Глава IX ПАДЕНИЕ КРЕПОСТНОГО ПРАВА. БУРЖУАЗНЫЕ РЕФОРМЫ 60-70-х ГОДОВ Конец 50-х - начало 60-х годов XIX в. стали переломным этапом в истории России, в том числе и Украины. В эти годы сложилась первая революционная ситуация, со всей очевидностью показавшая невозможность

Падение крепостного права В канун реформы 1861 года антикрепостнические настроения крестьян достигли особенно широкого размаха. Чтобы не допустить ликвидации крепостного права «снизу», то есть самими крестьянами, правительство Александра II вскоре после Крымской войны

Передовая русская литература 10-30-х годов XIX века

Передовая русская литература 10--30-х годов XIX века развивалась в борьбе с крепостничеством и самодержавием, продолжая освободительные традиции великого Радищева.

Время декабристов и Пушкина составило один из существенных этапов той длительной борьбы против крепостничества и самодержавия, которая с наибольшей остротой и в новом качестве развернулась позже, в эпоху революционных демократов.

Возросшая в начале XIX века борьба против самодержавно-крепостнической системы была обусловлена новыми явлениями в материальной жизни русского общества. Усиление процесса разложения феодальных отношений, все большее проникновение капиталистических тенденций в экономику, рост эксплуатации крестьянства, дальнейшее его обнищание, -- все это обостряло социальные противоречия, способствовало развитию классовой борьбы, росту освободительного движения в стране. Для передовых людей России становилось все более очевидным, что существовавший общественно-экономический строй является препятствием для прогресса страны во всех областях хозяйственной жизни и культуры.

Деятельность представителей дворянского периода освободительного движения оказалась направленной, в той или иной степени, против основы феодализма -- феодальной собственности на землю и против политических учреждений, соответствовавших интересам помещиков-крепостников, защищавших их интересы. Хотя декабристы, по определению В. И. Ленина, были еще «страшно далеки... от народа»,1 но при всем том их движение лучшими своими сторонами отражало надежды народа на освобождение от векового рабства.

Величие, сила, одаренность, неисчерпаемые возможности русского народа с особенной яркостью обнаружились в период Отечественной войны 1812 года. Народный патриотизм, выросший в Отечественной войне, сыграл огромную роль в развитии декабристского движения.

В лице декабристов выступило первое поколение русских революционеров, которых В. И. Ленин называл «революционерами-дворянами» или «дворянскими революционерами». «В 1825 году Россия впервые видела революционное движение против царизма», -- говорил В. И. Ленин в «Докладе о революции 1905 года».2

В статье «Памяти Герцена» В. И. Ленин привел характеристику движения декабристов, данную Герценом: «Дворяне дали России Биронов и Аракчеевых, бесчисленное количество „пьяных офицеров, забияк, картежных игроков, героев ярмарок, псарей, драчунов, секунов, серальников“, да прекраснодушных Маниловых. „И между ними -- писал Герцен -- развились люди 14 декабря, фаланга героев, выкормленных, как Ромул и Рем, молоком дикого зверя... Это какие-то богатыри, кованные из чистой стали с головы до ног, воины-сподвижники, вышедшие сознательно на явную гибель, чтобы разбудить к новой жизни молодое поколение и очистить детей, рожденных в среде палачества и раболепия“».1 В. И. Ленин подчеркивал революционное значение декабристского движения и его роль для дальнейшего развития передовой общественной мысли в России и с уважением говорил о республиканских идеях декабристов.

В.И. Ленин учил, что в условиях, когда господствуют эксплуататорские классы, «есть две национальные культуры в каждой национальной культуре».2 Разложение феодально-крепостнического уклада сопровождалось бурным развитием передовой русской национальной культуры. В первые десятилетия XIX века это была культура, направленная против «культуры» реакционного дворянства, культура декабристов и Пушкина, -- та культура, за которую боролись и которую в дальнейшем двигали вперед Белинский и Герцен, Чернышевский и Добролюбов, представители качественно нового, революционно-демократического этапа русского освободительного движения.

В годы войны с Наполеоном русский народ не только отстоял свою независимость, разгромив непобедимые до того полчища Наполеона, но освободил и другие народы Европы от наполеоновского ига. Победа России над Наполеоном, явившись событием всемирно-исторического значения, стала новой и важной ступенью в развитии национального самосознания. «Не русские журналы пробудили к новой жизни русскую нацию, -- ее пробудили славные опасности 1812 года», -- утверждал Чернышевский.3 Исключительное значение 1812 года в исторической жизни России неоднократно подчеркивал и Белинский.

«Время от 1812 до 1815 года было великою эпохою для России, -- писал Белинский. -- Мы разумеем здесь не только внешнее величие и блеск, какими покрыла себя Россия в эту великую для нее эпоху, но и внутреннее преуспеяние в гражданственности и образовании, бывшее результатом этой эпохи. Можно оказать без преувеличения, что Россия больше прожила и дальше шагнула от 1812 года до настоящей минуты, нежели от царствования Петра до 1812 года. С одной стороны, 12-й год, потрясши всю Россию из конца в конец, пробудил ее спящие силы и открыл в ней новые, дотоле неизвестные источники сил..., возбудил народное сознание и народную гордость, и всем этим способствовал зарождению публичности, как началу общественного мнения; кроме того, 12-й год нанес сильный удар коснеющей старине... Все это сильно способствовало возрастанию и укреплению возникшего общества».4

С развитием революционного движения декабристов, с появлением Пушкина русская литература вступила в новый период своей истории, который Белинский справедливо назвал пушкинским периодом. На новую, высокую ступень были подняты свойственные предшествовавшей передовой русской литературе патриотические и освободительные идеи.

Лучшие русские писатели «вслед Радищеву» воспевали свободу, патриотическую преданность родине и народу, гневно обличали деспотизм самодержавия, смело вскрывали сущность крепостнического строя и ратовали за его уничтожение. Подвергая резкой критике существовавшие социальные порядки, передовая русская литература вместе с тем создавала образы положительных героев, страстных патриотов, воодушевленных стремлением посвятить свою жизнь делу освобождения родины от цепей абсолютизма и крепостничества. Враждебность всей существовавшей тогда системе, пламенный патриотизм, разоблачение космополитизма и национализма реакционного дворянства, призыв к решительной ломке феодально-крепостнических отношений составляет пафос творчества поэтов-декабристов, Грибоедова, Пушкина и всех прогрессивных писателей этого времени.

Мощный подъем национального самосознания, вызванный 1812 годом и развитием освободительного движения, явился стимулом дальнейшей демократизации литературы. Наряду с образами лучших людей из дворян, в художественной литературе стали все чаще появляться образы людей из социальных низов, воплощавшие замечательные черты русского национального характера. Вершиной этого процесса является создание Пушкиным в 30-х годах образа вождя крестьянского восстания Емельяна Пугачева. Пушкин, хотя и не свободный от предубеждения против «беспощадных» методов крестьянской расправы с помещиками, тем не менее, следуя жизненной правде, воплотил в образе Пугачева обаятельные черты умного, бесстрашного, преданного народу вождя крестьянского восстания.

Самый процесс утверждения реализма в русской литературе 20--30-х годов был весьма сложным и протекал в борьбе, принимавшей острые формы.

Начало пушкинского периода было ознаменовано возникновением и развитием в литературе прогрессивного романтизма, вдохновителями которого стали поэты и писатели декабристского круга и который возглавил Пушкин. «Романтизм -- вот первое слово, огласившее Пушкинский период», -- писал Белинский (I, 383), связывая с понятием романтизма борьбу за самобытность и народность литературы, пафос свободолюбия и общественного протеста. Прогрессивный русский романтизм был порожден требованиями самой жизни, отражал борьбу нового со старым и поэтому явился своеобразным переходным этапом на пути к реализму (в то время как романтики реакционного направления были враждебны всяким реалистическим тенденциям и выступали в защиту феодально-крепостнических порядков).

