Алексей Аркадьевич Столыпин (1816-1858 гг.) − сын сенатора А.А. Столыпина и внук прадеда М.Ю. Лермонтова по отцовской линии. Поэту он приходился двоюродным дядей, хотя и был на два года его младше. Алексей Аркадьевич носил прозвище «Монго», данное ему Лермонтовым экспромтом, когда последний случайно увидел на столе Алексея книгу о приключениях шотландского путешественника Монго Парка.

Начало близкой дружбе родственников положил переезд Лермонтова с бабушкой из Москвы в Петербург летом 1832 года. Е.А. Арсеньева, бабушка Лермонтова, относилась с любовью к Алексею и часто просила его быть рядом с ее внуком и охлаждать его горячий нрав.

Алексей и Михаил вместе учились в Школе гвардейских прапорщиков, правда дядя поступил учиться годом ранее (1833 г.) и соответственно закончил Школу (1835 г.) на год позже племянника. После школы они оба были зачислены в Лейб-гвардии Гусарский полк в Царском селе, где вместе служили и проводили свободное время, о чем рассказывает поэма Лермонтова «Монго», написанная в 1836 году.

В 1837 году Столыпин по собственной инициативе едет вслед за Лермонтовым на Кавказ и переводится в Нижегородский Драгунский полк, в котором служит его друг и родственник.

В 1838-1839 годах они оба вновь служат в Царском Селе в Лейб-гвардии Гусарском полку, живут вместе на квартире, где постоянно собирается множество офицеров полка.

В 1839 году Алексей выходит в отставку, однако в связи с дуэлью Лермонтова с Барантом, на которой Столыпин был секундантом, ему приходится вернуться на военную службу по настоятельному совету Николая I. Столыпин снова отправляется вслед за родственником на Кавказ в Нижегородский Драгунский полк.

В годы второй ссылки поэт служил в пехотном Тенгинском полку на северном Кавказе. Алексей же добился зачисления в отряд генерала Галафеева, действовавшего здесь же. И друзья вновь были вместе. Будучи участниками кровопролитных сражений лета и осени 1840 года, они, как отличившиеся в них, почти одновременно получили отпуск на два месяца и отправились в Петербург, а по окончании отпуска − обратно на Кавказ.

На второй дуэли Лермонтова Монго снова был его секундантом, но как и Трубецкой, не успел к месту рано начавшейся дуэли, от которой он как ни старался, но так и не сумел отговорить своего друга.

После смерти поэта Столыпин вышел в отставку. В 1843 году он, будучи во Франции, публикует свой перевод «Героя нашего времени».

В годы Крымской войны, уйдя воевать добровольцем, Алексей участвует в обороне Севастополя и за боевое отличие получает золотое оружие и чин майора.

В 1858 году во Флоренции на сорок втором году жизни Алексей Аркадьевич скончался от чахотки.

27 июля 2011 года исполняется 170 лет с того трагического дня, когда был убит Михаил Юрьевич Лермонтов. Для пензенцев это - особая дата, так как именно в нашей губернии находятся Тарханы, родовое поместье бабушки поэта, в котором он провел свои детские годы. Никольчане также имеют право гордиться близостью к автору «Мцыри» и «Героя нашего времени» - через село Столыпино, вотчину славного рода, давшего России много великих и не очень имен.

Дуэль
Смертельная дуэль Лермонтова и Мартынова, в которой секундантом стал Алексей Аркадьевич Столыпин-Монго, была очень странной. По крайней мере, анализируя документы, приходишь к выводу, что никто из участвующих в ней в ее возможность не верил. Всем казалось, что все обернется шуткой и закончится дружеской пирушкой.
Даже место дуэли выбрали не вполне по правилам: площадка оказалась неровной, и Лермонтов стоял выше Мартынова. По сигналу противники стали сходиться. Предельная дистанция - 10 шагов - позволяла стрелять почти в упор. Лермонтов шел медленно, не поднимая пистолета. Мартынов был мрачен. Кто-то из секундантов считал: "Раз... Два..." До счета "три" следовало стрелять. Лермонтов подошел к барьеру. Кто-то (Столыпин?) нервно крикнул после слова "Три!", когда по правилам инцидент считался исчерпанным: "Стреляйте, или я разведу вас!».
Лермонтов поднял руку с пистолетом и выстрелил в воздух. От отдачи он отклонился назад. Мартынов сделал один или два шага к нему, прицелился и поразил противника наповал. Убедившись, что он мертв, Мартынов тотчас уехал. Потрясенные секунданты, в том числе и Монго, только теперь поняли, что совершили глупость (не говоря уж о нарушении дуэльного кодекса), не позаботились о докторе и карете.

Герой поэмы
Алексей Аркадьевич Столыпин-Монго (1816-1858) - двоюродный дядя и друг М.Ю.Лермонтова. Монго - сын Аркадия Алексеевича Столыпина, тайного советника, сенатора, одного из известнейших в роде, давшем России великого реформатора П.А.Столыпина, в честь которого в Никольском районе переименовано село Междуречье.
Монго был внуком знаменитого адмирала Николая Семеновича Мордвинова, которого за независимость мнений, за прямодушие принято было называть «русским Катоном». Аркадий Алексеевич Столыпин, брат бабки Лермонтова Е.А.Арсеньевой, был женат на дочери Мордвинова. Столыпин умер в 1825 г., до восстания. Жена его — мать Монго — Вера Николаевна Столыпина умерла в 1834 г., оставив на руках своих родителей пятерых детей. Все пятеро, по словам современников, отличались выдающейся красотой.
Начиная с юнкерской школы, Алексей Аркадьевич и Лермонтов почти всегда были рядом. Оба по окончании школы несколько лет служили в одном и том же лейб-гвардии гусарском полку, проживая на одной квартире и посещая высший петербургский свет. Вместе участвовали в Галафеевской экспедиции 1840 года в Чечне и вместе прожили в Пятигорске последние месяцы перед дуэлью, на которой Столыпин был секундантом поэта.
О своем друге Лермонтов написал поэму «Монго» (1836 г.), в которой описывается поездка Лермонтова и Столыпина к балерине Е. Е. Пименовой на дачу, находившуюся на Петергофской дороге, близ Красного кабачка.
Сюжет прост: едва повесы добрались до вожделенной красавицы,
...самый пламенный пассаж
Зловещим стуком прерывает
На двор влетевший экипаж:
Девятиместная коляска
И в ней пятнадцать седоков...
Увы! печальная развязка,
Неотразимый гнев богов!..
То был N. N. с своею свитой...
Неудачливым любовникам остается одно:
Перекрестясь, прыгнуть в окно...
Опасен подвиг дерзновенный,
И не сносить им головы!
Но вмиг проснулся дух военный —
Прыг, прыг!.. и были таковы...
Монго — прозвище Алексея Аркадьевича Столыпина, которое, по воспоминаниям современника, дано было Столыпину от клички собаки, принадлежавшей ему. Собака эта прибегала постоянно на плац в Царском Селе, где происходило гусарское ученье, лаяла, хватала за хвост лошадь полкового командира Хомутова и иногда даже способствовала тому, что он скоро оканчивал скучное для молодежи ученье.

Характеристики
О Монго в мемуарах находим самые противоречивые мнения. Одним он был симпатичен, другим - нет. «Это был,- пишет его дальний родственник М. Н. Лонгинов,- совершеннейший красавец; красота его, мужественная и вместе с тем отличавшаяся какою-то нежностию, была бы названа у французов «proverbiale». Он был одинаково хорош и в лихом гусарском ментике, и под барашковым кивером нижегородского драгуна, и, наконец, в одеянии современного льва, которым был вполне, но в самом лучшем значении этого слова. Изумительная по красоте внешняя оболочка была достойна его души и сердца. Назвать Монго-Столыпина — значит для людей нашего времени то же, что выразить понятие о воплощенной чести, образце благородства, безграничной доброте, великодушии и беззаветной готовности на услугу словом и делом».
Нам интересна шутливая характеристика, данная ему М. Ю. Лермонтовым в поэме:
Монго - повеса и корнет,
Актрис коварных обожатель,
Был молод сердцем и душой,
Беспечно женским ласкам верил
И на аршин предлинный свой
Людскую честь и совесть мерил.
Породы английской он был -
Флегматик с бурыми усами,
Собак и портер он любил,
Не занимался он чинами,
Ходил немытый целый день,
Носил фуражку набекрень...
Но если, милый, вы езжали
Смотреть российский наш балет,
То верно в креслах замечали
Его внимательный лорнет.

