормотов» от лета к лету становилось все больше. Что причиняло немало беспокойства добропорядочным соседям - семейству коктебельской помещицы Дейша-Сионицкой. Эта высоконравственная дама в пику «Ордену» основала Общество благоустройства поселка Коктебель, и началась война!

Общество благоустройства, обеспокоенное тем, что «обормоты» купаются голыми, мужчины и женщины вперемешку, установило на пляже столбы со стрелками в разные стороны: «для мужчин» и «для женщин». Волошин собственноручно распилил эти столбы на дрова. Общество благоустройства пожаловалось в полицию. Волошин объяснил, что считает неприличным водружение перед его дачей надписей, которые люди привыкли видеть только в совершенно определенных местах. Суд взыскал с Волошина штраф в несколько рублей. «Обормоты» во главе с Пра темной ночью устроили Дейша-Сионицкой кошачий концерт.

Удивительно, но и в 1918-м, когда в Феодосии началась чехарда со сменой власти, республика поэтов и художников процветала всего в десятке километров. Здесь принимали, кормили и спасали всех, кто в этом нуждался. Это напоминало игру в казаки-разбойники: когда генерал Сулькевич выбил красных из Крыма, Волошин прятал у себя делегата подпольного большевистского съезда. «Имейте в виду, когда вы будете у власти, точно так же я буду поступать и с вашими врагами!» - пообещал Макс спасенному на прощание. При большевиках он развернул было бурную деятельность. Оставив «обормотов» на Елену Оттобальдовну, отправился в Одессу. Объединил местных художников в профсоюз с малярами: «Пора возвращаться к средневековым цехам!» (При всей абсурдности идеи, в голодные времена это оказалось настоящим спасением для художников.) Потом взялся за организацию писательского цеха. Бегал, сиял, договаривался с властями.

На первое заседание явился при параде: в какой-то рясе, с висящей за плечами тирольской шляпой. Мелкими грациозными шажками направился к эстраде: «Товарищи!..» Дальнейшее заглушил дикий крик и свист: «Долой! К черту старых, обветшалых писак!» «Вы не понимаете, давайте же объяснимся», - суетился Макс. На другой день в одесских «Известиях» вышло: «К нам лезет Волошин, всякая сволочь спешит теперь примазаться к нам». Обескураженный Макс вернулся в Коктебель. И с тех пор не любил оттуда выезжать.

Максимилиан Волошин в Коктебеле. 1927 г.

В 1922 году в Крыму начался голод, и Волошиным пришлось питаться орлами - их на Карадаге ловила старуха-соседка, накрыв юбкой. Все бы ничего, да Елена Оттобальдовна стала заметно сдавать. Макс даже переманил для нее из соседнего селения фельдшерицу - Марусю Заболоцкую. Маруся выглядела единственным неорганичным элементом этого всетерпимого дома - слишком заурядна, слишком угловата, слишком забита. Она не рисовала, не сочиняла стихов. Зато была добра и отзывчива - совершенно бесплатно лечила местных крестьян и до последнего дня заботилась о Пра.

Когда в январе 1923 года 73-летнюю Елену Оттобальдовну хоронили, рядом с Максом плакала верная Маруся. На следующий день она сменила свое заурядное платье на короткие полотняные штанишки и расшитую рубаху. И хотя при этом лишилась последних признаков женственности, зато сделалась похожей на Пра. Мог ли Волошин не жениться на такой женщине? Отныне о гостях заботилась Маруся.

Этот дом стал для богемы единственным островком свободы, света и праздника в океане серых советских будней. И были песни, и вздымание рук к небу, и розыгрыши, и вечный бой с приверженцами унылого порядка. Вместо сметенной историей Дейша-Сионицкой с Волошиным теперь враждовали коктебельские крестьяне - те самые, которые бегали к Марусе бесплатно лечиться. Однажды они предъявили Максу счет за овец, якобы разорванных его собаками. Рабоче-крестьянский суд обязал Волошина под угрозой выселения из Коктебеля отравить псов.