Пушкин, возглавив направление прогрессивного романтизма и пережив романтический этап в своем творчестве, воплотив самые сильные стороны этого романтизма, необычайно быстро преодолел его слабые стороны -- известную отвлеченность образов, недостаточность анализа противоречий жизни -- и обратился к реализму, основоположником которого он и стал. Внутренним содержанием пушкинского периода русской литературы являлся процесс подготовки и утверждения художественного реализма, выраставшего на основе общественно-политической борьбы передовых сил русского общества накануне восстания 14 декабря 1825 года и в последекабрьские годы. Именно Пушкину принадлежит историческая заслуга всесторонней разработки и воплощения в художественном творчестве принципом реалистического метода, принципов изображения типических характеров в типических обстоятельствах. Принципы реализма, заложенные в творчестве Пушкина, были развиты его великими преемниками -- Гоголем и Лермонтовым, а затем подняты на еще более высокую ступень революционными демократами и укреплены в борьбе со всякого рода реакционными направлениями целой плеядой передовых русских писателей. В творчестве Пушкина воплощены основы мирового значения русской литературы, возраставшего с каждым новым этапом ее развития.

В этот же период Пушкин совершил свой великий подвиг, преобразовав русский литературный язык, усовершенствовав на основе общенародного языка ту структуру русского языка, которая, по определению И. В. Сталина, «сохранилась во всем существенном, как основа современного русского языка».1

В своем творчестве Пушкин отразил гордое и радостное сознание моральной силы русского народа, продемонстрировавшего всему миру свое величие и исполинскую мощь.

Но народ, низвергнувший «тяготеющий над царствами кумир» и надеявшийся на освобождение от феодального гнета, после победоносной войны попрежнему остался в крепостной неволе. В манифесте 30 августа года, даровавшем, в связи с окончанием войны, различные «милости», о крестьянах было сказано только следующее: «Крестьяне, верный наш народ -- да получит мзду свою от бога». Народ был обманут самодержавием. Разгром Наполеона завершился торжеством реакции, определившей всю международную и внутреннюю политику российского царизма. Осенью 1815 года монархи России, Пруссии и Австрии образовали так называемый Священный союз для борьбы с национально-освободительными и революционными движениями в странах Европы. На конгрессах Священного союза, которые Маркс и Энгельс называли «бандитскими»,2 изыскивались и обсуждались меры борьбы с развитием революционных идей и национально-освободительными движениями.

1820 год -- год высылки Пушкина из Петербурга -- особенно богат был революционными событиями. Эти события развернулись в Испании, Италии и Португалии; в Париже был раскрыт военный заговор; в Петербурге вспыхнуло вооруженное восстание Семеновского полка, сопровождавшееся серьезными волнениями во всей царской гвардии. Революционное движение перекинулось и в Грецию, на Балканский полуостров, в Молдавию и Валахию. Руководящая роль, которую играл в реакционной политике Священного союза Александр I вместе с австрийским канцлером Меттернихом, сделала имя русского царя синонимом европейской реакции. Декабрист М. Фонвизин писал: «Александр стал во главе монархических реакционеров... По низложении Наполеона главным предметом всех политических действий императора Александра было подавление возникшего повсюду духа свободы и укрепление монархических начал...».3 Революции в Испании и Португалии были подавлены. Неудачей кончилась попытка восстания во Франции.

Внутренняя политика Александра I за последние десять лет его царствования отмечена жесточайшей борьбой со всеми проявлениями оппозиционных настроений в стране и передовым общественным мнением. Все упорнее становились крестьянские волнения, длившиеся иногда по нескольку лет и усмирявшиеся военной силой. За годы с 1813 по 1825 имели место не менее 540 крестьянских волнений, тогда как за 1801--1812 годы их известно лишь 165. Наиболее крупные массовые волнения произошли на Дону в 1818--1820 годах. «Когда было крепостное право, -- пишет В. И. Ленин, -- вся масса крестьян боролась со своими угнетателями, с классом помещиков, которых охраняло, защищало и поддерживало царское правительство. Крестьяне не могли объединиться, крестьяне были тогда совсем задавлены темнотой, у крестьян не было помощников и братьев среди городских рабочих, но крестьяне все же боролись, как умели и как могли».1

С настроениями крепостных крестьян, боровшихся с помещиками, были связаны и волнения, происходившие в отдельных армейских частях. Солдатская служба продолжалась в то время 25 лет, причем за малейший проступок солдат обрекался на бессрочную пожизненную службу. Жестокие телесные наказания свирепствовали тогда в армии. Самым крупным из армейских волнений явилось возмущение лейб-гвардии Семеновского полка в Петербурге, отличавшееся особой сплоченностью и стойкостью. В петербургских казармах были найдены революционные прокламации, призывавшие на борьбу с царем и дворянами, объявлявшие, что царь «не кто иной, как сильный разбойник». Возмущение семеновцев было подавлено, полк был расформирован и заменен новым составом, а «зачинщики» возмущения были подвергнуты жесточайшему наказанию -- прогнаны сквозь строй.

«...Монархи, -- пишет В. И. Ленин, -- то заигрывали с либерализмом, то являлись палачами Радищевых и „спускали“ на верноподданных Аракчеевых...».2 В период существования Священного союза в заигрывании с либерализмом не было нужды и на верноподданных был «спущен» грубый и невежественный царский сатрап Аракчеев, организатор и главный начальник военных поселений, особой формы комплектования и содержания армии.

Введение военных поселений явилось новой мерой крепостного угнетения и было встречено волнениями крестьян. Однако Александр I заявил, что «военные поселения будут во что бы то ни стало, хотя бы пришлось уложить трупами дорогу от Петербурга до Чудова».

Реакция свирепствовала и в области просвещения, причем борьба с революционными идеями, распространявшимися в стране, велась посредством расширения религиозно-мистической пропаганды. Во главе министерства народного просвещения был поставлен обер-прокурор святейшего синода реакционер князь А. Голицын -- «холопская душа» и «просвещения губитель», как характеризует его пушкинская эпиграмма. С помощью своих чиновников Магницкого и Рунича Голицын под видом «ревизии» предпринял поход на университеты. Многие профессора, внушавшие реакционерам подозрение, были удалены из высшей школы. Придирчивость цензуры дошла в то время до крайних пределов. В печати были запрещены всякие рассуждения о системах политического строя. Страна покрылась разветвленной сетью тайной полиции.

Декабрист А. Бестужев в письме из Петропавловской крепости Николаю I, вспоминая последние годы царствования Александра I, отмечал: «Солдаты роптали на истому ученьями, чисткою, караулами; офицеры на скудость жалованья и непомерную строгость. Матросы на черную работу, удвоенную по злоупотреблению, морские офицеры на бездействие. Люди с дарованиями жаловались, что им заграждают дорогу по службе, требуя лишь безмолвной покорности; ученые на то, что им не дают учить, молодежь на препятствия в ученьи. Словом, во всех углах виделись недовольные лица; на улицах пожимали плечами, везде шептались -- все говорили, к чему это приведет?».1 Царское правительство, по характеристике того же А. Бестужева, «беззаботно дремало над волканом».

Годы торжества Священного союза и аракчеевщины были в то же время годами подъема революционных настроений среди передового дворянства. В эти годы организуются тайные общества будущих декабристов: Союз спасения, или Общество истинных и верных сынов отечества (1816--1817), Союз благоденствия (1818--1821), Южное общество (1821--1825) во главе с Пестелем и С. Муравьевым-Апостолом, Северное общество (1821--1825), наконец, Общество соединенных славян (1823--1825), -- таковы важнейшие объединения будущих декабристов. Несмотря на все многообразие политических программ, пламенная любовь к родине и борьба за свободу человека являлись теми основными началами, которые объединяли всех декабристов. «Рабство огромного, бесправного большинства русских, -- писал декабрист М. Фонвизин, -- жестокое обращение начальников с подчиненными, всякого рода злоупотребления власти, повсюду царствующий произвол, -- все это возмущало и приводило в негодование образованных русских и их патриотическое чувство».2 М. Фонвизин подчеркивал, что возвышенная любовь к отечеству, чувство независимости, сперва политической, а впоследствии и народной, воодушевляли декабристов в их борьбе.

Вся передовая русская литература первой трети XIX века развивалась под знаком борьбы с самодержавием и крепостничеством. С революционным движением декабристов органически связано творчество Пушкина и Грибоедова. Из среды самих декабристов вышли поэты В. Ф. Раевский, Рылеев, Кюхельбекер. В орбиту декабристского идейного влияния и воздействия оказались вовлеченными также многие другие поэты и писатели.