Из гвардейских
Если Лермонтов оставил нам строки, посвященные своему другу, то - парадокс истории - Монго почти ничего не написал о поэте. Это тем более неожиданно, если учесть тот факт, что они не только почти всю жизнь были вместе и испытывали друг к другу весьма положительные эмоции, но и то, что Монго был секундантом Лермонтова на всех его дуэлях. Даже о смерти друга Монго практически ничего не написал.
Алексей Аркадьевич был, по-видимому, вполне «героем своего времени» - великосветский денди, скучающий бездельник, талантливый, но не нашедший своим талантам применения человек. При всех прекрасных задатках характера, остроумии и отличных природных способностях его никак нельзя назвать представителем передовых кругов русского общества, и он, несомненно, принадлежит к тому бездействующему поколению, о котором М. Ю. Лермонтов с такой грустью говорит в стихотворении «Дума».
Впрочем, Л. Н. Толстой нашел его «славным интересным малым». Прекрасным компаньоном он являлся, конечно, и для Лермонтова, особенно в первые, довольно бурные годы их совместной гусарской жизни.
«От Алексея Аркадьевича, - писал М. Ю. Лермонтов бабушке из Пятигорска 18 июля 1837 года, - я получил известия; он здоров, и некоторые офицеры, которые оттуда сюда приехали, мне говорили, что его можно считать лучшим офицером из гвардейских, присланных на Кавказ». Это сообщение Лермонтова вполне подтверждается прекрасным отзывом военного начальства о боевой службе Столыпина. В аттестационном списке Столыпина в графе «какого поведения» отмечено «отличного»; в графе «как оказал себя в военных действиях» написано: «в военных делах имеет соображение хорошее». Из других документов того же архивного фонда видно, что с отличием Столыпин провел и Галафеевскую экспедицию 1840 года, получив за нее высокую по тому времени награду - орден Владимира 4-й степени с бантом.
О блестящем участии Монго в Севастопольской кампании свидетельствует письмо его брата Дмитрия Аркадьевича сестре Вяземской от 10 июля 1855 года, из которого видно, что за боевое отличие он получил золотое оружие и чин майора.

Последние годы
После участия в Крымской кампании Монго стал хворать. Когда у него обнаружились первые признаки чахотки, он встретил сопротивление Николая I, не разрешавшего ему поездку за границу для лечения и будто бы положившего на его прошение резолюцию: «Никогда, никуда». Согласие было получено лишь благодаря поддержке лейб-медика Мандта.
В Париже Монго перевел на французский и издал роман «Герой нашего времени». Он как бы искупал вину за участие в смертельной дуэли своего друга. Возможно, его мучили угрызения совести.
Умер он во Флоренции. Некоторые сведения о смерти Столыпина во Флоренции в 1858 году оказались в письме его брата Дмитрия Аркадьевича сестре Вяземской от 26 октября 1858 года из Бадена: «Мы слишком поздно узнали о болезни Алексея. Если что может служить утешением, это то, что Алексей был окружен заботами всех лиц, находившихся вблизи него. Его потерю почувствовали даже лица, мало его знавшие, настолько он пользовался любовью и уважением. Он причастился и проявил во время всей свой болезни много терпения и мужества».
Монго похоронен на Лазаревском кладбище Александро-Невской Лавры в Санкт-Петербурге, где нашли упокоение все Столыпины.

А. А. Столыпин (Монго)

Алексей Аркадьевич Столыпин-Монго (1816-1858) - двоюродный дядя и друг М. Ю. Лермонтова. Начиная с юнкерской школы, они почти всегда были рядом. Оба по окончании школы несколько лет служили в одном и том же лейб-гвардии гусарском полку, проживая на одной квартире и посещая высший петербургский свет. Вместе участвовали в Галафеевской экспедиции 1840 года в Чечне и вместе прожили в Пятигорске последние месяцы перед дуэлью, на которой Столыпин был секундантом поэта. Какой ценный вклад мог внести Монго в материалы о жизни и творчестве М. Ю. Лермонтова! Но, к крайнему удивлению и сожалению, мы не знаем пока ни одного, даже самого незначительного его отзыва о поэте. Чтобы иметь возможность объяснить такую непостижимую сдержанность А. А. Столыпина и вообще составить о нем более ясное представление, придется привлечь не только печатные источники, но и некоторые еще не известные архивные материалы.

Почти все современники Монго рисуют его человеком выдающимся не только по красоте, но и по внутренним достоинствам

«Это был,- пишет его дальний родственник М. Н. Лонгинов,- совершеннейший красавец; красота его, мужественная и вместе с тем отличавшаяся какою-то нежностию, была бы названа у французов «proverbiale».. Он был одинаково хорош и в лихом гусарском ментике, и под барашковым кивером нижегородского драгуна, и, наконец, в одеянии современного льва, которым был вполне, но в самом лучшем значении этого слова. Изумительная по красоте внешняя оболочка была достойна его души и сердца. Назвать Монго-Столыпина - значит для людей нашего времени то же, что выразить понятие о воплощенной чести, образце благородства, безграничной доброте, великодушии и беззаветной готовности на услугу словом и делом».

«Отменная храбрость этого человека,- рассказывает о нем П. А. Висковатый,- была вне всякого подозрения. И так было велико уважение к этой храбрости и безукоризненному благородству Столыпина, что, когда он однажды отказался от дуэли, на которую был вызван, никто в офицерском кругу не посмел сказать укорительного слова и этот отказ, без всяких пояснительных замечаний, был принят и уважен, что, конечно, не могло бы иметь места по отношению к Другому лицу: такая была репутация этого человека. Он несколько раз вступал в военную службу и вновь выходил в отставку. По смерти Лермонтова, которому он закрыл глаза, Столыпин вскоре вышел в отставку (1842 г.) и поступил вновь на службу в Крымскую кампанию в Белорусский гусарский полк, храбро дрался под Севастополем, а по окончании войны вышел в отставку и скончался затем в 1856 году во Флоренции.

С детства Столыпина соединяла с Лермонтовым тесная дружба, сохранившаяся ненарушенной до смерти поэта. Не знаем, понимал ли Монго вполне значение своего родственника как поэта, но он питал интерес к его литературным занятиям, что ясно видно из того, что он перевел на французский язык «Героя нашего времени». Лермонтов в своих произведениях нигде не касается этой стороны отношений с Монго. Говорит он о нем только по поводу «гусарской выходки», героями которой были оба они, но Столыпин, близко знавший душу знаменитого родственника, по словам брата Дмитрия Аркадьевича, «всегда защищал Михаила Юрьевича от всяких нападок многочисленных врагов и мало расположенных к нему людей. В двух роковых дуэлях Столыпин был секундантом Лермонтова, что при безукоризненной репутации Столыпина немало способствовало ограждению поэта от недоброжелательных на него наветов. Два раза сопровождал он его на Кавказ, как бы охраняя горячую, увлекающуюся натуру Михаила Юрьевича от опасных в его положении выходок».