Каково это было сделать ему, который и мухи за всю свою жизнь не обидел?! Все дело в том, что Коктебель стал популярным курортом и местные приноровились сдавать комнаты дачникам. А Волошин со своим непомерным гостеприимством портил весь бизнес. «Это не по-коммунистически - пускать иногородних жить бесплатно!» - возмущались крестьяне.

Впрочем, у фининспекции к Волошину была прямо противоположная претензия: там не верили в бесплатность «станции для творческих людей» и требовали уплаты налога за содержание гостиницы. 11 августа 1932 года в 11 утра пятидесятипятилетний Волошин скончался.

Он завещал похоронить себя на холме Кучук-Енишар, ограничивающем Коктебель слева, так же как Карадаг ограничивает его справа. Гроб, казавшийся почти квадратным, поставили на телегу: тяжесть такая, что лошадь встала, недотянув до вершины. Последние двести метров друзья несли Макса на руках - зато обещание, данное когда-то Лиле Дмитриевой, было выполнено: куда ни посмотри, и справа, и слева от Коктебеля так или иначе оказывался Макс Волошин.

Овдовев, Марья Степановна Волошина коктебельских порядков не изменила. Принимала в доме поэтов, художников, просто странников. Платой за проживание были по-прежнему любовь к людям и внесение доли в интеллектуальную жизнь…

Екатерина Милая

По всей видимости, Александр Стальевич Волошин, прозванный в Кремле «сахарная голова», не всегда был таким лысым, каким россияне привыкли его видеть на телеэкранах. Бабульки у подъездов про таких обыно говрят: «Это оттого, что рано женился, милок»

А он и вправду женился в 18 лет. Брак, правда, впоследствии распался, и Волошин окончательно ушел в работу. Однако от брака остался ребенок. Сын. Илья Александрович. Юноша, которому сейчас 27 лет, увлекается бизнесом и компьютерными технологиями. Результатом этих увлечений стал разразившийся пару лет назад грандиозный скандал. Выяснилось, что сын отца-прародителя Чара-банка участвовал в афере. Однако Илья Александрович не пошел по проторенному пути и не стал строить набившие оскомину финансовые пирамиды. Волошин-младший привлек на помощь Интернет.

Надо сказать, что детство у Ильи было далеко не безоблачным. Родили его двое нищих студентов. Денег в молодой семье катастрофически не хватало: мама Александра, преподаватель английского, много подкинуть не могла, а возможности заработать у 19-летних супругов не было. Так что питалась семья абсолютно «по-студенчески». Чтобы у маленького Ильи не случилось авитаминоза, друзья Волошина, служившие где-то на Севере, присылали в Москву посылки с клюквой.

Семья снимала комнату в какой-то жуткой коммуналке. Александр Волошин учился в институте инженеров транспорта, и стипендия была единственным его доходом. Как рассказывали его бывшие однокурсники, как-то раз будущий глава президентской администрации с недосыпа и недогляда бросил в автомат метро полтинник вместо пятака, тем самым лишив семью практически дневного пропитания. Переживаний было – на неделю...

Зарабатывать прилично Александр Стальевич начал после того, как в конце 80-х познакомился с Борисом Березовским (позже именно БАБ сосватал друга в Кремль). Тут уж у Ильи появились и витамины, и фирменные кроссовки, и новые фломастеры. Однако с отцом он виделся мало, поскольку тот с головой ушел в бизнес. Александр Стальевич помогал друзьям регистрировать кооперативы, оказывал правовую поддержку, составлял нужные документы. Параллельно открыл информационное агентство АК&М, здравствующее и поныне. Но самыми значительными бизнес-проектами Волошина-старшего стали Чара-банк и знаменитая AVVA – «Автомобильный всероссийский альянс». Если составить пирамиду из граждан, деньги которых пропали одномоментно с банкротством этих предприятий, то вершина ее упрется в Луну...