Согласно ленинской периодизации исторического процесса, в истории русского революционного движения было три периода: «... 1) период дворянский, примерно с 1825 по 1861 год; 2) разночинский или буржуазно-демократический, приблизительно с 1861 по 1895 год; 3) пролетарский, с 1895 по настоящее время».3 Декабристы и Герцен являлись главными представителями первого периода. В. И. Ленин писал: «... мы видим ясно три поколения, три класса, действовавшие в русской революции. Сначала -- дворяне и помещики, декабристы и Герцен. Узок круг этих революционеров. Страшно далеки они от народа. Но их дело не пропало. Декабристы разбудили Герцена, Герцен развернул революционную агитацию».4

14 декабря 1825 года явилось рубежом в социально-политической и культурной жизни России. После разгрома декабрьского восстания в стране началась полоса все возраставшей реакции. «Первые годы, следовавшие за 1825-м, были ужасающие, -- писал Герцен. -- Потребовалось не менее десятка лет, чтобы в этой злосчастной атмосфере порабощения и преследований можно было притти в себя. Людьми овладела глубокая безнадежность, общий упадок сил... Одна лишь звонкая и широкая песнь Пушкина звучала в долинах рабства и мучений; эта песнь продолжала эпоху прошлую, наполняла мужественными звуками настоящее и посылала свой голос в отдаленное будущее».1

В 1826 году Николай I создал особый корпус жандармов и учредил III Отделение «собственной его величества канцелярии». III Отделение обязано было преследовать «государственных преступников», ему поручались «все распоряжения и известия по делам высшей полиции». Шефом жандармов и начальником III Отделения был поставлен балтийский немец граф А. Х. Бенкендорф, невежественный и бездарный солдафон, пользовавшийся безграничным доверием Николая I. Бенкендорф стал душителем всякой живой мысли, всякого живого начинания.

«На поверхности официальной России, „фасадной империи“, видны были только потери, свирепая реакция, бесчеловечные преследования, усугубление деспотизма. Виден был Николай, окруженный посредственностями, солдатами парадов, балтийскими немцами и дикими консерваторами, -- сам недоверчивый, холодный, упрямый, безжалостный, с душою, недоступной высоким порывам, и посредственный, как и его окружение».2

В 1826 году был введен новый цензурный устав, получивший название «чугунного». Этот устав был направлен против «вольнодумных» сочинений, «наполненных бесплодными и пагубными мудрованиями новейших времен».3 Двести тридцать параграфов нового устава открывали самый широкий простор казуистике. По этому уставу, обязывавшему отыскивать двоякий смысл в произведении, можно было, как говорил один современник, и «Отче наш» перетолковать якобинским наречием.

В 1828 году был утвержден новый цензурный устав, несколько более мягкий. Однако и этот устав предусматривал полное запрещение всяких суждений о государственном устройстве и правительственной политике. Согласно этому уставу беллетристику рекомендовалось цензуровать с сугубой строгостью в отношении «нравственности». Устав 1828 года положил начало исключительно тяжкой для печати множественности цензуры. Разрешение к печати книг и статей ставилось в зависимость от согласия тех ведомств, к которым эти книги и статьи могли относиться по содержанию. После революционных событий во Франции и польского восстания наступила пора настоящего цензурно-полицейского террора.

В июле 1830 года произошла буржуазная революция во Франции, а через месяц революционные события распространились на территорию Нидерландского королевства и итальянских государств. Николай I создавал планы военной интервенции для подавления революции в Западной Европе, однако его замыслы были сорваны восстанием в Царстве Польском.

Время польского восстания ознаменовалось сильным подъемом массового движения в России. Вспыхнули так называемые «холерные бунты». В Старой Руссе Новгородской губернии восстало 12 полков военных поселян. Крепостное право продолжало лежать тяжким бременем на народных массах России и служило главным тормозом для развития капиталистических отношений. В первое десятилетие царствования Николая I, с 1826 по 1834 год, произошло 145 крестьянских волнений, в среднем -- 16 в год. В последующие годы крестьянское движение все нарастало, несмотря на жестокие преследования.

Для поддержания «спокойствия» и «порядка» в стране Николай I всемерно усиливал реакционную политику. В конце 1832 года была декларирована теория «официальной народности», определявшая внутреннюю политику николаевского правительства. Автором этой «теории» был С. Уваров, «министр погашения и помрачения просвещения», как его называл Белинский. Сущность теории выражалась в формуле: «православие, самодержавие и народность», причем последний член формулы, наиболее ходовой и популярный, являлся и основным для реакционеров: демагогически извращая смысл слова «народность», они стремились утвердить крепостное право как основную гарантию незыблемости церкви и государства. С. Уваров и другие апологеты «теории» официальной народности отчетливо понимали, что исторические судьбы самодержавного строя предопределяются судьбами крепостного права. «Вопрос о крепостном праве, -- говорил Уваров, -- тесно связан с вопросом о самодержавии и даже единодержавии. -- Это две параллельные силы, кои развивались вместе. У того и у другого одно историческое начало; законность их одинакова. -- Что было у нас прежде Петра I, то все прошло, кроме крепостного права, которое, следовательно, не может быть тронуто без всеобщего потрясения».1 Провозгласив и обосновав лозунг «официальной народности», Уваров через несколько лет заявлял: «Если мне удастся отодвинуть Россию на 50 лет от того, что готовят ей теории, то я исполню мой долг и умру спокойно». Уваров проводил свою программу с неукоснительной последовательностью и настойчивостью: все без исключения области государственной и общественной жизни постепенно были подчинены системе строжайшей правительственной опеки. Соответственной регламентации подверглись также наука и литература, журналистика, театр. И. С. Тургенев вспоминал впоследствии, что в 30--40-е годы «правительственная сфера, особенно в Петербурге, захватывала и покоряла себе все».2

Никогда еще самодержавие не угнетало общество и народ так жестоко, как в николаевское время. И все же преследования и гонения не могли убить свободолюбивую мысль. Революционные традиции декабристов унаследовало, расширило и углубило новое поколение русских революционеров -- революционных демократов. Первым из них явился Белинский, который, по словам В. И. Ленина, был «предшественником полного вытеснения дворян разночинцами в нашем освободительном движении».3

Белинский вышел на общественную арену за три года до гибели Пушкина, и в эти годы далеко еще не сложилось революционно-демократическое мировоззрение великого критика. В последекабрьскую эпоху Пушкин не видел и еще не мог видеть тех общественных сил, которые могли бы возглавить борьбу с крепостничеством и самодержавием. В этом главный источник тех трудностей и противоречий, в кругу которых суждено было развиваться гению Пушкина в 30-е годы. Однако Пушкин проницательно угадывал новые общественные силы, окончательно созревшие после его гибели. Знаменательно, что в последние годы своей жизни он внимательно присматривался к деятельности молодого Белинского, сочувственно о нем отзывался и совсем незадолго до гибели решил привлечь его к совместной журнальной работе в «Современнике».

Пушкин первый угадал огромное дарование в Гоголе и своим сочувственным отзывом о «Вечерах на хуторе близ Диканьки» помог молодому писателю поверить в себя, в свое литературное призвание. Пушкин дал Гоголю замысел «Ревизора» и «Мертвых душ». В 1835 году окончательно определилось историческое значение Гоголя: в результате издания двух своих новых книг -- «Арабесок» и «Миргорода» -- Гоголь приобрел славу великого русского писателя, подлинного наследника Пушкина в деле преобразования русской литературы. В том же 1835 году Гоголь создает первые главы начатых по совету Пушкина «Мертвых душ», а через год выходит из печати и ставится на сцене «Ревизор» -- гениальная комедия, явившаяся событием громадного общественного значения. Другим великим наследником Пушкина, продолжившим традиции освободительной борьбы в условиях николаевской реакции, стал Лермонтов, уже создававший при жизни Пушкина свою драму «Маскарад» и образ Печорина в «Княгине Лиговской». Широкая известность Лермонтова в русском обществе началась с его стихотворения «Смерть поэта», где он ответил убийцам Пушкина, заклеймив их с потрясающей силой художественного выражения, со смелостью и прямотой.