В другом месте по поводу идущих от князя. П. П. Вяземского слухов о каких-то недоразумениях между поэтом и Монго П. А. Висковатый замечает:

«Великосветские сплетники действительно старались не раз распространять слухи о недружелюбных отношениях Столыпина к поэту. Говорили, что Лермонтов надоедает ему своею навязчивостью, что он надоел Сто лыпину вечным преследованием его; «он прицепился ко льву гостиных и на хвосте его проникает в высший круг» - словом, то, что выразил гр. Соллогуб в своей повести «Большой свет». Вероятно, юный тогда князь Вяземский был введен в заблуждение этими толками. Решительно ничто не дает права думать, чтобы что-либо нарушило безукоризненно дружеские отношения Монго-Столыпина к поэту».

Несомненный интерес представляет приведенное Ви-сковатым сообщение князя Васильчикова об участии в роковой дуэли Столыпина.

Вот как записал Висковатый свою беседу: «Ну, а Столыпин?- спросил я.- Ведь этот человек был и постарше, и поопытнее и знал правила дуэли?- Столыпин!? На каждого мудреца довольно простоты! При каждом несчастном событии недоумеваешь потом и думаешь, как было упущено то или другое, как недосмотрел, как допустил и т. д. Впрочем, Столыпин серьезнее всех глядел на дело и предупреждал Лермонтова; но он по большей части был под влиянием Михаила Юрьевича и при несколько индолентном характере вполне поддавался его влиянию».

Со слов того же Васильчикова мы знаем, что и во время последних приготовлений к дуэли Столыпин принимал меры для избежания ее тяжелых последствий. Он несколько отодвинул барьер и угрожал развести противников, когда заметил, что Мартынов слишком долго прицеливался. Хотя показания Васильчикова о дуэли нельзя признать абсолютно достоверными, все же в отношении участия, в ней Столыпина у него не было оснований уклоняться от истины.

Получив некоторое представление о Монго из приведенных отзывов его современников, обратимся теперь к шутливой характеристике, данной ему М. Ю. Лермонтовым в одноименной поэме. Она заслуживает особенного внимания:

Из поэмы можно узнать о Монго много нового, чего нет в приведенных выше воспоминаниях и сообщениях: о его беспечности и доверчивости, о его флегматичном характере со склонностью к лени и отсутствием какого-либо стремления к карьеризму. Нельзя не отметить также пренебрежения Монго к так называемой «шагистике».

Почти все приведенные материалы о Монго в той или иной степени использованы в очень интересной статье М. Г. Ашукиной-Зенгер. В ее работе использованы также источники, еще не бывшие в литературном обороте, что дало возможность несколько расширить представление о Монго и сделать некоторые заключения о его политических взглядах.

Основные выводы автора статьи сводятся к следующему: дружбу Лермонтова со Столыпиным можно считать несомненной. Столыпину были присущи черты внутреннего благородства и повышенное чувство чести. Характерными чертами Столыпина также являлись: светский идеал века - дендизм и необычайная сдержанность, подтверждаемая дневниковыми записями Л. Н. Толстого, который встречался с Монго на протяжении двух лет. Столыпин отдал дань культу декабризма, так как семейные традиции и общие настроения его сверстников этому благоприятствовали. Он обладал значительно большими знаниями, чем мог вынести из юнкерской школы. Свой интерес к литературе он продемонстрировал переводом - первым на французский язык - «Героя нашего времени». И, наконец, самое важное: выбор Столыпиным печатного органа «Democratie pacifique» для своего перевода не был случайным. Газета издавалась виднейшим из учеников Фурье Виктором Консидераном, и Ашукина-Зенгер по этому поводу замечает: «Алексей Столыпин приехал в Париж, несомненно, подготовленный к восприятию проповеди «Democratie pacifique». Известны фурьеристские настроения лермонтовского круга».

«Итак, для нас не должно быть неожиданностью помещение Столыпиным перевода «Героя нашего времени» в органе фурьеризма, и этот факт его биографии дает нам право видеть в друге Лермонтова представителя передовых кругов русского общества».

Как ни заманчивы выводы автора статьи в отношении политических взглядов Монго, мы увидим, что они во многом не подтверждаются новыми материалами. Рассмотрим их. Речь пойдет об официальных документах о пребывании А. А. Столыпина на Кавказе, о письмах самого Монго и письмах к нему дядюшки Афанасия Алексеевича Столыпина и, наконец, об отзывах о нем его близких родных.

Все эти документы находятся в фондах Центрального государственного литературного архива, рукописных фондах государственной библиотеки им. В. И. Ленина и двух кавказских архивах.

Несмотря на то, что некоторая часть писем А. А. Столыпина относится к последним годам жизни Лермонтова, в них мы не находим никаких упоминаний о поэте. И это обращает на себя внимание, тем более, что одно из писем Монго к своей сестре Марье Аркадьевне Бек написано 20 сентября 1840 года из Пятигорска, где в то время находился и поэт. По крайней мере, известно письмо Михаила Юрьевича оттуда А. А. Лопухину от 12 сентября. Казалось бы, сообщая сестре о своем времяпрепровождении, Столыпин мог бы обмолвиться несколькими словами о своем друге. В следующем декабрьском письме 1840 года из Тифлиса также не сказано ни слова о поэте, хотя Монго довольно подробно рассказывает о своих компаньонах по квартире: Г. Г. Гагарине, А. И. Васильчикове и Н. А. Жерве. Нет никаких сообщений о М. Ю. Лермонтове и еще в двух письмах Монго к той же Марье Аркадьевне от 9 ноября (вероятно, 1840 года) из крепости Грозной накануне выступления в экспедицию, и от 1 апреля 1841 года из Москвы

Все это заставляет высказать предположение, что в 1840 году, когда еще свежо было в памяти Монго его участие в качестве секунданта на дуэли Лермонтова с Барантом с ее неприятными для Столыпина последствиями, отношение его к своему другу было холоднее, чем обычно, и сведения о размолвке между друзьями в это время, вопреки мнению Висковатого, имели под собой некоторое основание.

Когда же случилась история с новой дуэлью, виновником которой Монго, не зная ее подоплеки, считал самого Лермонтова, и особенно после того, как ее ужасный исход наделал всем свидетелям поединка столько хлопот и тревог, можно думать, что Столыпин еще более охладел к своему погибшему другу. Этим только и можно объяснить отсутствие у него желания что-нибудь говорить о Лермонтове.

В письме из Парижа, о котором дальше будет сказано подробнее, Столыпин, сообщая о своем переводе «Героя нашего времени» на французский язык, не только не высказывает ни одного слова сожаления о погибшем поэте, но называет это гениальное произведение просто «романом Лермонтова», как будто это имя для него ничего не значит.

О том, что виновником дуэли Столыпин считал поэта, можно понять уже из того, что в своей известной записке находившемуся в заключении Мартынову Монго, при его чуткости в вопросах чести, нашел возможным давать убийце добрые советы.

Знакомство с письмами 1840 года заставляет невольно вспомнить о шутливой характеристике, данной Монго М. Ю. Лермонтовым в 1836 году в одноименной поэме. Равнодушное отношение Столыпина к службе проглядывает в его письме из Пятигорска от 20 сентября 1840 года. На вопрос мужа сестры, что он рассчитывает делать дальше, Монго с обычной беспечностью отвечает:

«Это вопрос, который затруднил бы всякого другого, но не меня. Итак, вы можете ему сказать, что я ничего не знаю, что до настоящего времени я не очень скучаю, совершенно не испытываю голода и холода, не хочу беспокоиться о будущем и потому, что оно не совсем розового цвета. Я не вижу основания портить себе кровь и приобретать сплин».

В письме сестре на французском языке от 10 декабря того же года он уже говорит о своем пребывании в самом беззаботном настроении в Тифлисе в компании с Г. Г. Гагариным, А. И. Васильчиковым и Н. А. Жерве: «...Я нарисую вам,- пишет он,- картину времяпрепровождения здесь: в 10 часов я подымаюсь, мы пьем кофе - Гагарин, Васильчиков, Жерве и я, потом мы поем все знакомые арии, потом расстаемся - каждый идет работать: Гагарин рисует, Васильчиков читает, Жерве предается размышлениям о своих привязанностях, я лично не делаю ничего, а впрочем, я курю, лежа на персидских коврах. В час дня легкий завтрак, потом все уходят на прогулку, делают визиты. К пяти возвращаются, обедают и затем отправляются в турецкие бани, чтобы сделать себе массаж. После этого пьют чай и ложатся. За исключением праздников в течение всего дня не приходится ни о чем думать. Затем предаются сну, потом просыпаются, чтобы возобновить все сначала».