Но, как мы уже сказали, у Ильи от финансовых успехов отца ни душевной радости, ни домашнего тепла не прибавилось. Спустя несколько лет после развода его мать поселилась в Европе. Отец же остался жить в одной квартире с пожилой мамой-преподавателем (там он жил вплоть до кремлевского назначения, потом переехал на казенную дачу), был вечно занят по работе. Илья проводил время в самолетах, курсирующих между Европой и Москвой, и немудрено, что компьютеры стали его лучшими друзьями.

В школе он особыми талантами не блистал, на олимпиадах не побеждал, душой общества не был. Зато с удовольствием прогуливал уроки, очевидно, тратя освободившееся время на подготовку почвы для создания своего будущего виртуального бизнеса. В IRC (Internet Relay Chat – программа, объединяющая тысячи чатов), в чате #carding, где основная тема – кредитные карточки, Илья завел виртуальную дружбу с неким Maxx’ом (похоже, что ник этот человек выбрал себе в честь знаменитой одноименной фирмы по производству порнофильмов). Виртуальное порносущество умело беседовать по-русски, вследствие чего, собственно, дружба и случилась. Разговорились, то да се, ну, Maxx и предложил Илье немного подработать.

Подработка сводилась к весьма стандартной схеме. Maxx воровал у посетителей #carding номера кредиток (куда проще, чем взламывать онлайновые магазины, где имеется несколько степеней защиты), накупал в сети разного барахла, оплачивал с чужого счета. Покупки высылали в Москву через курьерскую службу. Илья покупки забирал из курьерского офиса и продавал. Обналичивал, так сказать, виртуальные деньги. Проще некуда.

Правда, через некоторое время схема дала сбой: владельцы кредиток заметили утечку денег, забеспокоились, обратились куда следует, и Илью взяли с поличным во время очередного посещения офиса курьерской службы.

Один из кремлевских чиновников, говоря об Александре Волошине, выдал такую тираду: «Волошин в некотором смысле этого слова «отмороженный». «Отмороженный» со знаком «плюс». Если он считает, что какое-то решение правильное, то, не задумываясь о последствиях, прикажет его исполнить. Например, если ему придет в голову, что перезахоронить Ленина ночью будет правильным, он с готовностью пойдет на это. А о том, что будет утром, лучше не думать. В любом случае он не боится ответственности за свои решения». Илья взял лучшее от своего отца: не убоявшись ответственности, написал признание (в свое время оно было опубликовано в газете «Версия»):

«Прокурору Москвы
От Волошина Ильи Александровича,
26 февраля 1976 года рождения,
уроженца Москвы,
прописанного по адресу:
...
Чистосердечное признание:

«Фактически я проживаю по адресу: ... тел. ... Доступ в Интернет имею с весны 1996 года. Примерно 1,5 месяца назад на канале IRC (efnet) #carding я познакомился с русскоговорящим пользователем сети Интернет, использующим псевдоним Maxx. Спустя 2 недели после знакомства я получил предложение работать вместе. После инструкций в мои обязанности входило получение и растаможивание грузов, которые будут приходить на мой адрес и имя. Я был в курсе действующей схемы: Maxx разыскивал на канале #carding номера кредитных карт Visa и Mastercard, после чего разыскивал онлайн-магазины в Интернете и заказывал на мой адрес компьютерные комплектующие с доставкой...»

Говорят, Волошин-старший Илью ругательски ругал за то, что тот так не вовремя, на фоне сложной политической ситуации, запятнал имя. И оба, говорят, очень переживали – каждый по своим резонам. Илью, рассказывают, после этого случая сослали к матери, за границу, от греха подальше.

А историю, разумеется, замяли.

Отчисленный из университета поэт и художник Максимилиан Волошин удивлял современников разносторонностью своих интересов. Творец, который умел заключать страсти, бушующие внутри, в рамки стихотворного жанра, помимо живописи и поэзии, писал критические статьи, занимался переводами, а также увлекался астрономическими и метеорологическими наблюдениями.