Пушкин пал жертвой самодержавно-крепостнического строя, затравленный великосветской придворной челядью; он погиб, как впоследствии писал Герцен, от руки «... одного из тех иностранных драчунов-забияк, которые, как средневековые наемники..., отдают свою шпагу за деньги к услугам всякого деспотизма. Он пал в полном расцвете сил, не окончив своих песен, не досказав того, что имел сказать».1

Гибель Пушкина стала всенародным горем. Несколько десятков тысяч человек пришло поклониться его праху. «Это было уже похоже на народную манифестацию, на очнувшееся вдруг общественное мнение», -- записал современник.2

После разгрома восстания декабристов одним из очагов передовой, независимой мысли сделался Московский университет. «Все пошло назад, -- вспоминал Герцен, -- кровь бросилась к сердцу; деятельность, скрытая снаружи, закипала, таясь внутри. Московский университет устоял и начал первый вырезываться из-за всеобщего тумана. Государь его возненавидел... Но, несмотря на это, опальный университет рос влиянием; в него, как в общий резервуар, вливались юные силы России со всех сторон, из всех слоев; в его залах они очищались от предрассудков, захваченных у домашнего очага, приходили к одному уровню, братались между собой и снова разливались во все стороны России, во все слои ее... Пестрая молодежь, пришедшая сверху, снизу, с юга и севера, быстро сплавлялась в компактную массу товарищества. Общественные различия не имели у нас того оскорбительного влияния, которое мы встречаем в английских школах и казармах... Студент, который бы вздумал у нас хвастаться своей белой костью или богатством, был бы отлучен от „воды и огня“...» (XII, 99, 100).

Московский университет стал играть в 30-е годы передовую общественную роль не столько благодаря своим профессорам и преподавателям, сколько благодаря той молодежи, которую он объединял. Идейное развитие университетской молодежи шло преимущественно в студенческих кружках. С участием в кружках, возникавших среди студентов Московского университета, было связано развитие Белинского, Герцена, Огарева, Лермонтова, Гончарова, а также многих других, чьи имена впоследствии вошли в историю русской литературы, науки и общественной мысли. В середине 50-х годов Герцен вспоминал в «Былом и думах», что «тридцать лет тому назад Россия будущего существовала исключительно между несколькими мальчиками, только что вышедшими из детства..., а в них было наследие 14 декабря, -- наследие общечеловеческой науки и чисто народной Руси» (XIII, 28).

«Наследие 14 декабря» было развито уже на новом революционно-демократическом этапе общественной мысли, в 40-е годы, когда Белинский и Герцен совместно работали над созданием русской материалистической философии, а Белинский закладывал основы реалистической эстетики и критики в России.

В процессе формирования своих революционно-демократических взглядов, определявшихся ростом освободительного движения в стране и, в связи с этим, непрерывно обострявшейся политической борьбой в русском обществе, Белинский развернул борьбу и за наследие Пушкина. Можно без всяких преувеличений сказать, что национальная и мировая слава Пушкина раскрылась в значительной мере благодаря работе Белинского, благодаря тому, что творчество Пушкина было освещено передовой революционно-демократической теорией. Белинский отстаивал наследие Пушкина от реакционных и ложных истолкований, он вел непримиримую борьбу против всякого рода попыток отнять Пушкина у русского народа, исказить и фальсифицировать его облик. Белинский со всей определенностью заявлял по поводу своих суждений о Пушкине, что он считает эти суждения далеко не окончательными. Белинский показал, что задача определения исторического и «безусловно художественного значения» такого поэта, как Пушкин, «не может быть решена однажды навсегда, на основании чистого разума». «Нет, -- утверждал Белинский, -- решение ее должно быть результатом исторического движения общества» (XI, 189). И отсюда -- изумительное по чувству историзма признание Белинского в неизбежной ограниченности его собственных оценок пушкинского творчества. «Пушкин принадлежит к вечно-живущим и движущимся явлениям, не останавливающимся на той точке, на которой застала их смерть, но продолжающим развиваться в сознании общества, -- писал Белинский. -- Каждая эпоха произносит о них свое суждение и как бы ни верно поняла она их, но всегда оставит следующей за нею эпохе сказать что-нибудь новое и более верное...» (VII, 32).

Великая историческая заслуга Белинского состоит в том, что он, осознавая все творчество Пушкина в перспективах развития освободительного движения в стране, раскрыл и утвердил значение Пушкина как основоположника русской передовой национальной литературы, как предвестника будущего совершенного общественного строя, основанного на уважении человека к человеку. Русская литература, начиная с Пушкина, отражала мировое значение русского исторического процесса, неуклонно шедшего к первой в мире победоносной социалистической революции.

В 1902 году в работе «Что делать?» В. И. Ленин подчеркнул, что свое всемирное значение русская литература стала приобретать благодаря тому, что она была руководима передовой теорией. В. И. Ленин писал: «... роль передового борца может выполнить только партия, руководимая передовой теорией. А чтобы хоть сколько-нибудь конкретно представить себе, чтоМ это означает, пусть читатель вспомнит о таких предшественниках русской социал-демократии, как Герцен, Белинский, Чернышевский и блестящая плеяда революционеров 70-х годов; пусть подумает о том всемирном значении, которое приобретает теперь русская литература...».1

После Великой Октябрьской социалистической революции, открывшей новую эру в мировой истории, в полной мере раскрылось всемирно-историческое значение русской литературы и мировое значение Пушкина как ее основоположника. Пушкин обрел новую жизнь в сердцах многомиллионного советского народа и всего прогрессивного человечества.

40-е годы - один из самых интересных периодов собирания русской литературы XIX века,...

40-е годы - один из самых интересных периодов собирания русской литературы XIX века, того изумительного явления, которое в свое время поразило европейский мир. Здесь наряду с второстепенными именами выступают великие художники, сделавшие шаг вперед в развитии художественной литературы мира. Этот сложный процесс занимает не менее столетия (XIX век). Именно в период 40-х годов в литературе особенно резко сталкивается духовная красота человека со «свинцовыми мерзостями» того времени, что рождает мучительные поиски путей развития России.

Время 40-х годов - время идейных исканий. Мысль билась над тем, что такое Россия, в чем ее смысл. Славянофилы и западники, кружки Герцена и Огарева, Петра- шевского, Станкевича… Но жизнь не могла ограничиться кружками, ведь они не восполняли брешь познания действительности. А задача познания действительности наступает с необыкновенной энергией на молодых людей того времени и требует незамедлительного осмысления, ответа. И здесь мы можем в виде трех направлений представить познание материала. Это познание действительности, связанное с общим мировым движением идей, характерных для того времени. Это познание того, что связано с жизнью повседневной, я бы сказал, художественно-литературной. И это познание политической, фактической и моральной жизни общества того времени. Эти три области познания будут преследовать нас все время, потому что в них заключена русская действительность того времени.

Очень характерен и поучителен пример с B.C. Пече- риным. Человек большой одаренности, устремленный в классицизм, в изучение Греции, античности, признанный специалистами выдающимся явлением в медиевистике, он не мог остаться равнодушным к событиям революции 1830 года во Франции, и все его мысли, искания с этого момента относятся в первую очередь к существующему переживаемому моменту, лежат не в области древности, а в области «кричащих противоречий» - противоречий между евангельской правдой и крепостническим, рабским, деспотическим, в сущности говоря, жизнеустройством России того времени. Но преодолеть до конца тягу к познанию духовного мира и жить злобой дня Печерин не смог. Отсюда его уход из активной жизни в обществе в католицизм, желание отгородиться от действительных событий. Один из блестящих умов России делается капелланом тюремной церкви. Иногда «сумрачная» Россия все же просыпается в его сознании - отсюда его литературные корреспонденции, переписка с Герценом.

Печерин не нашел себе места в старой России. Его фигура стоит на пороге именно социалистической России. В его индивидуальной драме отразились многие черты исторической коллизии старого и нового миров.

Александр Герцен этого периода подобно Печерину чувствует всю остроту противоречий между евангельской правдой и рабской действительностью, деспотической сущностью России. Характерно отношение Герцена к евангельской правде, к чтению Евангелия, пронесенному через всю жизнь: «Евангелие читал я много и с любовью.

…> без всякого руководства, не все понимал, но чувство- кал искреннее и глубокое уважение к читаемому. В перкой молодости моей я часто увлекался вольтерьянизмом, любил иронию и насмешку, но не помню, чтобы когда- нибудь взял в руки Евангелие с холодным чувством, это меня проводило через всю жизнь. Во все возрасты я возвращался к чтению Евангелия, и всякий раз его содержание низводило мир и кротость на душу».