«Так живут,- рассказывает он далее,- все откармливаемые животные. После этого думайте о нашей жизни что вам угодно, но, что бы вы ни сказали, я в данное время не переменю ее ни на какую другую». «Вместе с тем,- продолжает Монго,- у нас есть здесь такие красавицы, которых не найти в Петербурге: у маленькой княжны Аргутинской такие губки, которые хотелось бы вновь и вновь целовать всю жизнь. Майко и Като Орбелиани - две нежные жемчужины из Тифлисского ожерелья и масса других, которых я не заметил после того, как увидел этих трех женщин». Конец письма написан в том -же духе: «Прощайте, дорогая, мы скоро идем обедать, а, кроме того, я погибаю от усталости, написав вам такое длинное письмо. Мои приветствия вам, А. Столыпин».

Это письмо, убедительно подтверждающее характеристику Монго в поэме М. Ю. Лермонтова, делает маловероятным мнение, будто Столыпину был присущ культ декабризма. По крайней мере, в этот период в письмах нет ни малейшего намека на такие настроения. Трудно заподозрить автора письма в неискренности. Теперь нам известно, что вся его жизнь прошла в подобного рода увлечениях, при которых едва ли находилось у него время для занятия политическими вопросами, даже в так называемом «кружке шестнадцати».

Следует сказать, что эта пустая жизнь, по-видимому, соответствовала его вкусам и вполне удовлетворяла его. Подтверждением тому может служить и переписка сестер Столыпина. В письме от 4 марта 1844 года одна из них сообщала:

«Алексей имеет вид довольного своей судьбой, потому что он даже как-то сказал: «В сущности, чего мне не хватает?» Я ему сказала, что ожидаю дня, когда он совершенно изменит свой образ жизни. Он улыбнулся». Особенно важное значение М. Г. Ашукина-Зенгер придает опубликованию перевода «Героя нашего времени» в «Democratie pacifique», что, по ее мнению, свидетельствует о подготовленности Монго к восприятию проповеди фурьеризма.

В нашем распоряжении имеется частично использованное уже выше письмо Монго из Парижа к сестре Марии Аркадьевне, относящееся ко времени, предшествующему публикации романа. К сожалению, среди других трудно разбираемых писем Монго оно отличается особенной неразборчивостью. Приводим это с трудом разобранное, с пропусками, письмо от 13 апреля, по-видимому, 1843 года, поскольку публикация перевода появилась осенью этого же года. Начиная просьбою выручить из денежных затруднений присылкою 2000 рублей, он дальше говорит:

«Извиняюсь, что беспокою этим вас и отца вашего мужа, но я постараюсь возвратить их вам так же скоро, как в первый раз, или лучше [сказать] так же аккуратно, и я надеюсь, что это будет через месяц. Дело в том, дражайшая, что ранее, чем через месяц, я. пускаюсь на литературное поприще (не говорите об этом никому или лучше не пишите об этом в Петербург, потому что письма читают), и для начала я перевел часть романа Лермонтова и хочу напечатать. Я не знаю, удастся ли мне это, из самолюбия я прошу вас об этом не говорить. Завтра или послезавтра я должен переговорить с одним литератором, который, я надеюсь, исправит мой первый опыт, во всяком случае через две недели я вам дам знать, что я рассчитываю делать... Прощайте, дорогая, я рассчитываю на ваши деньги, как на каменную гору».

Как и следовало ожидать, при свойственной Столыпину лени он не только через две недели, но и вовсе, по-видимому, ничего не сообщил о своих дальнейших планах. Во всяком случае, такого письма в деле не оказалось. Какое же заключение можно вывести из приведенного парижского письма?

Во-первых, этот неожиданный перевод «Героя нашего времени» объясняется не литературными интересами, а стесненным финансовым положением Монго-Столыпина, в котором он почему-то оказался в Париже. По крайней мере, на такую мысль наталкивает то место из письма Монго, где он, обещая через месяц возвратить занятые деньги, поясняет: «Дело в том, дражайшая, что ранее, чем через месяц, я пускаюсь на литературное поприще...» Ясно, что он собирался возвратить долг из будущего гонорара. Остается еще выяснить, почему Монго решил поместить свой перевод в органе фурьеристов.

Испытывая денежные затруднения и не имея никакой известности в литературном мире, он едва ли мог выбирать по своему усмотрению журнал для публикации перевода и, всего скорее, воспользовался случайным содействием в этом отношении того литератора, которому хотел поручить исправление своего «первого опыта». Во всяком случае, в этом письме Столыпина нет ни малейшего основания для далеко идущих выводов. Можно скорее полагать, что, если бы ему в 1843 году не пришлось побывать в Париже и немного победствовать там, мы не увидели бы в «Democratic pacifique» его перевода лермонтовского романа.

Не считая возможным подробно останавливаться на переписке Столыпина, сделаем из нее только некоторые выводы, дополняющие приведенные выше сведения о нем.

Нельзя прежде всего не сказать несколько слов о живом, забавном стиле большинства его писем. В них много остроумия без претензии на ученость. Недаром, познакомившись ближе, Л. Н. Толстой нашел его «славным интересным малым». Прекрасным компаньоном он являлся, конечно, и для Лермонтова, особенно в первые, довольно бурные годы их совместной гусарской жизни.

Об этих годах в письме от 20 ноября 1848 года ко второму мужу своей сестры Марии Аркадьевны, князю П. П. Вяземскому, А. А. Столыпин, высказывая свое восхищение сделаться его родственником, писал: «Я не.был бы такого мнения десять лет тому назад, когда мы оба были еще очень молоды и очень безрассудны».

Другое письмо Столыпина от 28 июня 1853 года говорит о его сердечности. Оно написано зятю, князю Д. Ф. Голицыну по случаю смерти сестры Монго и выражает самую искреннюю скорбь по поводу этой утраты и горячее сочувствие князю. Мы знаем, кроме того, что это сочувствие было не только на словах. Монго совершил большую поездку, провожая тело сестры к месту вечного успокоения в родовом имении.

В некоторых письмах Столыпина конца сороковых годов можно познакомиться с его хозяйственными занятиями по имению и его интересами того времени. В этом отношении Столыпин проявлял невероятную беспечность. Достаточно сказать, что опекавшему его дядюшке Афанасию Алексеевичу пришлось потерять больше года, прежде чем он получил от своего племянника документы, необходимые для его ввода во владение имением. В этот период Монго интересовало только коннозаводство и скачки, и это новое увлечение, по-видимому, заменило или, по крайней мере, отодвинуло на второй план прежний интерес к собакам.

«Душевно рад, любезный друг,- писал ему дядюшка 5 ноября 1851 года из своего имения,- что ты нашел конный завод в порядке. Я, по обещанию твоему, ожидал тебя сюда ко мне в октябре месяце, полагая, что из Братовщины ты проедешь в Пушкино, а оттуда завернешь ко мне. Приезд твой в Пушкино был бы весьма кстати: там устраивается винокуренный завод, а Василий Афанасьевич все болеет лихорадкой и не может туда отправиться». Как видим, уделив все внимание конному заводу, Монго не только упустил возможность побывать в своем имении, но даже нарушил данное дядюшке обещание заехать к нему.

Эта беспечность Монго доставляла Афанасию Алексеевичу немало огорчений. В письме к своей племяннице Анне Григорьевне Философовой от 29 октября 1845 года он писал:

«Извини, любезный друг, что я тебя затруднил сею моею комиссиею, но не зная, где находится Алексей Григорьевич и где шатается Алексей Аркадьевич, я решился адресоваться к тебе, как к человеку аккуратному»...