Его яркая, полная бурных событий и разнообразных встреч жизнь с начала 1917 года сосредоточилась в России. На литературных вечерах, проводимых писателем в построенном им лично доме в Коктебеле, неоднократно присутствовали и сын – Николай, и , и , и даже .

Детство и юность

Максимилиан Александрович Волошин родился 16 мая 1877 года в Киеве. Мать поэта Елена Оттобальдовна была женщиной волевой и самобытной. Вскоре после рождения сына она разошлась с мужем. В Максе женщина хотела воспитать бойцовский характер, а мальчик рос, как впоследствии сказала о нем Марина Цветаева, «без когтей», был ко всем миролюбив и дружелюбен.

Максимилиан Волошин в детстве с мамой

Известно, что в Коктебеле, куда Волошин переехал с матерью в 16 лет, Елена даже нанимала окрестных мальчишек, чтобы они вызывали Максимилиана на драку. Мать приветствовала интерес сына к оккультизму и нисколько не огорчалась, что в гимназии тот вечно оставался на второй год. Один из учителей Макса однажды сказал, что научить чему-либо идиота невозможно. Не прошло и полугода, как на похоронах того самого преподавателя Волошин декламировал свои чудесные стихи.

Хотя писатель с 1897 по 1899 год был студентом юридического факультета Московского университета и исправно посещал лекции, свои удивительно разносторонние знания он уже тогда получал самостоятельно. Из биографии публициста известно, что получить диплом Максимилиан так и не сумел. Отчисленный за участие в беспорядках, парень решил не продолжать обучение и заняться самообразованием.

Литература

Первая книга Волошина – «Стихотворения» – вышла в 1910 году. В работах, вошедших в сборник, четко прослеживалось стремление автора познать судьбы мира и историю человечества в целом. В 1916-ом писатель выпускает в свет сборник антивоенных стихов «Anno mundi ardentis» («В год пылающего мира»). В этом же году прочно обосновывается в любимом Коктебеле, которому он позже посвятил пару сонетов.

В 1918 и 1919 годы выходят две его новые книги стихов - «Иверни» и «Демоны глухонемые». В каждой строке неизменно чувствуется рука литератора. Особенно красочны стихотворения Волошина, посвященные природе Восточного Крыма.

С 1903 года Волошин печатает свои репортажи в журнале «Весы» и газете «Русь». В дальнейшем он пишет статьи о живописи и поэзии для журналов «Золотое руно», «Аполлон», газет «Русская художественная летопись» и «Утро России». Общий объем работ, которые по сей день не утратили своей ценности, составляет не один том.

В 1913-ом, в связи с нашумевшим покушением на картину « и сын его Иван», Волошин выступил против натурализма в искусстве, опубликовав брошюру «О Репине». И хотя после этого редакции большинства журналов закрыли перед ним свои двери, посчитав работу выпадом против почитаемого публикой художника, в 1914 году вышла книга статей Максимилиана «Лики творчества».

Живопись

Живописью Волошин занялся, чтобы профессионально судить об изобразительном искусстве. Летом 1913 года он освоил технику темперы, а уже в следующем году написал свои первые этюды акварелью («Испания. У моря», «Париж. Площадь Согласия ночью»). Плохого качества акварельная бумага приучила Волошина работать сразу нужным тоном, без исправлений и помарок.

Картина Максимилиана Волошина "Библейская земля"

Каждое новое произведение Максимилиана несло в себе частицу мудрости и любви. Создавая картины, художник размышлял о соотношении четырех стихий (земли, воды, воздуха и огня) и о глубинном смысле космоса. Каждый нарисованный Максимилианом пейзаж сохранял свою плотность и фактуру и оставался светопроницаемым даже на холсте («Пейзаж с озером и горами», «Розовые сумерки», «Холмы, иссушенные зноем», «Лунный вихрь», «Свинцовый свет»).