Остротой противоречий охвачены и Герцен, и Огарев, и многие «мальчишки», о которых позднее удачно скажет Салтыков-Щедрин: «Мальчишки - самое сильное сословие в России». Герцен, как натура энергичная, экспансивная, не мог оставаться наедине со своими мыслями и весь ушел в художественную литературу. Позднее он скажет, что повесть не его стихия; его стихия - статьи, публицистика. Но сейчас - повесть его стихия. Мир, в котором мы живем, - это «дом поврежденных», т. е. сумасшедших, с точки зрения доктора Крупова. Прекрасная социологическая повесть «Записки доктора Крупова», написанная Герценом, изображает здоровую натуру (Лёвку) и больное общество. Герцену, безусловно, удался образ тупорожденного Лёвки, он прекрасно, как художник, раскрыл внутренний мир мальчика, его различные проявления: когда Левка встретил Крупова, возвращающегося из семинарии и поцеловавшего его, как он был обрадован, смущен этим проявлением нежности, скрывая его от посторонних. Автор любуется спящим Левкой, его хорошим, спокойным лицом, без следов болезни, чуть освещенным лучом солнца и как бы испытывающим всю прелесть бытия от ощущения сна: «…Под большим деревом спал Левка…как тихо, как кротко спал он… <…> Никто никогда не дал труда вглядеться в его лицо: оно вовсе не было лишено своей красоты. Особенно теперь, когда он спал; щеки его немного раскраснелись, косые глаза не были видны, черты лица выражали такой мир душевный, такое спокойствие, что становилось завидно». Герцену удалось изобразить гамму психологических переживаний человека, который ничем не отличается от здоровых людей, только отношение к земле у него свое: он ее понимает, ощущает, чувствует ее красоту. Здесь Герцен-художник обернулся какой-то новой стороной, но, к сожалению, это не имело дальнейшего развития в его художественном творчестве.

В романе «Кто виноват?» уже нет этой диалектики души героев. Здесь оставлена только схема: среда и герой - и то, что во всем виновата среда: трагедия Круциферского и Любочки, покой которых нарушает Бельтов («лишний человек») своими романтическими исканиями. Риторика Герцена, закрывающая внутренний мир героев, многим читателям не нравилась. Роман этот непосредственно связан с просветительской литературой 40-х годов («натуральная школа»). Такие черты, как примитивная сюжетная схема, отсутствие внутреннего мира героев, риторика, делают его похожим на учебник, что было характерно для литературы 40-х годов.

Творчество Герцена этого периода не что иное, как программа христианского социализма. Моментом зарождения нового социализма считается французская революция 1789 года. Часть русского общества, несомненно, сочувственно отнеслась к исторической катастрофе Франции и считала 1789 год началом новой эпохи человеческого рода. Однако у Герцена найдено только имя явлению, его название, но не сама суть, не движение. Рассмотрение сути христианского социализма здесь отсутствует.

Герцен и Огарев. Они очень разные по психологическому складу, по отношению к миру, по пониманию человека. Огарев многое взял у Лермонтова. В лирике Огарева очень сильны отзвуки поэзии Лермонтова и романтизма вообще. Огарев с романтизмом не расстался («Романтизм в нас не вытравишь», «Мир ждет чего-то…»). Его личный крах - он потерял мечту (уход жены к Герцену и т. д.). А как плохо они жили! У них не было уклада, семьи, патриархального календаря. Они расстались с патриархальным укладом жизни. У них не было семьи в том понимании, какое дает христианство. Они были на другой ступени развития, ведущей к социализму. Что касается старого мира - это упадок. Что касается нового мира - это развитие. Старые вещи, уклад, патриархальный быт спасают человека от треволнений, которые несет с собой прогресс. Как только рвется эта связь - обязательно трагедия. Прогресс разрушает то, что есть, устоявшиеся формы жизни. В этом трагедия человеческого развития - в том, что не может быть неизменности.

Как писатели Герцен и Огарев очень разные. Один - портретист, памфлетист, очеркист. Ему удаются острые картины нравов, у него острое перо. Он умеет создать лицо, портрет. Другой, Огарев, - романтик, мечтатель, мистик. Сила Огарева - в его лирическом звучании, в исповеди души, в субъективности. Оба они автобиографичны.

Общемировое движение. Мировое движение идей того времени. Каково место России в мировом движении? Россия и Европа - какие здесь точки соприкосновения, взаимопроникновения? Каково наше историческое предназначение? Мы азиаты? Мы европейцы? Не этому ли посвящена большая часть трудов Станкевича, Герцена, Огарева, Ив. Киреевского? Это очень важно, потому что с этого момента мы можем говорить об общности движения России и Европы как явлениях одного целого. Ужв заранее скажем, что это явление важное, нужное, до сих пор не раскрытое историками литературы и культуры.

В осознании фактической политической жизни их занимает течение философской мысли: Хомяков, Печерин, братья Аксаковы, Герцен - славянофилы и западники. И, как всегда, там, где у нас не хватает исторического материала для познания, мы восполняем это художественными образами, художественными произведениями. Пройдя стадию ученичества, мы не сумели вступить в стадию самостоятельного, независимого суждения о развитии истории и места в ней России.

К этому можно прибавить то, что все описанные нами сейчас факты происходят после событий 14 декабря 1825 года, т. е. когда Россия могла или хотела пережить революцию, но не понимала, что революция не совершается только военным переворотом, - это свидетельство несостоятельности исторической мысли России того времени. Нам не хватает строгой логической выстроенности, исторического и идеологического мышления. Но мы преуспеваем в мышлении образами, в художественном осмыслении материала. Поэтому главным представляется движение или состояние художественной литературы 40-х годов (до середины 50-х) - беллетристики, как тогда ее называли - «натуральной школы», но в это понятие вмещено куда больше, чем привыкли видеть.

В эти годы мы видим большой интерес к биографиям. Историко-типологические явления мы подменяем фактами современности, не доводя их до обобщения. Материал биографического порядка дает довольно подробные описания времени и характера этого периода. Это целая художественная энциклопедия произведений, которые одновременно делаются и художественными документами эпохи. Биографии современников являются прекрасным документальным материалом, раскрывающим события того времени. Это, в сущности говоря, очень большой раздел, который во многом объясняет, почему у нас так много мемуара 20-30-х годов XIX века. Мы воспоминаниями заменяем наши философские, исторические суждения - это характерная черта русского мемуара.

Здесь нам важен мемуар С. Аксакова «Детские годы Багрова внука», где мемуар перестает быть им в буквальном смысле этого слова. Память лишь повод для рассуждения философского, экономического, этического характера. Вез понимания мемуара Аксакова «Детские годы Багрова внука» неясен смысл этого жанра вообще и в частности трилогии JI. Толстого «Детство. Отрочество. Юность».

Революционная ситуация готовилась в мемуарах. Это привело к высшей форме реализма - к русскому реалистическому роману: «Война и мир» JI. Толстого, «Бесы», «Братья Карамазовы» Ф. Достоевского, «Обломов» И. Гончарова.

Из мира реального в мир идеальный - процесс едва нами уловимый, но необыкновенно ясный и четкий. Вот где грани искусства и действительности переходят друг в друга. Вчерашнее идеальное представляется нам как реальность, как материя, которую можно ощутить, где потеряны границы между искусством и жизнью, вернее - искусство превзошло жизнь. Мы поверили в него, как в реальность, как в повседневное явление. Такой вывод дает в своем романе «Обломов» И.А. Гончаров. Роман этот написан в конце 50-х годов, время, изображенное в нем, - 40-50-е годы.

В романе чрезвычайно хорошо характеризуется «натуральное направление» глазами Обломова. В первой главе он спорит с Пенкиным: «Где же тут человечность? <…> Какое же тут искусство, какие поэтические краски нашли вы? Обличайте разврат, грязь, только <…> без претензий на поэзию». «Не мешайте искусство с грязью жизни. Грязь жизни пусть останется. Вы все равно ничего не переделаете». Правда требует не красоты, не поэзии, а действительности.