Если приведенные выдержки свидетельствуют о недостаточных способностях А. А. Столыпина в хозяйственных делах, или, вернее, об отсутствии всякого интереса к ним, то в делах военного характера он всегда был на высоте положения, хотя сама по себе военная карьера, как мы видели, его также мало интересовала.

«От Алексея Аркадьевича, - писал М. Ю. Лермонтов бабушке из Пятигорска 18 июля 1837 года,-я получил известия; он здоров, и некоторые офицеры, которые оттуда сюда приехали, мне говорили, что его можно считать лучшим офицером из гвардейских, присланных на Кавказ»...

Это сообщение Лермонтова вполне подтверждается прекрасным отзывом военного начальства о боевой службе Столыпина в 1837 году. В аттестационном списке Столыпина в графе «какого поведения» отмечено «отличного»; в графе «как оказал себя в военных действиях» написано: «в военных делах имеет соображение хорошее». Из других документов того же архивного фонда видно, что с отличием Столыпин провел и Галафеевскую экспедицию 1840 года, получив за нее высокую по тому времени награду - орден Владимира 4-й степени с бантом.

О блестящем участии Монго в Севастопольской кампании свидетельствует письмо его брата Дмитрия Аркадьевича сестре Вяземской от 10 июля 1855 года, из которого видно, что за боевое отличие он получил золотое оружие и чин майора. В этот период здоровье А. А. Столыпина было уже сильно расшатано

«После Крымской кампании,- пишет автор упомянутой выше статьи, М. Г. Ашукина-Зенгер,- он стал хворать. Когда у него обнаружились первые признаки чахотки, он встретил сопротивление Николая I, не разрешавшего ему поездку за границу для лечения и будто бы положившего на его прошение резолюцию: «Никогда, никуда». Согласие было получено лишь благодаря поддержке лейб-медика Мандта»...

Некоторые сведения о смерти Столыпина во Флоренции в 1858 году оказались в письме его брата Дмитрия Аркадьевича сестре Вяземской от 26 октября 1858 года из Бадена.

«Я только что возвратился из Италии, дорогая Мария, о чем вы уже узнали от Николая. Мы слишком поздно узнали о болезни Алексея. Если что может служить утешением, это то, что Алексей был окружен заботами всех лиц, находившихся вблизи него. Его потерю почувствовали даже лица, мало его знавшие, настолько он пользовался любовью и уважением. Он причастился и проявил во время всей свой болезни много терпения и мужества»...Этим последним документом исчерпываются материалы о А. А. Столыпине.

Прекрасные отзывы современников о Монго как о человеке в высшей степени благородном, храбром, редкой доброты и сердечности, подтверждаются и новыми документами. Однако эти отзывы слишком односторонни.

Наиболее правдивой, вполне соответствующей этим документам является, безусловно, шуточная характеристика Монго в одноименной поэме М. Ю. Лермонтова. При всех прекрасных задатках характера, остроумии и отличных природных способностях А. А. Столыпина-Монго его никак нельзя назвать представителем передовых кругов русского общества, и он, несомненно, принадлежит к тому бездействующему поколению, о котором М. Ю. Лермонтов с такой грустью говорит в стихотворении «Дума». Он заслуживает упрека ив безразличном отношении к памяти своего бывшего друга - великого поэта, к которому в последние два года его жизни он, по-видимому, охладел.

p.приехав летом 1832 года в Петербург, Лермонтов вместе с бабушкой навестил своих родственников, в их числе Веру Николаевну Столыпину, жену брата Е.А. Арсеньевой – Аркадия Алексеевича Столыпина (1778–1825), урождённую Мордвинову. Она со своими детьми в это время жила в доме отца, графа Николая Семёновича Мордвинова (см. выше очерк о нём). Вера Николаевна осталась вдовой с целым выводком детей – четыре сына и три дочери. Почти все они были моложе Лермонтова, но, тем не менее, для него они были двоюродные дядья и тётки. В 1834 году Вера Николаевна скончалась, оставив детей на руках их деда.

Лермонтов уже год учился в Школе гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров, когда сюда – в 1833 году – поступил Алексей Аркадьевич Столыпин, второй сын Веры Ни-колаевна. Лермонтов прозвал его «Монго». Поводом к такому прозвищу послужила одна из любимых книг Столыпина. Он часто перечитывал французский перевод записок английского путешественника по Африке Мунго Парка (во французском издании книга называлась «Путешествие Монгопарка»). Лермонтов называл его или на французский лад – Монго (с ударе-нием на последний слог), или на английский – Мунго (см. об этом в мемуарах А.П. Шан-Гирея). Это был очень красивый молодой человек, как считалось – первый красавец Петер-бурга. Современник писал, что «изумительная по красоте внешняя оболочка была достойна его души и сердца», назвал его «образцом благородства, безграничной доброты, великодушия и беззаветной готовности на услугу словом и делом» .

Из училища Столыпин был выпущен в лейб-гвардии Гусарский полк, где уже служил Лермонтов. Здесь они жили на одной квартире (вместе с Алексеем Григорьевичем Столыпиным, – см. о нём очерк ниже). К этому времени относится шуточная поэма Лермонтова «Монго», сюжетом которого стало их совместное приключение, обычное для жизни гусарских офице-ров. В 1837 году, когда Лермонтов был в ссылке на Кавказе, Столыпин тоже был там, в действующих частях, куда отправился «охотником» на год, как это позволялось офицерам гвар-дейских полков. 18 июля 1837 года Лермонтов писал бабушке, что слышит о Столыпине до-брые вести: «Он здоров, и некоторые офицеры, которые оттуда сюда приехали, мне говори-ли, что его можно считать лучшим офицером из гвардейских, присланных на Кавказ» .

Столыпин-Монго был храбрый офицер и хороший товарищ. Никаких других талантов за ним не числилось. В обычной жизни это был сибарит, любитель побездельничать, покутить, по-лениться… Князь М.Б. Лобанов-Ростовский, только что поступивший на службу в Петербург, познакомился с гвардейскими офицерами (это было в 1838 году). О Столыпине он пи-сал: «Он только что вернулся тогда из кавказской экспедиции и щеголял в восточном архалуке и куря турецкий табак из длинных, пятифунтовых черешневых чубуков с константино-польскими янтарями. Он… тогда ещё не предался культу собственной особы, не принимал по утрам и вечерам ванны из различных духов, не имел особого наряда для каждого случая и каждого часа дня. Не превратил ещё себя в бальзаковского героя прилежным изучением тво-рений этого писателя и всех романов того времени… он был ещё только скромной куколкой» .

Князь, конечно, несколько утрирует действительность, но в общих чертах в его отзыве о Столыпине – правда.

В 1839 году Столыпин вышел в отставку, но после дуэли Лермонтова с Барантом, где он был секундантом, царь приказал ему вернуться на службу, назначил в Нижегородский драгунский полк, и он вынужден был отправиться на Кавказ. Из Москвы он должен был будто выехать вместе с Лермонтовым (они там были одновременно), но Лермонтов выехал с Реми. Очевидно, Лермонтову не захотелось в длинной дороге скучать со Столыпиным и он постарался отделаться от него, а может быть у них была какая-нибудь размолвка. На Кавказе же, осенью 1840 году, они оба воевали в отряде Галафеева, переживали все походные трудности и опасности. Столыпин верен себе и, храбро воюя, мечтает об отставке, желая «надеть паль-то – это почётное и достойное одеяние светского человека» .