Картина Максимилиана Волошина "Кара-Даг в облаках"

Максимилиана вдохновляли классические произведения японских живописцев, а также картины его друга – феодосийского художника Константина Богаевского, чьи иллюстрации украсили первый волошинский сборник стихов 1910 года. Наряду с , Эммануилом Магдесяном и Львом Лагорио, Волошина сегодня причисляют к представителям Киммерийской школы живописи.

Личная жизнь

Полнота в совокупности с маленьким ростом и непокорной гривой волос на голове создавала у противоположного пола обманчивое впечатление о мужской несостоятельности Волошина. Женщины рядом с чудаковатым писателем чувствовали себя в безопасности и считали, что мало похожего на настоящего мужчину литератора не зазорно позвать с собой в баню потереть спинку.

На протяжении всей жизни Волошин пользовался этим заблуждением, пополняя свою амурную копилку новыми именами. Первой женой критика была художница Маргарита Сабашникова. Их роман начался в Париже. Молодые люди посещали лекции в Сорбонне, на одной из которых писатель и приметил девушку, как две капли воды похожую на царицу Таиах.

В день знакомства литератор отвел избранницу в музей и показал ей изваяние правительницы Египта. В письмах друзьям Максимилиан признавался, что никак не может поверить в то, что Маргарита – настоящий человек из плоти и крови. Приятели в ответных посланиях шутливо просили влюбчивого поэта не брать в жены барышню из алебастра.

После свадьбы, состоявшейся в 1906 году, влюбленные переехали в Петербург. Их соседом был популярный поэт Вячеслав Иванов. В квартире писателя каждую неделю собирались символисты. Частым гостем был и Волошин с супругой. Пока Максимилиан увлеченно декламировал, спорил и цитировал, его благоверная вела тихие разговоры с Ивановым. В беседах Маргарита неоднократно заявляла, что в ее представлении жизнь настоящей художницы должна быть пронизана драматизмом и что дружные супружеские пары нынче не в моде.

В период, когда у Вячеслава и Маргариты только зарождались романтические чувства, Волошин воспылал любовью к драматургу Елизавете Дмитриевой, с которой он в 1909 году сочинил весьма успешную литературную мистификацию – таинственную красавицу-католичку Черубину де Габриак, чьи произведения публиковались в журнале «Аполлон».

Мистификация продлилась всего 3 месяца, затем Черубину разоблачили. В ноябре этого же года , который в свое время познакомил Дмитриеву с Волошиным, при Максимилиане нелицеприятно высказался сторону поэтессы, за что незамедлительно получил от автора стихотворения «Венеция» пощечину.

В итоге некрасивая хромоногая девушка стала причиной, по которой Волошин и Гумилев устроили дуэль на Черной реке. После скандального поединка, в ходе которого чудом никто не пострадал, жена Максимилиана сообщила погруженному в омут амурных страстей мужу о намерении развестись. Как выяснилось позже, супруга Иванова предложила Маргарите жить втроем, и та согласилась.

В 1922 году в Крыму начался голод. Мать публициста, Елена Оттобальдовна, стала заметно сдавать. Макс переманил для горячо любимой родительницы из соседнего селения фельдшерицу Марию Заболоцкую. Именно на этой доброй и отзывчивой женщине, стоявшей подле него во время похорон матери, он женился в марте 1927 года.

И хотя у супругов так и не получилось обзавестись детьми, Мария Степановна была рядом с писателем и в радости, и в печали вплоть до его смерти. Овдовев, она не изменила коктебельских порядков и также продолжала принимать в доме Волошина странствующих поэтов и художников.

Смерть

Последние годы жизни поэта были насыщены работой – Максимилиан много писал и рисовал акварелью. В июле 1932-го давно беспокоившая публициста астма осложнилась гриппом и воспалением легких. Волошин скончался после инсульта 11 августа 1932 года. Его могила находится на расположенной в паре километров от Коктебеля горе Кучук-Янышар.