Роман беспощаден в изображении человеческих чувств - и это было великим открытием И.А. Гончарова. У него нет снисхождения к современному человеку: здесь еще много идеальных воображений. Гончаров делает очень жестоко в «Обломове»: крах Штольца, крах Обломова. Человеку одинаково отпущены и счастье, и страдание. Переходя эти границы - счастья и несчастья - человек теряет способность действовать, управлять собой. Человек в изображении Гончарова не может вместить норму счастья и норму трагедии, потому что таких норм нет. И это было открытием Гончарова, это поразило Льва Толстого (который, кстати говоря, до такой глубины в изображении человека не дошел): «Обломов - капитальнейшая вещь, какой давно, давно не было. <…>…я в восторге от Облом[ова]… Обломов имеет успех не случайный, не с треском, а здоровый, капитальный и невременный…»Ч

1 Толстой JI.H. Поли. собр. соч.: В 90 т. М.: ГИХЛ, 1949. Т. 60. С. 290.

Гончарову удалось обмануть своего героя (Обломова), показав, что «локти Пшеницыной» прекрасны не менее «снега» и «сирени» (то есть всего прекрасного в жизни). Но насладиться жизнью - еще не значит понять ее. Обломов к счастью только прикоснулся, с Ольгой, - и не выдержал его. А с Пшеницыной выдержал. Ап. Григорьев писал, что Обломову нужна была простая женщина, «без затей и выдумки», какие были у Ольги Ильинской. Ап. Григорьева вполне устраивала идея мещанской, обывательской жизни, которую Пшеницына предоставила Обломову. Простота выше всяких лирических чувств. Простота заменяет все. Почему Шереметев женился на Параше? Не только потому, что она была прекрасная актриса, а потому, что там была простота. Вот эта «простота», оказывается, и есть самое главное! Пшеницына проще Ольги Ильинской. У Пшеницыной есть сердце и любовь, где преобладает не чувственность, а ласка: и обогреет, и слово доброе скажет. Хотя смысл в этом слове небольшой (Пшеницына вообще ни над чем не задумывалась), но зато интонация богатая. А Ольга не знала своего сердца. Ап. Григорьев считал, что Ольга испортила Обломову жизнь. Надо жить сердцем, а не воспитанием. Человека можно научить, воспитать, но сердце не вложишь.

Нельзя не согласиться с мнением Ап. Григорьева, которое, в сущности, отражает целое направление русской жизни того времени. Нельзя думать, что литературная критика вся была проникнута прогрессивными идеями. Рядом с этим существовала критика повседневности, отрицающая всякие идеи. Провозглашалась одна идея - простоты как самого главного в жизни человека и в искусстве.

Ап. Григорьев - отрицатель социалистических теорий. Вся современная литература для него - литература в пользу бедных и в пользу женщин. Ап. Григорьев считал, что русский человек не может заглушить в себе голоса душевно-духовных интересов. Социализм обращает человека в «свинью рылом вниз», и для русской души нет ничего противнее утопии Фурье.

Восток и Запад - разные пути, противостоящие друг другу, как теория и жизнь. Запад ограничивает человека его собственными пределами, главное здесь - реабилитация плоти, а не поиски духа. Восток же внутренне носит в себе живую мысль, «верует в душу живу». Социалисты - люди с узкими теориями: «отрицательная правота» Герцена и впоследствии - Н.Г. Чернышевский. В русской идейной жизни возобладал тип семинариста, для которого исходной точкой является отрицание, воспитанное на схемах и доктринерстве поповского социализма. «Их ведь ломали в бурсе, гнули в академии - отчего же им-то жизнь не ломать?» (Ап. Григорьев).

Ап. Григорьев по взглядам - идеалист, романтик. «Рыцарь чистого образа», как сам он себя называл. Григорьев жаждал истины «цветной», т. е. не черно-белой, а неоднозначной полноты жизни, которая не впишется ни в одну теорию. Социализм для Григорьева бесцветен, расчетлив - не такова душа русского человека. Себя он ощущал скитальцем, рыцарем на распутье:

Кто слезы лить способен о великом, Чье сердце жаждой истины полно, В ком фанатизм способен на смиренье, На том печать избранья и служенья.

В этом есть, хотя и не без позы, много искренности, свободы и духовной красоты.

Пока шли все эти разговоры о социализме, фурьеризме, фалангах, правительство этому большого значения не придавало. Да и сам социализм выглядел в их глазах утопией. Но когда в «Телескопе» за 1836 год появились «Философические письма» Чаадаева, этого правительство не могло вынести. Оно обиделось и возмутилось. В «Письмах» утверждалось, что Россия не внесла ничего нового в исторический прогресс, что наше существование похоже на бивачную жизнь, где нет ничего устойчивого, твердого, нерушимого. «Мы не принадлежим ни Востоку, ни Западу… не имеем традиций… мы стоим как бы вне времени, нас не коснулось всемирное воспитание рода человеческого…». «Отшельники в мире, мы не дали ничего миру и ничему у него не научились. Мы не внесли ни единой идеи в массу идей человечества. Мы ничего не прибавили к прогрессивному развитию человеческого ума, и чем воспользовались, то обезобразили».

Чаадаев был объявлен сумасшедшим, его рассуждения - бредом, а сам он взят на лечебное содержание во избежание всяких неприятностей. От Чаадаева была получена подписка, что он больше ничего писать не будет. Его посещали врач и полицмейстер для освидетельствования душевной болезни. Императорский рескрипт вызвал негодование со стороны прогрессивных людей того времени и страх в обывательской среде. Чаадаев написал в это время «Апологию сумасшедшего», которую нигде не мог опубликовать. Петр Яковлевич сохранял спокойствие и невозмутимость, по-прежнему посещал общество, дворянское собрание и был как бы укором глупости и невежеству николаевского правительства.

Как могло получиться, что Россию объявляют несостоятельной, когда Россия изгнала французов и провозгласила в Австрии после конгрессов, на которых выступал Александр I, что «русский царь стал царь царей»? Полная победа русской политики в Европе. Между изгнанием французов и «Философическими письмами» - 20 лет. Но это не время для истории. Потому правительство Николая I и было так ошарашено.

Чаадаев понимал, что существующая политика ведет Россию к краху. Оно так и получилось, когда неожиданно вспыхнула война на Черном море. Флота нет, техники нет, а европейцы (Англия, Франция) поступили хитро: они бросили вперед все туземные войска (там ведь тоже были различные колониальные войска), Россия стала отвоевываться своими колониальными войсками (кавказские, азиатские), и были грандиозные потери для нее. По договору Россия должна была уничтожить весь Черноморский флот. Так что здесь Чаадаев, как пророк, увидел будущее. Николай I понял свою ошибку, и возникла гипотеза, что он отравился, не выдержав этого позора.

Хомяков. И для Хомякова, и для Чаадаева трагично было то, что они думали о создаваемом ими мировоззрении как об универсальном материале, который дает объяснение историческим процессам. В данном случае, говоря об истории, они думали о России. Но идеология не может вырасти на пустом месте, по заказу, по построенной схеме. Идеология, или система взглядов, философия различных направлений, есть результат долгой, постоянной, болезненной работы не только человеческой мысли, но в первую очередь исторического начала. Важно, как исторические факты складываются, какой порядок принимают, что является главным, что второстепенным, где автор только медиум, а где он деспотически распределяет материал по собственному усмотрению.

Если в свое время Чаадаеву удалось ясно и последовательно изложить свою систему, и никто, в сущности, не мог его опровергнуть, кроме комических посылок «встреча по субботам», над чем все смеялись - в том числе и сам Чаадаев, понимая, что самый умный человек в России - «сумасшедший», - то положение Хомякова совсем другое. Никакой системы он не изобрел. Да этого и не могло быть. Исследователь только идет за фактами и событиями, одевая их в словесную шкуру. Поэтому так слаба мысль Хомякова, пока она не одета в религиозную одежду. Но когда она «одета», она теряет свой социально-исторический смысл и является только приложением к рассказу. Поэтому о Хомякове интереснее всего писать как о хозяине, устроителе, организаторе, практике, а не о человеке философской системы. Он был награжден практическим умом, но эта практика никогда не может быть интересна как исторический факт, а только как последовательный рассказ. В этом была трагедия автора «Семирамиды». Это показывает то, что философии у нас в России не было. В философы мы не годимся. Блуждаем в христианском мистицизме и ничего не находим нужного, хотя все лежит на поверхности. Лучше всего эту национальную черту выразил Ф. Достоевский: «Смирись, гордый человек!» Ты строй, создавай, но в отвлеченности не лезь. Церковь отрицает философствование, признает только наитие, внутреннюю просветленность. Философствование не нужно верующему человеку. Не все ли равно, какому Богу молиться - лишь бы молиться.