Зимой 1840 года он находился в Тифлисе, в кругу друзей-офицеров. «В 10 часов я подыма-юсь, – пишет он сестре, – мы пьём кофе, – Гагарин, Васильчиков, Жерве и я, потом мы поём все знакомые арии, потом расстаёмся – каждый идёт работать: Гагарин рисует, Васильчиков читает, Жерве придаётся размышлениям о своих привязанностях, я лично не делаю ничего, а впрочем, я курю, лёжа на персидских коврах. В час дня легкий завтрак. Потом все уходят на прогулку, делают визиты. К пяти возвращаются, обедают и затем отправляются в турецкие бани, чтобы сделать себе массаж. После этого пьют чай и ложатся… потом просыпаются, чтобы возобновить всё сначала» .

Весной 1841 года Лермонтов и Столыпин ехали на Кавказ уже вместе. В дороге командовал Лермонтов и Столыпин не мог не слушаться, – поэт без труда подавлял его волю… П.И. Магденко (см. выше очерк о нём) встретил их в Георгиевске и был свидетелем того, как Лермонтов при помощи счастливого жребия добился своего – ехать не в отряд, в Пятигорск на воды…

В Пятигорске Лермонтов и Столыпин без труда добыли справки о болезни и получили раз-решение лечиться на водах. Они сняли небольшой домик и поселились в нём вместе.

В мемуарной литературе Столыпин-Монго фигурирует как участник последней дуэли Лер-монтова, как секундант, правда неизвестно чей… Васильчиков рассказывал Висковатову, что Столыпин принимал решительные меры – несколько раз отодвинул барьер, угрожая развести противников, когда Мартынов слишком долго прицеливался… скорее всего и этого не было.

Вряд ли Столыпин принял всерьёз намерение друзей стреляться и был убеждён, что они вер-нутся и примутся за шампанское… Однако ему пришлось хоронить Лермонтова и заказывать портрет покойного художнику Р. Шведе, а затем отправлять «людей» и вещи в Тарханы…

Впоследствии Столыпин ничего и никогда не рассказывал об этой дуэли (как, впрочем, и во-обще о Лермонтове). В 1843 году он был в Париже, там перевёл на французский язык «Героя нашего времени» и напечатал его в газете фурьериста Виктора Консидерана «Мирная демо-кратия».

Лев Толстой, встречавшийся с ним во время Севастопольской кампании, назвал его «слав-ным, интересным малым» . После войны 1853–1856 годов Столыпин начал хворать – у не-го обнаружилась чахотка. Скончался он в 1858 году во Флоренции, по словам П.А. Вяземского, на руках у женщины, с которой он «отдыхал от длительной, утомительной и поработительной связи» с графиней А.К. Воронцовой-Дашковой.

И.С. Тургенев, создавая образ Павла Петровича Кирсанова в романе «Отцы и дети», исполь-зовал факты биографии Столыпина-Монго.

Лит.: 1) Потто В. Исторический очерк Николаевского кавалерийского училища, 1823–1873. – Спб.: в тип. Второго Отд-ния Собств. Е.И.В. канцелярии, 1873; Приложения. – С. 64; 2) Висковатый П.А. М.Ю. Лермонтов. Жизнь и творчество. – М.: Современник, 1891 (Собр. соч. под ред. Висковатого, Т. 6) С. 384–396, 420–430 и др.; 3) Ашукина-Зенгер М. О воспоми-наниях В.В. Боборыкина о Лермонтове. – В кн.: «Литературное наследство», Т. 45–46. М.Ю. Лермонтов. – М.: Изд-во АН СССР, 1948. – С. 749–754, 758–760; 4) Герштейн Э.Г.Судьба Лермонтова. – 2-е изд., испр. и доп. – М.: Худож. лит., 1986. – С. 164, 288–290; 5) Недумов С.И. Лермонтовский Пятигорск. – Пятигорск: Снег, 2011. – 480 с. 6) Андроников И.Л. Направление поиска. – В кн.: М.Ю. Лермонтов: Исследования и материалы. – Л.: «Нау-ка» Ленингр. отд-ние, 1979. – C. 153–170. 7) Недумов С.И. Лермонтовский Пятигорск. – Ставрополь: Ставропольское кн. изд-во, 1974. – С. 229–234, 237–238, 263; 8) Лермонтов М.Ю. Письмо Арсеньевой Е.А., 18 июля 1837 г. Пятигорск // Лермонтов М.Ю. Сочинения: В 6 т., М.–Л.: Изд-во АН СССР, 1954–1957. – Т. 6. Проза, письма. – 1957. С. 439–440.

Мон. Лазарь (Афанасьев)

«Вторая бабушка» Алексей Столыпин

Фигура эта, нужно сказать, очень любопытная! Если, скажем, Михаил Глебов в лермонтоведческой литературе представляется чаще всего «белым и пушистым», а князь Александр Васильчиков выглядит, как правило, чернее черного, то Алексей Аркадьевич предстает перед нами то в белоснежных одеждах безупречного джентльмена и заботливого родственника, то в черном одеянии злодея и тайного врага поэта. Причем поляризация мнений о Монго началась еще при его жизни. К слову сказать, считается, что прозвище «Монго» дал своему дяде сам Лермонтов, увидев у него книгу «Путешествие Мунгопарка», хотя есть и другие версии – не будем тратить на них время. Просто Алексея Аркадьевича удобно именовать так – для отличения от других Столыпиных.

Алексей Аркадьевич Столыпин

В. И. Гау, 1844

Ну а чего все-таки больше выявляют в личности Монго пишущие о нем – плюсов или минусов? Увы! Если положить то и другое на разные чаши весов, то сохранится равновесие, ибо на каждый плюс обязательно находится минус и наоборот. Вот характеристики личности Алексея Аркадьевича, данные его современниками. Дальний родственник Лермонтова, М. Н. Лонгинов, писал: «Это был совершеннейший красавец; красота его, мужественная и вместе с тем отличавшаяся какою-то нежностию, была бы названа у французов „prover biale“ (легендарной). Он был одинаково хорош и в лихом гусарском ментике, и под барашковым кивером нижегородского драгуна, и, наконец, в одеянии современного льва, которым был вполне, но в самом лучшем значении этого слова. Изумительная по красоте внешняя оболочка была достойна его души и сердца. Назвать „Монгу-Столыпина“ значит для людей нашего времени то же, что выразить понятие о воплощенной чести, образце благородства, безграничной доброте, великодушии и беззаветной готовности на услугу словом и делом. Его не избаловали блистательнейшие из светских успехов, и он умер уже не молодым, но тем же добрым, всеми любимым „Монго“, и никто из львов не возненавидел его, несмотря на опасность его соперничества. Вымолвить о нем худое слово не могло бы никому прийти в голову и принято было бы за нечто чудовищное».

А вот мнение князя М. Б. Лобанова-Ростовского: «…я много виделся с офицерами лейб-гусарского полка, расквартированного в Царском Селе… Здесь я познакомился с красивым Монго… Он тогда еще не предался культу собственной особы, не принимал по утрам и вечерам ванны из различных духов, не имел особого наряда для каждого случая и каждого часа дня, не превратил еще себя в бальзаковского героя прилежным изучением творений этого писателя и всех романов того времени, которые так верно рисуют женщин и большой свет; он был еще только скромной куколкой, завернутой в кокон своего полка, и говорил довольно плохо по-французски; он хотел прослыть умным, для чего шумел и пьянствовал, а на смотрах и парадах ездил верхом по-черкесски на коротких стременах, чем навлекал на себя выговоры начальства. В сущности, это был красивый манекен мужчины с безжизненным лицом и глупым выражением глаз и уст, которые к тому же были косноязычны и нередко заикались. Он был глуп, сознавал это и скрывал свою глупость под маской пустоты и хвастовства».

Да, прекрасную возможность дают эти отзывы желающим и поднять Монго на пьедестал, и принизить его! Тем же целям отлично служат и характеристики Алексея Аркадьевича, данные ему таким авторитетным лицом, как Лев Толстой. Так, 31 июня 1854 года он записывает в дневнике: «Еще переход до Фокшан, во время которого я ехал с Монго. Человек пустой, но с твердыми, хотя и ложными убеждениями». А запись от 26 апреля 1856 года гласит: «Обедал с Алексеем Столыпиным у Дюссо. Славный и интересный малый».