После смерти именитого литератора скульптор Сергей Меркуров, создавший посмертные маски , и , снял слепок и с лица почившего Волошина. Жене писателя, Марии Заболоцкой, удалось сохранить творческое наследие горячо любимого мужа. Благодаря ее стараниям в августе 1984 года расположенный в Крыму дом Максимилиана получил статус музея.

Библиография

• 1899 – «Венеция»
• 1900 – «Акрополь»
• 1904 – «Я шел сквозь ночь. И бледной смерти пламя...»
• 1905 – «Таиах»
• 1906 – «Ангел мщенья»
• 1911 – «Эдварду Виттигу»
• 1915 – «Парижу»
• 1915 – «Весна»
• 1917 – «Взятие Тюильри»
• 1917 – «Святая Русь»
• 1919 – «Написание о царях московских»
• 1919 – «Китеж»
• 1922 – «Меч»
• 1922 – «Пар»
• 1924 – «Анчутке»

Корпорации охотно берут на работу отпрысков влиятельных чиновников. Сын бывшего руководителя администрации президента и председателя совета директоров РАО ЕЭС Александра Волошина трудится в Конверсбанке, министра обороны Сергея Иванова - в Газпромбанке. Детей нанимают не ради того, чтобы угодить родителям, утверждают в банках.

Один из клиентов Конверсбанка рассказал, как столкнулся в офисе банка с Волошиным-младшим. “Он так похож на отца внешне и манерами. Мне потом подтвердили, что это и правда он”, - говорит собеседник “Ведомостей”.

29-летний Илья Волошин трудится вице-президентом Конверсбанка полгода. “Как-то раз я пришел в Росбанк получить кредит для своего бизнеса. Там рекомендовали обратиться в Конверсбанк”, - описывает историю своего трудоустройства Илья Волошин. Какой бизнес успел построить банкир, он не распространяется. Так он познакомился с предправления Конверсбанка Максимом Дружининым, который вовлек Волошина в свою команду. Дружинина, по его словам, в Волошине привлекли его лондонское образование и обширные связи, способные обеспечить банку приток клиентов. Волошин-младший - финансист со стажем. Еще в 1996 г. он работал трейдером по ценным бумагам в банке “Евротраст”, потом - в информагентстве AK&M, основанном Волошиным-старшим. “Он не был трудоголиком, но вольностей не допускал”, - сошлись во мнении сотрудники агентства. Вице-президент Инвестиционного Промэнергобанка Владимир Талавер отмечает, что Волошину-младшему присущи внимательность и способность выстраивать “интересные бизнес-схемы”. “Его работой как вице-президента по клиентскому бизнесу мы довольны”, - заверил председатель совета директоров банка Александр Антонов.

Корпорации и банки охотно берут на работу отпрысков высокопоставленных родителей. Сын нынешнего премьер-министра Петр Фрадков работает замдиректора Дальневосточного морского пароходства. Сергей Иванов, сын министра обороны, является вице-президентом Газпромбанка, тот же пост во ВТБ занимает Сергей Матвиенко, сын губернатора Санкт-Петербурга. Зампредом правления Россельхозбанка трудится Аркадий Кулик - сын бывшего вице-премьера и известного депутата-аграрника […]

Сколько платят детям чиновников, банкиры не говорят. Вознаграждение вице-президента по клиентскому бизнесу среднего банка размером с “Конверс” - $150 000 в год плюс бонус, констатирует Игорь Шехтерман из RosExpert. Но вопрос о компенсации для “свадебного генерала” всегда решается в индивидуальном порядке, предупреждает он.

Близкий знакомый семьи Волошиных говорит, что Волошин-старший не участвовал в трудоустройстве сына: “Он не вмешивался в это, и вообще сомневаюсь, что хорошо знает про банк, где работает Илья”. “Эти вопросы решаю я сам”, - подтверждает Илья.

В ВТБ ситуацию не комментируют, а представитель Газпромбанка сказал, что банк доволен работой своего вице-президента. “Родственные связи не входят в число критериев для найма”, - заключает представитель банка.

Василий Кудинов, Екатерина Дербилова