У Хомякова только одна форма познания - соборная, коллективная. Индивидуального познания быть не может, потому что оно лишь часть целого. Гносеология Хомякова покоится на самом факте бытия, а не на учении о бытии. Н. Бердяев пишет, что Хомяков «не мог связать идею соборности с учением о мировой душе» (и здесь куда больше можно было ожидать от самого Бердяева), но он, Хомяков, и не ставил перед собой такой задачи.

Мечты об устройстве общества без сословно-классо- вых противоречий откровенно высказаны Херасковым в его произведениях. У Хомякова они сохраняют почти первоначальную форму. Идеи бесклассового крестьянского мира занимали большое место у мыслителей периода сороковых годов.

Как субъективная симпатия могла перерасти в социальную доктрину? Только как мечта. (Превратить мечту в реальную помощь удалось, пожалуй, только Новикову: Херасков предоставил Новикову типографию, и он там печатал все, что хотел. Религиозную литературу он меньше всего печатал, а больше всего - агитационную, объясняющую, кто есть мужик, кто есть крестьянин.) Стихи Хомякова о России вызвали страшное недовольство Николая I. Душа России должна покаяться в тех преступлениях, которые совершаются сейчас. Это не программа - это призыв к покаянию:

С душой коленопреклоненной, С главой, лежащею в пыли.

Император отравился. Откровенно говорили, что он не мог вынести полного поражения флота на Черном море.

Гоголь - мощная фигура. В сущности, человек невежественный, без образования (кроме гимназии на Украине), но какое сильное стремление проникать в суть явлений и какое сильное проникновение в суть людей, вещей, идей! В «Выбранных местах из переписки с друзьями»: «Хотят обнять все человечество, как брата, а сами брата не обнимут».

Сила слова - великая вещь! И Гоголю она была дана. Он мог эту великую власть слова воплощать в разных жанрах, в разных колоритах и с огромной силой разоблачения мира!

40-е годы - тот период, когда собирается литература. И «собирает» ее Гоголь. «Бедовик», уличные музыканты - все это потеряло смысл.

Как взрыв, появился целый сборник рассказов, поразивший всех, - «Вечера на хуторе близ Диканьки». Когда Гоголь написал «Вечера…», это всё затмило - и о дворниках писать уже не хотелось. Его рассказы были настолько новы, интересны и не похожи на предыдущее, что все остановились, разинув рты, и хохотали - от критиков до наборщиков. Один рассказ интереснее и увлекательнее другого! «Этот хохол нас перепишет», - раздавались голоса того времени.

Но как художник слова, Гоголь понимал, что этого мало. И он ринулся в быт, в то повседневное, что нас окружает. «Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем». Ссора вышла из-за пустяка- как ружье проветривать. Ивану Ивановичу понравилось ружье. Он просил его продать, но Иван Никифорович отказался. Если нельзя продать, то можно поменять - и предложил бурую свинью. Иван Никифорович обиделся: «Целуйтесь сами со своей свиньей. А ружье - это вещь».

Оскорбительное слово «гусак» повисло между двумя друзьями, как роковое. И с тех пор началась тяжба. Суд еще не приступал к делу, а ссора продолжается. Каждодневная жизнь со сплетнями, интригами, наговорами - сюжет, важный для человека того времени.

«Иван Федорович Шпонька и его тетушка». Невеста посмотрела на Шпоньку, а Шпонька на невесту. Она делала кругообразные движения на стуле. Тетушка поняла, что все решено, и обручение состоялось. Гоголь предлагает читателю уморительные сцены, но не только это. Замечательная лирическая повесть, идущая вровень с самыми чувствительными романами, - «Старосветские помещики».

Плодовые деревья, ограды, покосившиеся домики… и сами обитатели. Тайное венчание, как в лучших авантюрных романах, и жизнь шла замечательно ровно, красиво, лирично. Их особое занятие было покушать. Разговоры Пульхерии и Афанасия Ивановича. «Что Вы хотите? - И еще можно». Афанасий Иванович наедался досыта, и все проходило к общему удовольствию. Но вот случилась странная история. Белая кошка, которую очень любила Пульхерия, решила погулять и потерялась в гуще дерев, по-видимому, встретив там кавалера, который ее увлек. Когда кошечка не вернулась и на другой день, Пульхерия сказала, что это знак не к добру. Афанасий Иванович ее утешил. Но это не убеждало Пульхе- рию. Наконец кошечка прибежала, встала против нее и промяукала. «Это пришла моя смерть», - сказала Пульхерия. С этим настроением они и остались. И через некоторое время Пульхерия действительно заболела и умерла. Афанасий Иванович плакал как ребенок. Страдания его были неописуемы. Боялись, не тронется ли он в уме. Он проводил до могилы спутницу своей жизни, горько; шрыдал и не обращал внимания ни на какие уговоры. Прошло много времени, когда автор вновь заглянул в это милое урочище. Афанасий Иванович был страшно доволен моим приездом. Мы сели за стол. Когда девка резкими движениями засунула ему салфетку, он на это даже внимания не обратил. Когда я вспомнил Пульхерию, Афанасий Иванович залился горькими слезами. Его печаль была так велика, так неподдельна и так страшна, что автор увидел, какой может быть человеческая страсть, не подверженная возрасту. Гнездо, в котором провели они столько прекрасных дней, исчезло. Сколько там было любви! Но все проходит.

«Хохол, который нас перепишет», действительно, всех переписал - и создал героическую эпопею «Тарас Бульба», где во всю ширь разворачиваются и характеры казацкие, и характеры ляшские (ляхи - поляки). Этот художник умел показать и разгулье казаков, их буйные нравы, нестерпимый характер, и утонченное ляшское воспитание. Среди этих двух миров он ставит своего героя - Андрия. Лирического героя, полюбившего красоту полячки. Самое страшное для казака - союз с полькой. И далее - трагическая сцена: «Я тебя породил, я тебя и убью». И Остап попал в лапы поляков. На Соборной площади собрали народ, чтоб публично казнить его. Но перед этим его еще надо испытать, измучить, нанести максимум боли. Остап сказал: «Батько, где ты? Слышишь ли ты?» И из толпы раздался голос: «Слышу, сынко!» И голоса этого нельзя было заглушить.

В самых различных жанрах Гоголь изображает материальную, духовную, повседневную жизнь того времени.

Но он хочет представить всю Россию - и пишет поэму «Мертвые души».

30-е годы - эпоха Пушкина. И все наши представления связаны с пушкинскими представлениями как в эстетическом, так и в идейном плане. Теперь центры переместились. Сами идеи стали носить совершенно иной характер. Жизнь, отгороженная от повседневности, была приглушена, и выступила на авансцену жизнь другая - со всеми ее мелочами. Быт, мелочи повседневности, которые уже перестают восприниматься как мелочи, а воспринимаются как нечто существенное. Это относится абсолютно ко всему. Пушкин не будет акцентировать внимание на жилете, запонках и манишке героя. Это для него несущественно, как само собой разумеющееся. А гоголевский герой весь из этого соткан. Это очень важно в ходе повествования, потому что его поступки, его идеи, его интересы - они тоже мелочны. Его страсти, вплоть до наживы, тоже мелочны. Хотя видимость очень крупная, а в сущности - у этого «миллионщика» ничего за душой нет. Но эти черты характерны не только для Гоголя, а для всего периода. Гоголь в этом смысле - «знамя». Этой особенностью мелочности, безыдейности охвачены все писатели того периода, но Гоголем эти черты схвачены чрезвычайно. <…>

Примечания:

Термин “славянофилы”, по существу, случаен. Это название им было дано их идейными оппонентами – западниками в пылу полемики. Сами славянофилы первоначально открещивались от этого названия, считая себя не славянофилами, а “русолюбами” или “русофилами”, подчеркивая, что их интересовали преимущественно судьба России, русского народа, а не славян вообще. А.И. Кошелев указывал, что их скорее всего следует именовать “туземниками” или, точнее, “самобытниками”, ибо основная их цель состояла в защите самобытности исторической судьбы русского народа не только в сравнении с Западом, но и с Востоком. Для раннего славянофильства (до реформы 1861 г.) не был характерен также и панславизм, присущий уже позднему (пореформенному) славя­нофильству. Славянофильство как идейно-политическое течение русской общественной мысли сходит со сцены примерно к середине 70-х годов XIX в.