Словом, выбирай, что тебе по вкусу. Некоторые, кстати, так и делают:

«Среди людей, группировавшихся в Пятигорске вокруг Лермонтова, не все были искренними и достойными его товарищами… „Рыцарь чести“ – так характеризовали Столыпина в петербургских салонах, где Лермонтов считался „лишним“ человеком. И это вполне логично, ибо представления Столыпина о чести вмещались в рамки аристократических концепций. Лев Толстой о Столыпине-Монго выразился так: „Человек пустой, но с твердыми, хотя и ложными убеждениями“» (И. Кучеров, В. Стешиц. «И все же… Дуэль или убийство?»).

«…Если говорить о дружбе поэта со Столыпиным, то едва ли сегодня можно судить о том, достоин или не достоин ее был Монго. И если выбор Лермонтова пал на „великолепного истукана“, каким, по мнению некоторых, был Монго, значит, в этом был для него какой-то смысл, значит, для Лермонтова этот человек был дорог… Веселый, без претензий на ученость, по словам Л. Н. Толстого, „славный и интересный малый“, он был для Лермонтова незаменимым компаньоном и хорошим товарищем, особенно в бурные годы гусарской жизни» (В. Захаров. «Загадка последней дуэли»).

И тут, как видим, полярность мнений, с использованием в качестве «тяжелой артиллерии» цитат из Толстого, «стреляющих» в прямо противоположных направлениях. Особенно печально то, что, старательно окрашивая Монго светлой или темной краской, пишущие мало интересовались им самим. Лишь в самые последние годы появились работы, проясняющие некоторые важные моменты его биографии.

Основателем большого столыпинского семейства считается Алексей Емельянович Столыпин (1744–1817), пензенский помещик и губернский предводитель дворянства. Свое немалое состояние он нажил на винных откупах. Учился некоторое время в Московском университете, понимал значение образования. Был владельцем одного из лучших в России крепостных театров. Алексей Емельянович имел 11 детей – 6 дочерей и 5 сыновей. Своим сыновьям дал отличное образование – почти все они стали видными военными и государственными деятелями, игравшими важную роль в истории России. В частности, Аркадий Алексеевич Столыпин (1787–1825), отец Монго, был тайным советником, обер-прокурором Сената, затем сенатором. Просвещенный, передовой деятель своего времени, близкий друг М. М. Сперанского, он был знаком Н. М. Карамзиным, В. К. Кюхельбекером, А. С. Грибоедовым.

Любопытно, что именно благодаря Аркадию Алексеевичу протянулась первая нить, связавшая Столыпиных с Кавказом. В конце XVIII века Аркадий Алексеевич оказался в Георгиевске. Возможно, он начинал свою карьеру в одном из присутственных мест уезда. Самое интересное, что в 1795 году журнал «Приятное и полезное препровождение времени» опубликовал его стихотворение «Письмо с Кавказа к моему другу Г. Г. П. в Москве». Это – первое в российской литературе описание далекого южного края. И его автор выглядит не заезжим путешественником, а жителем тех мест, более того – их патриотом, который гордится уникальностью этого края.

Следующая нить к Кавказу протянулась благодаря указу Александра I, которым в 1807 году «отставному поручику Столыпину», то есть Алексею Емельяновичу, отцу Аркадия Алексеевича и деду Монго, было отведено четыре тысячи десятин земли в Георгиевском уезде Кавказской губернии – по течению реки Кумы, между дач казенных селений Солдато-Александровское и Отказное. Спустя два года Алексей Емельянович с сыном Николаем побывали на Кавказе – вероятно, по делам этого имения. И в последующие годы Столыпины приезжали сюда не раз. В 1825 году на Кавказских Водах лечились дочери Александра Алексеевича – Мария, Агафья, Варвара. А Елизавета Алексеевна Арсеньева, урожденная Столыпина, привезла сюда своего болезненного внука Мишу Лермонтова. И жили они в усадьбе Екатерины Алексеевны Хастатовой, тоже урожденной Столыпиной. Выйдя замуж за генерала Хастатова, она поселилась на Тереке в имении Шелковское, а на Горячих Водах построила два дома. Они сохранялись до конца XIX столетия, потом были сломаны, чтобы освободить место для Новосабанеевских (ныне Пушкинских) ванн.

Алексей Аркадьевич Столыпин, известный и современникам, и всем последующим исследователям как Столыпин-Монго, был вторым сыном Аркадия Алексеевича. Приходился Михаилу Юрьевичу Лермонтову двоюродным дядей – бабушка поэта, Елизавета Алексеевна, была родной сестрой Аркадия Алексеевича. Родился Монго в 1816 году. Воспитывался дома, получив, как и остальные его братья, основательное домашнее образование. Вопреки утверждениям некоторых биографов поэта, в детские годы с Михаилом Юрьевичем они не были близки и даже знакомы. И впервые встретиться могли лишь в 1832 году, когда Мишель побывал на даче Веры Николаевны, матери Алексея. А потом, с разрывом всего в один год, оба поступили в Школу гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров. Случайность? Или договорились заранее?

Поступив поначалу в лейб-гвардии Конный полк, Столыпин очень скоро перевелся в лейб-гвардии Гусарский, который выбрал Мишель. Почему? Ведь рослому Столыпину гораздо более пристало быть конногвардейцем, в которые подбирались конники под два метра высотой, чем служить в гусарах, большей частью низкорослых. Это наводит на мысль, что он уже тогда попал под влияние своего двоюродного племянника и не захотел расставаться с ним в последующие годы. По окончании школы оба были выпущены в лейб-гвардии Гусарский полк, стоявший в Царском Селе, – Лермонтов в 1834, Столыпин в 1835 году. Там они вместе снимали квартиру, ведя образ жизни типичный для офицерской среды этого полка. Кое-какие тогдашние их похождения фигурируют в поэме Лермонтова «Монго», датированной 1836 годом.

Кстати сказать, это не единственное литературное произведение, где нашла отражение личность Столыпина. Полагают, что, кроме поэмы «Монго», Лермонтов некоторые его черты привнес в образ Печорина. В. А. Соллогуб изобразил Столыпина в повести «Большой свет» под именем графа Сафьева. И. С. Тургенев использовал черты его личности и факты биографии для описания молодых лет Павла Петровича Кирсанова в романе «Отцы и дети».

Прошло два года. За стихи на смерть Пушкина Лермонтов был выслан на Кавказ. И в это же самое время туда отправляется Столыпин. Некоторые исследователи напрямую связывают эти события. Но простое сопоставление дат отрицает эту связь: о месте ссылки Лермонтова стало известно лишь в феврале 1837 года, а Столыпин решил отправиться на Кавказ еще в январе.

В далеком южном краю пути их разошлись. Заболевший дорогой Лермонтов оказался на Водах, а Столыпин, прикомандированный к отряду генерала Вельяминова, кстати сказать вместе с Николаем Мартыновым, проделал тяжелый путь через кавказские перевалы к Черноморскому побережью, где оба приняли участие в строительстве береговых укреплений, за что впоследствии получили награды. Условия похода оказались чрезвычайно трудными, порою смертельно опасными. Но столичный денди и сибарит достойно выдержал все. Прослышавший об этом Лермонтов писал о нем бабушке: «…некоторые офицеры, которые оттуда приехали, говорят, что его можно считать лучшим офицером из гвардейских, приехавших на Кавказ».

Вскоре оба вновь оказались в столице, где продолжилось их совместное гусарское житье. Заметной вехой его стало их участие в так называемом «кружке шестнадцати», где Лермонтов играл весьма заметную роль. Кое-кто из лермонтоведов XX столетия пытался представить этот кружок как «гнездо свободомыслия». Фактически же это было просто собрание фрондирующих представителей аристократических фамилий, позволявших себе выпады по поводу существующих порядков.

Конфронтация Столыпина с императором Николаем Павловичем не ограничивалась только этими словесными выпадами в кругу друзей. По словам биографа поэта П. А. Висковатова: «У него (Столыпина) была неприятность по поводу одной дамы, которую он защитил от назойливости некоторых лиц. Рассказывали, что ему удалось дать ей возможность незаметно скрыться за границу». Под «некоторыми лицами» подразумевались, конечно же, Николай Павлович и шеф жандармов Бенкендорф. А вот имя дамы достоверно выяснить так и не удалось, несмотря на, казалось бы, убедительные версии, выдвинутые исследователями.

Но так ли оно важно, если мы знаем, что ничего личного в действиях Монго не было, ибо как раз в это время начался его длительный и бурный роман с известной красавицей – графиней А. К. Воронцовой-Дашковой. Многолетняя привязанность к ней, исключавшая все другие любовные приключения в свете, не спасла Монго от личной неприязни Николая I, о которой упоминал его родственник Александр Аркадьевич Столыпин: «Говорят, что государь Николай Павлович, гордившийся своей внешностью, имел слабость ревновать к успехам Алексея Аркадьевича и не скрывал своей нелюбви к нему».

Наверное, очень не поздоровилось бы Монго, узнай император о его служебном проступке – отсутствии в полку без уважительных причин летом 1839 года. За свое прегрешение Столыпин подвергся серьезному дисциплинарному наказанию – двухмесячному содержанию на гауптвахте. Срок немалый, предполагавший последующий перевод гвардейского офицера в один из армейских полков, скорее всего – на Кавказ. Чтобы избежать этого, Столыпин подал прошение об отставке, которое было удовлетворено. Увы, в феврале 1840 года состоялась дуэль Лермонтова с сыном французского посланника Эрнестом де Барантом, в которой Столыпин был секундантом. Как человек чести, Столыпин признался в этом сам, хотя кара ему грозила немалая. Правда, она не последовала – в резолюции по делу император приказал лишь объявить Столыпину, «…что в его звании и летах полезно служить, а не быть праздным». Так что пришлось Монго снова надевать мундир – на сей раз Нижегородского драгунского полка.

Вновь они оба едут «с милого севера в сторону южную». Причем едут отдельно друг от друга. И даже отпуска в начале 1841 года берут порознь. Это дает основание некоторым лермонтоведам говорить об охлаждении их дружеских отношений, что другими их коллегами отрицается. Потому если мы и здесь воспользуемся символическими весами, то снова увидим равновесие, поскольку на другую чашку можно будет положить немало того, что говорит в пользу продолжающейся дружбы. Ведь воюют они частенько бок о бок и постоянно встречаются в перерывах между боями. И, возвращаясь из отпуска, значительную часть пути проделывают в одном экипаже. Вместе они получают назначение на левый фланг Кавказской линии, вместе едут туда и, в конце концов, вместе оказываются в Пятигорске. Здесь живут в одном доме, где все комнаты сообщаются друг с другом. Их квартирный хозяин Чилаев вспоминал об их общих повседневных обедах и дружеских праздничных застольях, в которых принимали участие оба. И о том, как рассудительный Столыпин то и дело сдерживал порывы своего импульсивного родственника, получая в ответ: «Ты – вторая бабушка!» Возможно ли такое при нарушившейся дружбе?

И вот, наконец, роковой поединок у подножия Машука. Он преподносит нам целый букет загадок, связанных с Алексеем Аркадьевичем Столыпиным. Речь о них – впереди.

Почти два десятка лет прожил Столыпин после пятигорской трагедии – воевал в Крыму, жил за границей. В 1858 году умер от туберкулеза. И за все это время о Лермонтове и его дуэли не сказал ни слова. Правда, публикуя в одной из парижских газет свой перевод романа «Герой нашего времени», дал редакции основание написать: «Г. Лермонтов недавно погиб на дуэли, причины которой остались неясными». А может быть, Монго и не хотел, чтобы обстоятельства гибели его родственника и друга были разъяснены?

Возможно, и не хотел. Но как тогда можем мы относиться к тем современникам, которые, притом что у них не было резонов искажать факты, все-таки «озвучивали» свои сведения явно неточно?

«Столыпин» Арестантский вагон: клетки вдоль коридора. Клетка-купе не на четверых, как обычно, - на пять, от силы на шесть. Две полки снизу, наверху сплошные нары с дырой для лазания. Нас ехало 12 человек. По двое на нижних полках валетом, восемь на ребрах, как в шпротной банке,

Петр Столыпин Петр Столыпин

Две взлетные полосы: Витте и Столыпин Наступил двадцатый век.Новый век имел грозный облик. Империя начала терять стабильность. На авансцену вышла партия социал-революционеров, взявших на вооружение террор. Партию составляли молодые люди разных сословий и

Столыпин, царь, Распутин и другие 1909 год – высшая точка в судьбе Реформатора. И одновременно – начало заката.Первый признак отрицательных перемен еще не был осязаем, был воспринят как простое недопонимание между ним и Николаем. Разговор касался некоего Григория

Столыпин и Гучков Между тем правительственной политике, нацеленной больше за Урал, противостояло иное настроение, иная идея – гегемонии на Ближнем Востоке. Напомним, что после соглашения с Англией в 1908 году либеральная интеллигенция вспомнила о Проливах. А

Столыпин и национальная идея В мае 1909 года определился новый курс Столыпина – провозглашение принципа великорусского государственного национализма. Для современных людей, которые считают национализм и шовинизм одним и тем же явлением, такой курс покажется

Петр Аркадьевич Столыпин 1 сентября 1911 г. Киевский оперный театр. Дают «Сказку о царе Салтане» Римского-Корсакова. Но представление необычное. В зале первые лица России. Император Николай II с дочерьми. Председатель правительства, министры, придворная знать, региональная

Столыпин Еще в 1906 году явился сильный человек, Столыпин. На вновь назначенного министром внутренних дел было сделано покушение, но он уцелел 17*. Но через три года Столыпин стал премьер-министром 18*, взялся за созидательную в широком масштабе работу. Взялся за разрешение

ГЛАВА 46 Первая дума. Столыпин О первой Думе. О невмешательстве правительства в выборы в 1-ую Государственную Думу. О лозунге "Царь и народ". О Высочайшем выходе к представителям Государственной Думы и Совета в Зимнем дворце 27 января 1905 года. О взаимоотношениях

Глава вторая. ДЕД И БАБУШКА ФАДЕЕВЫ Как взрослые к ней несправедливы! Им нет дела до ее чувств, они не ценят ни ее самоотверженной натуры, ни ее душевных порывов, ни ее наивной веры в свое предназначение стать великой актрисой - всего того, что составляет смысл юной жизни. А

«Столыпин» В купе обычного типа, отгороженное от коридора дверью-решеткой, запихали ровно двадцать шесть человек. На вторых и третьих полках улеглись по двое наиболее авторитетных у воров личностей. Остальные восемнадцать размещались на двух нижних полках и на полу.

Столыпин В 1905 г. жила я на островах. Я получила весьма тревожное письмо от моего управляющего, который мне сообщал, что переодетый в флигель-адъютантскую форму, усеянный орденами революционер в сопровождении своих также переодетых сообщников разъезжает по

Глава 19 Холмщина и П.А. Столыпин В 1908 году правительство было занято обсуждением вопроса о новой Холмской губернии, куда должны были войти несколько уездов Седлецкой и Люблинской губерний.Большинство населения последних составляло православное русское крестьянство,

ТОЛСТОЙ И СТОЛЫПИН Из письма к другуАртур Генрихович! Мне не дает покоя твоя критическая реплика в адрес сборника моих сочинений. И я хочу высказать свои соображения по этому поводу. С тем, что я напрасно включил в сборник «Письма без ответа», я полностью согласен. Не место