Основной тезис славянофилов – доказательство самобытногопути развития России, точнее – требование “идти по этому пути”, идеализация “самобытных” учреждений, в первую очередь кресть­янской общины и православной церкви.

Правительство настороженно относилось к славянофилам: им запрещали демонстративное ношение бороды и русского платья, некоторых из славянофилов за резкость высказываний сажали на несколько месяцев в Петропавловскую крепость. Все попытки издания славянофильских газет и журналов немедленно пресе­кались. Славянофилы подвергались гонениям в условиях усиления реакционного политического курса под влиянием западноевро­пейских революций 1848 – 1849 гг. Это заставило их на время свернуть свою деятельность. В конце 50-х – начале 60-х годов А.И. Кошелев, Ю.Ф. Самарин, В.А. Черкасский – активные участники в подготовке и проведении крестьянской реформы.

Западничество, как и славянофильство, возникло на рубеже 30 – 40-х годов XIX в. Московский кружок западников оформился в 1841 – 1842 гг. Современники трактовали западничество очень широко, включая в число западников вообще всех, кто противостоял в своих идейных спорах славянофилам. В западники наряду с такими умеренными либералами, как П.В. Анненков, В.П. Боткин, Н.Х. Кетчер, В.Ф. Корш, зачислялись В.Г. Белинский, А.И. Герцен, Н.П. Огарев. Впрочем, Белинский и Герцен сами называли себя “западниками” в своих спорах со славянофилами.

По своему социальному происхождению и положению большинство западников, как и славянофилов, относились к дво­рянской интеллигенции. В число западников входили известные профессора Московского университета – историки Т.Н. Гра­новский, С.М. Соловьев, правоведы М.Н. Катков, К.Д. Кавелин, филолог Ф.И. Буслаев, а также видные писатели И.И. Панаев, И.С. Тургенев, И.А. Гончаров, позднее Н.А. Некрасов.

Западники противопоставляли себя славянофилам в спорах о путях развития России. Они доказывали, что Россия хотя и “запоз­дала”, но идет по тому же пути исторического развития, что и все западноевропейские страны, ратовали за ее европеизацию.

Западники возвеличивали Петра I, который, как они говорили, “спас Россию”. Деятельность Петра они рассматривали как первую фазу обновления страны, вторая должна начаться проведением реформ сверху – они явятся альтернативой пути революционных потрясений. Профессора истории и права (например, С.М. Соловь­ев, К.Д. Кавелин, Б.Н. Чичерин) большое значение придавали роли государственной власти в истории России и стали основопо­ложниками так называемой государственной школы в русской историографии. Здесь они основывались на схеме Гегеля, считав­шего государство творцом развития человеческого общества.

Свои идеи западники пропагандировали с университетских кафедр, в статьях, печатавшихся в “Московском наблюдателе”, “Московских ведомостях”, “Отечественных записках”, позже в “Русском вестнике”, “Атенее”. Большой общественный резонанс имели читаемые Т.Н. Грановским в 1843 – 1851 гг. циклы публичных лекций по западноевропейской истории, в которых он доказывал общность закономерностей исторического процесса в России и западноевропейских странах, по словам Герцена, “историей делал пропаганду”. Западники широко использовали и московские сало­ны, где они “сражались” со славянофилами и куда съезжалась просвещенная элита московского общества, чтобы посмотреть, “кто кого отделает и как отделают его самого”. Разгорались жаркие споры. Выступления заранее готовились, писались статьи и трак­таты. Особенно изощрялся в полемическом задоре против славя­нофилов Герцен. Это была отдушина в мертвящей обстановке николаевской России.

Несмотря на различия в воззрениях, славянофилы и западники выросли от одного корня. Почти все они принадлежали к наиболее образованной части дворянской интеллигенции, являясь крупными писателями, учеными, публицистами. Большинство их были воспитанниками Московского университета. Теоретической осно­вой их взглядов была немецкая классическая философия. И тех и других волновали судьбы России, пути ее развития. И те и другие выступали противниками николаевской системы. “Мы, как двуликий Янус, смотрели в разные стороны, но сердце у нас билось одно”, – скажет позднее Герцен.

Надо сказать, что за “народность” выступали все направления русской общественной мысли – от реакционной до рево­люционной, вкладывая в это понятие совершенно различное содер­жание. Революционное рассматривало “народность” в плане демократизации национальной культуры и просвещения народных масс в духе передовых идей, видело в народных массах социальную опору революционных преобразований.

3. Революционное направление

Революционное направление сформировалось вокруг журна­лов "Современник" и "Отечественные записки", которыми ру­ководил В.Г. Белинский при участии А.И. Герцена и Н.А. Не­красова. Сторонники этого направления также считали, что Россия пойдет по европейскому пути развития, но, в отличие от либералов, полагали, что революционные потрясения неизбежны.

До середины 50-х гг. революция была необходимым усло­вием отмены крепостного права и для А.И. Герцена. Отмеже­вавшись в конце 40-х гг. от западничества, он пришел к идее "русского социализма ", который основывался на свободном разви­тии русской общины и артели в соединении с идеями европей­ского социализма и предполагал самоуправление в общегосудар­ственном масштабе и общественную собственность на землю.

Характерным явлением в русской литературе и публицистике того времени было распространение в списках “крамольных” стихов, политических памфлетов и публицистических “писем”, которые в тогдашних цензурных условиях не могли появиться в печати. Среди них особенно выделяется написанное в 1847 г.Белинским “ Письмо к Гоголю”. Поводом к его написанию явилась публикация в 1846 г. Гоголем религиозно-философского произве­дения “Выбранные места из переписки с друзьями”. В опубликованной в “Современнике” рецензии на книгу Белинский в резких тонах писал об измене автора своему творческому наследию, о его религиозно-“смиренных” взглядах, самоуничижении. Гоголь счел себя оскорбленным и направил Белинскому письмо, в котором расценивал его рецензию как проявление личной неприязни к себе. Это и побудило Белинского написать свое знаменитое “Письмо к Гоголю”.

В “Письме” острой критике подвергнута система николаевской России, представляющая, по словам Белинского, “ужасное зрелище страны, где люди торгуют людьми где нет не только никаких гарантий для личности, чести и собственности, но нет даже и полицейского порядка, а есть только огромные корпорации разных служебных воров и грабителей”. Белинский обрушивается и на официальную церковь – прислужницу самодержавия, доказывает “глубокий атеизм” русского народа и ставит под сомнение религиозность церковных пастырей. Не щадит он и знаменитого писателя, называя его “проповедником кнута, апостолом невежес­тва, поборником обскурантизма и мракобесия, панегиристом та­тарских нравов”.

Самые ближайшие, насущные задачи, стоявшие тогда перед Россией, Белинский сформулировал так: “Уничтожение крепостно­го права, отменение телесного наказания, введение, по возмож­ности, строгого исполнения хотя тех законов, которые уже есть”. Письмо Белинского распространилось в тысячах списков и вызвало большой общественный резонанс.

Самостоятельной фигурой в идейной оппозиции николаев­скому правлению стал П.Я. Чаадаев (1794 - 1856). Выпускник Московского университета, участник Бородинского сражения и "битвы народов" под Лейпцигом, друг декабристов и А.С. Пушкина, он в 1836 г. опубликовал в журнале "Телескоп" первое из своих "Философических писем", которое, по словам Герцена, "потрясло всю мыслящую Россию". Отрицая офици­альную теорию "удивительного" прошлого и "великолепного" настоящего России, Чаадаев дал весьма мрачную оценку исто­рического прошлого России и ее роли в мировой истории; он крайне пессимистически оценивал возможности обществен­ного прогресса в России. Главной причиной отрыва России от европейской исторической традиции Чаадаев считал отказ от католицизма в пользу религии крепостного рабства - право­славия. Правительство расценило "Письмо" как антиправи­тельственное выступление: журнал был закрыт, издатель от­правлен в ссылку, цензор уволен, а Чаадаев объявлен сумасшедшим и отдан под надзор полиции.